Катарсис. Темные тропы

Лилия Медногорская переглянулась со своим воином, повернулась ко мне:

– А какие ваши дальнейшие планы?

В ответ я пожал плечами, а Пламя озвучила:

– Говорит, нет у него планов. А собирается он – собрать то, что тут плохо лежит и… Валить? А, уходить отсюда. Пока… падальщики? Пока твари не набежали.

Лилия опять переглянулась с парнем, говорит:

– А можем ли мы просить вас сопроводить нас, помочь нам? Видите ли, у нас есть золото. Немного, но – есть. А вот людей у меня не осталось. А нам надо попасть в столицу.

Я пожал плечами, потом – кивнул. Если всё едино – что делать, то ведь едино – что не делать?!

А Пламя озвучивает:

– У него нет к нам злобы. Говорит, что не надо его бояться.

– Да как его не бояться?!.. – воскликнула Лилия, но осеклась, пряча глаза.

Я усмехнулся. И этим сделал ещё хуже. Отшатнулись не только Лилия и Пламя – даже боец обратно схватился за топор, отступая на пару шагов. Видимо, у меня настолько добрая и открытая улыбка, прямо – гагаринская, что ею можно страдающих запорами лечить.

Потому, поняв, что дипломат из меня никакой, забил, занялся делом. Меня как раз перестало разрывать изнутри давлением… непонятно чего, потому я утилизировал тела, освобождённые от рухляди. Кстати, от трупов выхлоп – никакой. Есть, конечно, но – никакой.

Отморозков особо и не шмонали. Там поживиться было совсем нечем. Потому обращал их в пыль вместе с их ржавым и дряхлым тряпьём и вещами.

Долго стоял над телами трёх молоденьких девочек, с сожалением смотря на них. Душу мою щипало. Им бы жизнь преумножать. Всё для этого есть. Тела – гармоничные, родины животов – приёмистые, дитя выносили бы, родили бы без сложностей, ведь кости таза достаточно проходимые, груди развиты, выкормили бы, каналы жизненной силы чистые, головы были светлые. Здоровые дети бы народились, поднялись бы. Но девушки полетели по ветру – прахом.

А это моё оцепенение вызвало такое же оцепенение и троих живых. Раненые – живыми ещё не считаются. Дитя и так было в постоянном оцепенении. Проклят он. Его каналы жизни перевиты, заблокированы, запутаны. Почти как мои. Но у меня – врождённое.

Видел, как Пламя пересказывает им те слова, что я позволил ей уловить в моем прощальном обращении к девушкам. Я надеялся, что в будущем Круге им достанется лучшая Доля. Они выстрадали своё.

Как я и говорил, с трупов никакого толку. Сила от них приходила плохая. Я её развеивал обратно в воздухе. Особенно – с тел отморозков. Потому предложил воинов Красной Горы захоронить. И этим вызвал ужас у живых.

А когда поднялся тот боец, которому я запретил умирать, понял – почему. Почему надо было именно уничтожить тела.

Боец поднялся быстро. Как будто и не был смертельно ранен. Второй – даже в сознание не пришёл, а этот встал. И кинулся на Пада – бойца Лилии, которому повезло меньше остальных пострадать в этой потасовке.

Хорошо, я рядом был. Отшвырнул этого поднявшегося. С такой злостью толкнул поднявшегося бойца, что его снесло, будто в него машина врезалась. Только тогда я понял, насколько этот поднявшийся неправильный. Ток жизненных сил в нём сменился током какой-то другой силы. Плохой силы, вызывающей ощущение нечистоты, противной сырости, промозглости, стылости.

«Не смей!» – мысленно крикнул я, выхватывая свой штык из ножен, с желанием развеять пеплом и этого бойца, коль уж его выздоровление не сложилось. Но боец замер, вытянувшись в струнку, как салага перед сержантом-дембелем. И смотрит мне в лицо бездумными глазами трупа.

И я передумал его уничтожать. Велел поставить повозку на дорогу. Тоже зря. Кони его боялись, как мертвеца. Блин! Так он и есть мертвец! Похудеть – не встать!

А как похудели живые! Ну про мальчика не говорю, он вообще сам в себе, навсегда. А вот эти трое – стоят с лицами цвета этого поднятого бойца, губы трясутся, ножи трясутся.

Они – живые. Боец – нет. А я? Я кто? Я какой? Кожа теплая. Стала. Сердце бьётся. Теперь. Но нежить слушается меня беспрекословно. Может, отморозки были правы? Я – хозяин нежити? А кто хозяин нежити? Нежить. Некромант. Я некромант? Гля-ка, муха! Вот повезло, так повезло! Ё-ё! Ведь всегда мечтал о готической романтике некрофилии! Это сарказм, если что. Никогда не понимал этого самоубийственного увлечения молодёжи.

Одним словом – настроения никакого. Потому работа закипела.

Раненого положили в повозку, Пад – за «водилу кобылы», Лилия с ребёнком – туда же, шмотьё, что признано ценным – в «багажник», девочка и я – едем на следе от телеги. То есть следом идёт. По разные стороны дороги. Самого тошнит, как от меня воняет.

Мертвяка я прогнал с дороги. Пусть идёт где-нибудь там, чтобы не злил меня видом своим, напоминанием о моей неудаче, но чтобы и был недалеко. Мёртвые не устают. Мёртвые не потеют. Не просят повышения оклада, не требуют обеда и перекура. И не бастуют, не саботажничают, не воруют. Пригодится!

Пустота и скудность окружающего ландшафта вгоняла в уныние. И за всё это время никого на дороге. Какая бойкая тут магистраль! Прямо Тверская-Ямская!

А вот девочка оказалась бойкой и разговорчивой. Наверное, это нервное. Вон её барыня, как скрылось место бойни с глаз, так и полились слёзы из её очей. Так и ревёт. Думает, если в платочек завернулась – не видит никто? А девочка трендит и трендит. Причём моё участие в разговоре и не требуется особо. А-а! Знаю! Синдром попутчика! Девочке надо выговориться! Нервное это. Отпускает её нервы напряжение пережитого страха и ужаса. Ну, так – пусть! Послушаю. Авось, уши-то не завянут.

Послушаем про разумелого и очумело рукастого папу этой девочки, про ласковую и такую добрую маму, про какого-то сказочного дядьку-деда-северянина, про братьев и сестёр девочки, про её покровителей и господ-бояр, про злых и нехороших – врагов.

Причём про врагов было что-то особенно жутковато даже для богатой фантазии подростка. Про кого только она не плела! Хотя… Слишком логично, чтобы быть выдумкой, слишком невероятно, чтобы быть правдой. На родину девочки ополчился буквально весь белый свет. В едином порыве слились чиновники и церковники, нежить и дикие твари, ещё целая куча организаций и структур. И все, даже демоны, все хотели лишь одного – извести родню девочки под корень. Её отца-умельца, оружейника, дядьку-деда-великана, братьев-богатырей, их хозяев – бояр, сплошь – с нимбами на головах, их золотых соседей, сплошь добросердечных, и даже дворовую скотину, отличающуюся особым умом и сообразительностью, иногда, когда никто не слышит, переговаривающуюся в стойлах, а когда никто не видит – летающую. Низэнько-низэнько, чтобы без палева. Либо высоко-высоко, чтобы незаметно.

Хорошо быть ребёнком. И жить в сказке. Плохо быть именно этой девочкой, с именем Пламя. И находиться именно в этой, именно в её сказке. Сказка её больно уж жуткая. А самое херовое, что, похоже, и не сказка это вовсе. А быль. Что ни на есть быль. Вот она – сама волшебница, пусть и неумелая. Огонь из ничего создаёт, просто из воздуха и мысленного усилия, мысли немых уродов (это я про себя) читает, а вон она, нежить, бойко чапает по корке каменистого глинозёма Пустоши. Станешь ли удивляться, если из-под земли встанет демон, а с неба спикирует дракон? Наверное, нет. А где-то далеко, потому незаметно, – сильные и могучие богатыри. В славном городе Ростове, у попа соборного, под ряской ныкаются.

В общем, сказка споро сказывается, а дорога за беседою короче кажется. А вот, кажется, и река какая-то. Хотя это и не обрадовало моих спутников, а вот меня река обрадовала. Река – это вода. А вода – это помывка. Девочка быстро поняла, что мне требуются мыльно-рыльные. А старшие удивились. И мне показалось – даже обрадовались. С облегчением. А-а! Так они меня нежитью считают. И, блин, не поспоришь! Ибо сам не знаю – живой я или – не думаю.

Река – одно название. Брод – по колено. Но переходили почему-то в состоянии повышенной боеготовности. На днёвку встали на том берегу. Но не на берегу. В отдалении, на высотке. Мертвяка я послал на обход окрестностей, Лилия и Пламя занялись готовкой, Пад – бдил. Со щитом, копьём, топором и самострелом. Ну а малыш и раненый – понятно, не с нами. А я, прихватив мыло и мочало, пошёл к реке.

Пламя говорит, что реки – опасны. В них водятся разные опасные твари. Верю. И вот опасных тварей в реке стало больше – стою в ней по пояс, жду остальных. Тварей. Опасных. Поймаю – уху сварю.

Наверное, они правы. Я всё же немного мертвец. Вода – как будто вчера лёд сошёл. Холодная. Но я, ощущая, что вода ледяная, не замёрз. И даже не трясёт. Стою, моюсь, как в море, южным жарким солнцем подогретом. С яростью скребу своё ненавистное, уродское тело – лыковым мочалом с жидким мылом. Безжалостно тру покрытые коростой раны. Когда отчаялся вымыть колтун волос и бороды, сходил на берег за штыком. И срезал всё, к херам! Штык испарял волосы, как бензорез.

Я начинаю новую жизнь! Как новобранец! С чистого листа, с бритой головы и подбородка.

Глава 3

Я теперь как человек. Обутый, одетый, вооружённый, вымытый, выбритый, пожравший горячего.

Беда в том, что «как», а не человек. И понимание этого пришло на закате. Вместе с возбуждением мертвяка. То был тихий, послушный и мертвецки спокойный. А как светило склонилось к горизонту, так турборежим включили. Носится, как наскипидаренный, места себе найти не может. Хорошо хоть не кидается, слушается мысленных приказов. Забил невинную зверушку с клыками длиной с мой палец. И как кот домашний к огню приволок. За каким, спрашивается? Или думает я эту гадость есть буду? Или он так отчитался о проделанной работе?

Но не думал я об этом. Потому как возбуждение мертвяка перекинулось и на меня. Все нормальные люди – сонные, усталые после перенесённого. А я как током стукнутый. На месте мне не сидится, всё подмывает куда-то идти, что-то искать. Как у лунатика настоящего. И темнота мне не даёт покоя. Оказалось, не темно мне ночью. Всё видно. Только цвета поблекли. Вот и ходим с мертвяком кругами вокруг спящего лагеря. Он – по внешнему, большому радиусу, я – по ближнему, малому.

Да и как тут на месте сидеть, когда чешется всё – сил нет! Права была девочка, не надо было в реку лезть. Чесотку подхватил. Особенно сильно раны чешутся. И не почешешь. Ещё это неконтролируемое слюноотделение! Бесит! Вся тряпка, которой я лицо замотал, чтобы скрыть своё уродство, обслюнявлена, хоть выжимай!

Посреди ночи мой мертвяк схлестнулся с какими-то дикими мертвяками. С разгона влетел в схватку, топором снёс череп одному, второго мертвяк приголубил, а вот третьего – я взял под контроль. Ну а как назвать то, что когда я хотел остановить моего мертвяка, мысленно крикнул: «Стоять!» – то встали как вкопанные – оба…

Хожу, любуюсь. Хороший образец для изучения анатомии. Чистые кости. Как эта нелепость передвигается? Непонятно. А ну, подними… лапы! Ха! Ха-ха! Вот что, на тебе топор, вот этот… Стой ты, мерзость! Этот платок – на голову. Ха! Ха-ха! Алёнушка! Так и ходи! Пусть все знают, ты – жена Мертвяка. Мертвяк, познакомься, это – Мерзость, Мерзость, это – Мертвяк! Объявляю вас парой! У вас теперь парное фигурное катание. Понятно? Ну, кивайте! Вот! Что не понятно? Вперёд! Мои вечно бдительные дозорные!

Смотрю им вслед, любуюсь. Кости павших бродяг убираю штыком. Прям от души отлегло. И чё я распсиховался? Живой – не живой… Какая, на хер, разница?! Я мыслю, значит – существую! И параллельно – кто я! Я – это Я! И меня – до х…! Вот!

И вот в таком настроении возвращаюсь в лагерь и как нормальный человек ложусь на подстилку, закрываю глаза. Пусть я спать не хочу. Я тут вдруг понял, что умею делать с собой – нечто необычное. Какой-то «транс». Ну, я ж теперь неполноценный мужик, чем не «транс»? Всё одно – не нравится. Пусть числится медитацией. Или йогой? Или йодом? Решено – медитация. А я – медиум. Не хард, не изи, а медиум. Что-то среднее. Не мужик, не баба, ни жив, ни мёртв. Что-то среднее.

Тут чувствую – что-то не то. Присутствие. Фух! Это Пламя – пришла ко мне, легла рядом, вжалась в меня, накрыв нас обоих своим одеялом.

– Я боюсь, – прошептала она, – а с тобой – нет.

И тут же уснула. Охренеть – не встать! Чую – щиплет глаза. Щупаю – мокро. Чувствую что-то глубоко знакомое, что-то тёплое в душе. В ДУШЕ! Так я человек? Или?..

Начинаю тихо мычать какую-то колыбельную без слов. Слов я не знаю. Как дочери своей – ведь именно такие чувства этим своим действием вызвала во мне девочка. Отцовские чувства. Или как к внучке. Скорее, как к внучке.