Ошибка императора. Война

– Ваше превосходительство, так нет уже ничего. Купцы подлые продали лес англичанам. А нам кукиш заместо брёвен… А с него мало что получится.

В это время со стороны Малахова кургана послышалась заглушённая дальностью очень оживлённая ружейная перестрелка, а затем раздались бухающие звуки орудийной канонады.

Губернатор, пришпорив коня, осторожно выбрался из окружения и вместе с ординарцем помчался вдоль улицы.

Раздосадованная неудачей, Бакунина спрятала листок в небольшую сумочку, и тут она встретилась взглядом с Шороховыми.

О Екатерине Бакуниной, по линии матери внучатой племяннице фельдмаршала Кутузова, по собственному желанию окончившей курсы при Крестовоздвиженской общине сестер милосердия, основанной великой княгиней Еленой Павловной, в Севастополе знали многие. Ещё в декабре прошлого года она в составе третьего медицинского отряда общины (три врача, два фельдшера, восемь сестер) приехала в Севастополь для оказания помощи раненым.

Забегая вперёд, скажем, что храбрая женщина во время захвата противником южной части Севастополя последней из сестер милосердия перейдёт через мост на Северную сторону. И это будет совсем скоро…

Недовольная неудавшимся визитом к губернатору, тем не менее, Екатерина Михайловна с тёплыми ностальгическими нотками в голосе воскликнула:

– Ах, как неожиданно… Какими судьбами в наших краях, Пётр Иванович? Да ещё с Лизонькой!

– Да вот, сударыня, Екатерина Михайловна, пришлось-таки. Сын мой, Егор, ранен, где-то здесь в городе лежит. Хотим вот с внучкой забрать его. И письмо от министра военного князя Долгорукова на то имею. Да, право, не знаю, как найти его. Не поможете?..

Оставив Шороховых на одной из лавок под тенью дерева, Бакунина попросила их подождать, а сама быстрым шагом, насколько позволяло её одеяние сестры милосердия, удалилась.

После совсем непродолжительного времени энергичная Бакунина вернулась. Оказалось, чему она сама очень удивилась, что младший Шорохов находится совсем недалеко, на той же улице, в доме купца Гущина, приспособленного под лазарет для тяжелораненых, где как раз Екатерина Михайловна и была старшей медицинской сестрой.

Сообщая это известие Шороховым, глядя на их счастливые лица, в особенности Лизы, что сын и отец нашёлся, Бакунина, повидавшая за это время немало горя и человеческих страданий, едва сдержала слёзы.

У того дома была мрачная слава: «попасть к Гущину» означало приговор к смерти. Это был дом умирающих, дом гангренозных, отравляющих воздух вокруг себя нестерпимым зловоньем, с которым не могли справиться целые ведра так называемой «ждановской жидкости»[106 - Жидкость, превращавшая зловредный воздух в более здоровый, распространяя запах древесины.]. Редко кто проживал здесь сутки; большей частью через несколько часов изуродованный защитник Севастополя отдавал Богу душу…

Ещё не доходя до двухэтажного каменного с большими помпезными окнами дома, располагавшегося вдоль улицы, Шороховы почувствовали отвратительный гнилостный запах, парящий повсюду. И дед, и внучка зажали носы. Дорогу им преградила телега с двумя деревянными бочками с плескавшейся через край водой.

Рядом с телегой, запряжённой в неё старой совсем худой клячей, стоял мальчишка лет двенадцати, босой, в изодранной рубахе. Парнишка вместе с кобылой терпеливо ожидал, пока с тыльной стороны дома выйдет арба, крытая выцветшей холстиной, из-под которой выглядывали окровавленные части людских тел.

Шороховы вопрошающе посмотрели на Бакунину.

– Умершие, – тихо сказала она. – А воду возим из колодца. Союзники давно разрушили виадуки, перекрыв нам речную…

– Господи, как это всё ужасно, – прошептала Лиза.

– Да, Лизонька, ужасно и противно. Бывает, сморишь в глаза собаке и думаешь: человек! А иногда сморишь в глаза человека и думаешь: собака… – гневно высказалась Екатерина Михайловна. – И вроде бы союзники – люди, воспитанные такими же матерями, как мы, а поди ж ты, хуже собак, эти чванливые англичане и галантные французы. Что-то я не припомню, чтобы в Париже, Берлине, да мало ли где, топтали землю сапоги наших солдат и так издевались над гражданским населением, перекрывая воду. И они ещё нас считают варварами?!..

Постукивая колёсами по уцелевшим на дороге булыжникам, арба с печальным грузом медленно проплыла мимо водовозки.

– Пошли, что ли?.. – произнёс мальчишка. – Чего стоишь?.. Трогай…

Кляча лениво повернула голову на голос ворчливого мальчишки, слегка всхрапнула, поднатужилась, телега дёрнулась и… поехала.

Бакунина первой вошла в большой зал здания. Она быстрым привычным шагом, осторожно обходя лежащих на полу раненых, прошлась по залу и скрылась в одной из боковых дверей.

Шороховы остались у двери. Увиденное повергло их в шок. От испуга Лиза ухватилась за плечо деда.

В душном, несмотря на открытые окна зале, стоял тяжёлый смрад от человеческих испражнений, крови, гниющих ран, немного перебиваемый запахом свежеструганной древесины. Если и можно было дышать, то весьма осторожно, неглубокими вдохами, стараясь не разглядывать источник этого «амбрэ» – тела изувеченных, доживавших последние часы людей.

В помещении было очень душно, стоял гул, ежеминутно прерываемый криком от боли несчастных раненых, в беспамятстве зовущих своих матерей.

На глаза старого советника навернулись слёзы. Он со страхом смотрел на лежащих по полу, боясь увидеть там своего Егора. Неожиданно прямо возле него послышался дребезжащий, видимо, от потери сил, голос раненого солдата с перебинтованными ногами и пропитанной спёкшейся кровью грязной повязкой на голове. Он тянул вверх руку и, задыхаясь, звал на помощь. Подавляя тошноту, подступившую к горлу, Лиза нагнулась к нему. Но в это время к раненому подбежала сестра милосердия, немолодая женщина небольшого роста с красными воспалёнными глазами. Поздоровавшись с Шороховыми, сестра нагнулась к солдату.

– Что, миленький, что?.. – зашептала она.

Солдат, превозмогая боль, попытался ей улыбнуться, но улыбка не получилась…У него не хватило сил сомкнуть губы, и он так и остался лежать с этим оскалом. Из последних сил он протянул сестре небольшой свёрток, завёрнутый в тряпицу, связанный бечёвкой, из которого выглядывал листок с криво нацарапанной фамилией и адресом. И, дёрнувшись последний раз, так с несостоявшейся улыбкой на лице и помер.

Сестра прошептала над покойным привычные слова молитвы, три раза перекрестила солдатика и закрыла ему веки. Затем она поднялась, развязала свёрток – там были деньги.

– Отправлю, касатик, обязательно отправлю матери, – и, увидев вопрошающий взгляд старого господина, добавила: – Так многие делают… Затем, оглядев залу, она спросила:

– Вы кого-то ищете, господа?

Пётр Иванович помедлил с ответом, боясь произнести свою фамилию и услышать страшный ответ, но тут открылась дверь, куда недавно зашла Бакунина, и оттуда вышла она сама, держа в руках целую кипу листов.

– Пётр Иванович, хвала Господу, вашего сына сюда привезли по ошибке. Его осмотрел Николай Иванович Пирогов, отругал кого надо и месяц назад дал указание отвезти вашего сына на Северную сторону в лазарет Михайловской батареи к киевскому хирургу Гюббенету. А он, Гюббенет, поверьте мне, творит порой чудеса. Глядишь, ваш Егор в полном здравии находится.

Она подошла к Шороховым, так и стоявшим подле входной двери, боясь сделать шаг, чтобы не наступить на лежавших повсюду людей.

При упоминании фамилии Пирогова, о котором в столичных газетах писали много хвалебного, действительный тайный советник несколько воспрянул духом:

– Екатерина Михайловна, голубушка, как попасть на ту батарею и встретиться с Пироговым?

– Не получится, Пётр Иванович. Николай Иванович отсутствует, в июне в Петербург отбыл, ожидаем его возвращения к сентябрю. Заместо него теперь, упоминала ужо, Гюббенет Христофор Яковлевич, весьма опытный доктор, дай Бог ему здоровья. Он, почитай, с начала осады в Севастополе трудится. А попасть на батарею можно с причала, туда на шлюпках можно переправиться, – и Бакунина, обрадованная, что не принесла печальную весть своим знакомым, сообщила: – Поезжайте немедля. Врачи там отменные, даже есть американцы-добровольцы, трудятся не покладая рук.

Открыв дверь, она вывела Шороховых на свежий воздух.

День давно уже перевалил за полдень. Липкая от влажности июльская жара нагревала уличный булыжник, на котором босоногие дети старались не задерживаться, а отсутствие движения морского ветерка делало зной невыносимым. По спине Петра Ивановича стекали противные ручейки пота, лоб покрылся испариной. К его удивлению, Лиза стойко переносила все эти неудобства – не жаловалась, только просила не идти слишком быстро.

До Графской пристани дед с внучкой дошли довольно быстро, благо она была недалеко.

Конечно, и вид затопленных кораблей посередине бухты, о чем и хорошо, и плохо писали газеты Петербурга, и печальное зрелище разбитого города на фоне доносящихся откуда-то разрывов, так похожих на раскаты грома во время грозы, неприятно поразили Шороховых. Да что там поразили – вселили тревогу и даже страх от витающей над городом безысходности. К этому прибавились и угрюмые лица прохожих, и неприглядная поверхность деревянных причалов.

Несмотря на отсутствие морского ветра, дышалось возле воды значительно легче. И дед, и внучка, прикрыв глаза, стояли на самом краю настила и не могли надышаться.

Необычная пара на причале привлекла внимание извозчиков возможностью немного заработать. К ним подошёл высокий сухощавый с длинными руками мужик, по виду – бывший матрос, коль судить по давно не стиранной на нём робе.

– Куда изволите, господа? – настороженно разглядывая одеяние необычной пары, подчёркнуто вежливо произнёс матрос.

– На Михайловскую батарею, любезный, – ответил Пётр Иванович.

Матрос тут же назвал цену и рукой показал на стоявший на привязи в саженях пятнадцати ялик.

– Доставим в лучшем виде, вашбродь. Не извольте тревожиться.

– Сына раненого хочу забрать. Не знаю, жив ли.

Отставной матрос как-то по-особому посмотрел на господ, тяжело вздохнул, и стоимость проезда снизил почти в половину.