Цой. Последний герой современного мифа. Новая редакция

«Я подразумевал под ”переменами“ освобождение сознания от всяческих догм, от стереотипа маленького, никчемного, равнодушного человека, постоянно посматривающего ”наверх“. Перемен в сознании я ждал, а не конкретных там законов, указов, обращений, пленумов, съездов».

Анатолий Соколков, кочегар котельной «Камчатка»:

«Цоя больше интересовал творческий процесс. Остальное придумали. Многие ведь политизируют песню ”Перемен“. На самом деле она о внутренних решениях человека. Виктор вообще аполитичным был. С системой на самом деле не боролись, нам просто хотелось делать то, что мы делали. И чтоб никто не мешал. И потом, не забывайте, что при всей серьезности Виктор Робертович говорил иронически. Когда вокруг ”КИНО“ уже ажиотаж поднялся, он как-то отловил меня, встал в позу, скорчил серьезное лицо и поинтересовался: ”Правда я похож на звезду?“ Если честно, Цой всегда знал себе цену. Вряд ли бы он сейчас занимался рок-н-роллом. Его тянуло в разные стороны, очень любил кино».

Сергей Жегло, журналист:

«У Соловьева однажды возникло сомнение относительно Африки, и он решил в этой роли снять меня. Я в результате посмотрел хренову кучу фильмов французского кинематографа новой волны в директорском просмотровом зале ”Мосфильма“ – часть просранного материала с Африкой Соловьев мне в университете на Манежной показывал. Речь шла о том, что я поеду в Ялту развлекаться зимой. Я тогда в художественно-техническом училище учился на столяра (таким образом можно было статью по тунеядке обойти – не послали бы на выселки за сто первый километр с принудительным участием в земляных работах). Заходил иногда во ВГИК в красивых одеждах. Помню (это без всякой связи с Соловьевым, естественно), выхожу однажды отмороженный, лыка не вяжу вовсе, спускаюсь в метро, захожу в вагон, а там такой пижон сидит: справа от него торт в коробке, слева – шляпа широкополая. Я над ним нависаю с прущим из меня остервенением, и он убирает то ли торт, то ли шляпу, я падаю рядом. А вечером прихожу в гости и вижу этот дурацкий торт. И узнаю, что это Георгий Гурьянов был, барабанщик ”КИНО“. Ну и остальная группа, само собой, туда пришла тоже. Я им быстренько поставил сборник ремиксов Yello, и они были благодарны мне. Потом, правда, пришел какой-то сученыш вгиковский, который стал рассказывать, как фашистские идеи уже овладели всеми, и все, включая Цоя, заметно приуныли. Обычная была ложь… С Башлачевым я примерно так же, как с Цоем, дружил – странным образом, и тот, и другой мне песни в полумраке пели наедине. Типа, сидя напротив и нахмурившись серьезно. Башлачев пел ”Время колокольчиков“, как сейчас помню, и еще что-то… Но с Цоем я чаще встречался».

Мы не будем особо заострять внимание на фильме «Асса». Этой теме посвящено немало телепередач, есть масса свидетельств, рассказов, включая воспоминания самого Соловьева, который неизменно красочно, хоть и не всегда правдиво, описывает события тех дней.

Дмитрий Шумилов, музыкант группы «Вежливый отказ»:

«Я не сразу понял весь масштаб фигуры Цоя. Наверно, это тот случай, когда нет пророка в своем отечестве. Проще говоря, трудно трезво оценить того, с кем выпиваешь. Тем более Цой всегда говорил, что он поп-музыкой занимается. ”Чем занимаешься?” – ”Поп-Музыкой“. Я помню, он приехал в Ялту и говорит: ”Вот, я новую песню написал“. Это была песня ”Бошетунмай“: ”Все говорят, что мы вместе, все говорят, но немногие знают в каком“. Песня всех рассмешила. Я помню, как он летал по перилам в гостинице, как ниндзя какой-то, ну Брюс Ли – самое очевидное сравнение. Он самый сильный до сих пор, никто его не превзошел. Совершенно самодостаточный человек, отдельная единица. Он как в фильме был Цой, так и вне фильма, в жизни был такой же Цой. Можно было бы сказать, что он сыграл самого себя, с единственной оговоркой – в реальной жизни он не пошел бы работать музыкантом в ресторан. Собственно, он начинает играть песню ”Мы ждем перемен“ в ресторане, и только потом появляется толпа в Зеленом театре. Меня всегда удивляла эта сцена: с одной стороны – ”Мы ждем перемен“, с другой – вот он говорит с этой теткой-администратором, потом встает и идет – а куда он идет? На ту же сцену, в тот же ресторан играть».

Юрий Шумило:

«Впервые я увидел Цоя в ”Тавриде“, где мы снимали все ресторанные сцены. Вижу: бродит по площадке такой высокий азиатский человек в черном. Посторонние на площадке – это моя зона ответственности. Подхожу, спрашиваю: ”Почто здесь?“ А он мне: ”Я к Соловьеву приехал“. Переспрашиваю Соловьева: ”К вам?“ А Соловьев: ”Ты чего, Юрик? Это же наш композитор, знакомься – Витя Цой“. Познакомились. Я увидел у него значок Шаолиня. Говорю: ”Ты чего, имеешь какое-то отношение к этой теме?“ Наверно, отсюда и взаимная симпатия возникла. Стали в перерывах всякие единоборческие темы обсуждать. Но фанатом Цоя я стал позже, когда снималось начало сцены с песней ”Мы ждем перемен“. Он встал на сцене ресторана, на площадке громко включили фонограмму (в кино ведь все под фанеру снимается), я стоял за камерой, за Павлом Тимофеевичем, и был буквально оглушен мощью, которая обрушилась из динамиков. Цой со своей кошачьей пластикой тоже впечатлил. Прямо уши к голове прижало. Павел Тимофеевич стоял, смотрел в дырочку (тогда еще камераменов никаких не было) и, когда закончился трек, повернулся ко мне и сказал: ”Ну что, Юрок, понял?“ Он-то к тому времени уже слышал это все. А меня оглушило. После этого я подсел на Цоя, для меня это было какое-то полное откровение – это ведь был тот же парень, с которым мы только сейчас болтали про Шаолинь и которого за звезду никто по большому счету не держал. Их вообще тогда никто звездами не считал. Были какие-то странные пацаны в странных одеждах, с гаджетами, которых мы тогда не видели. А у них тем временем уже была связь с заграницей, была Джоанна Стингрей – какой-то заступ за кордон, во всяком случае в виде предметов материальной культуры. Они уже были одеты иначе, чем мы, и вот эта одежда во многом отразилась в имидже Бананана. Помните этот их проезд с Крымовым в троллейбусе? Все эти очки, хламиды, большие американские ботинки – это казалось тогда странным и неожиданным. Мы понимали, что это модно, но модно как-то по-другому…

Когда на повестке дня встал вопрос съемки сцены в Зеленом театре, второй режиссер Витя Трахтенберг направил меня в парк Горького. В то время там уже проходили какие-то концерты, но были они вялые, на ползала. Когда собирались люди, я брал микрофон в будке, которая наверху амфитеатра, и довольно корявым языком вещал: ”Будет такая-то съемка, приходите тогда-то, будут те и эти…“ Доносил информацию. В версии Сергея Александровича решающими были звонки Вити Цоя по трем телефонным номерам, после которых волшебным образом собрался полный Зеленый театр. Этот поэтический образ меня тоже устраивает. Когда стали думать, откуда брать массовку, Цой сказал: ”Да не волнуйтесь вы, два телефонных звонка – и все придут“. Понятно, что для любого киношника, тем более тогдашнего, вообразить себе это невозможно. Поиск массовки, работа с ней – это самое тяжелое, что можно себе представить. И когда Соловьев все это увидел, он, естественно, был в глубоком обмороке. Поверить в это было трудно».

Андрей Самойлов, музыкальный продюсер:

«После фильма ”Асса“ приехали в Москву, надо было снять финальную сцену в парке Горького, в Зеленом театре. Соловьев говорит: ”Надо завтра дать рекламу по радио и телевидению“. Цой сидит так: ”А чего рекламу давать? Надо пацанам позвонить двоим, завтра все придут“. Соловьев говорит: ”Да нет, нужна массовка по полной программе“. Витя говорит: ”Да не надо“. Три-четыре номера набрал: ”Я буду завтра петь в Зеленом театре“. Часов с шести утра парк Горького начали заполнять. Снимали сцену вечером. Можете себе представить, что творилось в парке Горького, а уж в Зеленом театре – вызвали кучу милиции, ОМОН. Туда войти было просто невозможно. В два часа дня парк был забит полностью».

Рената Литвинова, актриса:

«У моего сокурсника Аркадия Высоцкого одно время останавливалась группа ”КИНО“ в неполном составе, но главное – впервые я увидела лежащего Виктора Цоя именно у него на диване. Это был молчаливый парень, весь в черном, высказывающийся про все весьма кратко. Например, на восторги влюбленного Аркадия по поводу его дамы сердца он отозвался двумя словами: ”Хорошая девчонка“. ”И все?” – спросила я тогда, но подруга моя, про которую он это сказал, очень гордилась этим высказыванием и находила его весьма исчерпывающим. Виктор уже тогда был кумиром, всеми обожаемым, отстраненным. Как принц, накручивал на себя шарфы, закатывал рукава на черной куртке. Но подражать ему было трудновато – он передвигался как кошка, волосы, казалось, стояли ирокезом сами по себе, по-корейски. Узкие глаза, которые он подводил, копировала даже я. Если нужна была толпа на съемки для фильма ”Асса“, он совершал всего один звонок, и в указанное время в Зеленом театре стояла огромная толпа и бесплатная массовка для финальной сцены!»

Аркадий Высоцкий, сценарист, режиссер:

«Я действительно был немного знаком с Виктором Цоем и остальными ребятами из группы ”КИНО“, но у меня нет никакого желания делиться этими воспоминаниями. Кроме того, я уже очень плохо помню все, что тогда происходило… У меня есть фотографии, но ни точной даты, когда эта пленка была снята, ни обстоятельств съемки я уже не помню. Единственное, что помню – это ВГИК, место, которое мы называли ”переход“ – остекленный коридор вел от главного корпуса к учебной студии. Не уверен, но возможно, это тот момент, когда Цой приехал озвучивать ”Йя-Хху“, учебный фильм Рашида. Но, возможно, это снято годом позже, в тот день, когда после скандала в ”Зеленом театре“ на съемках ”Ассы“ мы с Рашидом по просьбе Тани Друбич уговорили Цоя остаться в Москве и встретиться с Соловьевым во ВГИКЕ. Других эпизодов посещения Цоем ВГИКа я не помню.

Вообще-то Витя с Юрой Каспаряном у меня вдвоем были только один раз, ночевали пару ночей. У них был концерт в Дубне, они приехали, и днем мы были во ВГИКе, а вечером ездили на концерт, возможно, это все снято именно в тот приезд».

Георгий Острецов, художник, модельер:

«Сохранилась фотография – мы в коридоре ВГИКа, когда ”Йя-Хху“ готовили… Это моя единственная встреча с Цоем. Мы провели день в одной компании, но потом не общались. Цой с Каспаряном все время играли в кунг-фу, чем привлекали общее внимание, было весело, но сам Цой был уже на пике славы. Как Котельников потом сказал: ”Что ты хочешь, чувак в цепях имиджа“».

Перед съемкой финальной сцены фильма с выступлением группы «КИНО» по замыслу режиссера был устроен небольшой, разогревающий публику концерт. По многочисленным воспоминаниям, первой выступала группа «Вежливый отказ», затем «Звуки Му». Поскольку музыка «Вежливого отказа» была достаточно специфична, часто прерывалась всевозможными перфомансами, то поклонники «КИНО», ждущие Цоя, недовольно свистели и выкрикивали: «Уходи-и-и!!! Оставь телефон – и иди-и-и!!!»

Когда же выступление «Вежливого отказа» закончилось под одобрительные вопли зрителей, не очень вежливо отказавших (в большинстве своем) этой группе в уважении и понимании их музыки, на сцену вышли «Звуки Му», которые уже тогда были культовой рок-группой. Публика весьма и весьма оживилась, поскольку выступление Мамонова было очень интересным и на тот момент довольно зрелищным, и, разумеется, приняла все «на ура».

После выступления «Звуков Му» на сцене наконец появился долгожданный Виктор Цой, еще не «раскрученный» тогда по телевизору «кумир молодежи», а «широко известная в узких кругах» поклонников советского рок-андеграунда звезда. Восторженный рев зрителей достиг максимума. По воспоминаниям очевидцев, было очень забавно слышать из толпы крики типа: «Цой – отец родной!!!» Молодежь, увидев Цоя, буквально впала в экстаз, и, после того как группа «КИНО» исполнила пару песен и прекратила играть, зал просто взорвался.

Вышедший на сцену Сергей Соловьев попытался объяснить зрителям, что снимается фильм, необходимо помочь снять небольшой эпизод, но уже практически неуправляемая толпа, мало знакомая с творчеством Соловьева и вообще плохо представляющая, кто он такой, ничего не слушала. Собравшиеся громко требовали, чтобы «…толстый мужик убирался на хер и чтобы Витька продолжил свое выступление…».

Наконец часть зрителей, видя, что Цой со сцены не уходит, решила все-таки немного успокоиться и прислушаться к тому, что говорит этот странный «толстый мужик». В образовавшейся между криками паузе Соловьев, сорвав голос, сумел объяснить собравшимся, что он – режиссер, что он снимает сейчас свой новый фильм, что в данный момент ему нужно снять очень важный эпизод этого фильма, как раз с участием группы «КИНО», и что он очень просит всех зрителей ему в этом помочь.

Поняв наконец, в чем дело, толпа вновь радостно загудела, причем ее радость мало смутило даже упоминание о фонограмме, под которую будет петь Цой. Тех же, кто недовольно засвистел, Соловьев успокоил тем, что, после того, как нужный ему эпизод будет снят, выступление группы «КИНО» продолжится и все песни будут дальше опять исполняться вживую, без всяких фонограмм, поскольку под фонограмму надо только снять песню в этом эпизоде, а то вживую при киносъемке нельзя.

Появившиеся на сцене трое или четверо людей из съемочной группы начали разрывать вынесенные упаковки, доставать оттуда спичечные коробки и забрасывать эти коробки в первые ряды. Сквозь вновь усилившийся радостный рев толпы зрителей Соловьев с трудом пояснил, что горящие спички необходимы для сюжета и что поймавшие эти коробки должны перебрасывать их дальше, так, чтобы досталось всем. Коробок со спичками было очень много, так что, если судить по снятому эпизоду фильма, спички достались действительно практически всем зрителям.

Собравшиеся, проникнувшись столь высокой задачей помочь «важнейшему из искусств», вовсю принялись разбрасывать коробки со спичками во все стороны. Некоторые уже и поджигали их прежде времени и горящими бросали в своих соседей, что вызывало в толпе панику…

Наконец все было готово и началась съемка эпизода. Группа «КИНО» начала играть (под фонограмму, как и предупредил Соловьев), Цой запел. Зрители в это время вовсю продолжали зажигать спички, поднимая их горящими над своими головами и заходясь в экстазе…

После того как съемка эпизода была завершена, «КИНО» исполнило еще несколько песен, нарушив при этом все графики, поставленные режиссером. Цой просто не мог подвести собравшуюся публику…

Юрий Шумило:

«Перед съемкой ”КИНО“ был разогрев. Внутри рокерской тусовки была своя непростая жизнь, были черные и белые, кого-то там считали лабухом. Помню, что они долго препирались по поводу присутствия на сцене негра Вити – Димки Шумилова – и Сережки Рыженко. Помню, что публика ждала БГ, а БГ не было… Съемочный процесс происходит определенным образом. И пока не готовы все службы, съемку начинать нельзя. Собралась многотысячная толпа, которая ждала концерта Цоя и которой совершенно невозможно было объяснить, что не готов свет, или операторский кран, или еще что-нибудь. Ее это совершенно не волнует. Она ждет, когда все начнется. Поскольку тогда подобные события были чрезвычайно редки, набилось немыслимое количество народа, причем народа не очень договороспособного.

У меня было сто человек дружинников, те же любера в клетчатых штанах, только с повязками, и тридцать человек ментов. Я исходил из того, что у нас 990 посадочных мест и тридцати ментов из местного отделения вполне достаточно. А на место одной жопы садилось три. Скамейки ломались. Я был не готов. Это был вообще первый такой хеппенинг в Москве. Опыта не было ни у кого. Блюша, Саша Блюмин, вытащил большой короб со спичками и начал их раздавать. Пока был разогрев, пока снимали какие-то второстепенные планы, люди развлекали себя, как могли. Я как-то растерял своих сто дружинников – они сняли повязки и слились с толпой. Кому-то дали по голове. Потом, уже в конце, я видел, как один из моих стоял у сцены и бил кого-то молотком, свирепствовал, как все.

В итоге пришли тысяч 12–13 зрителей – неуправляемая толпа. Я носился с микрофоном, пытался навести какой-то порядок, но от меня ничего не зависело. Более того, любой мог дернуть меня за ногу и меня затоптали бы и не нашли. Началось буйство. Жгли дымовухи, у одной женщины загорелись волосы. Я сначала потушил ее, а потом просто взял за кадык и вырубил того, кто ее поджег. Когда был снят номер Цоя для фильма, я понял, что мы уже окончательно вывалились из светового режима, подошел к Вите и говорю: ”Все сняли, хорошо, уезжаем“. Он: ”Нет, я обещал допеть“. Я говорю: ”Вить, сейчас люди погибнут, ты видишь, что происходит?” – ”Я им обещал, я буду петь“. Я говорю: ”А если я тебе въе…у сейчас?” – ”Ну въе…и“. Я понял, что он готов драться. Скорее всего, весь разговор был слышен в микрофон, потому что, когда я обернулся назад, я понял, что все эти тысячи человек меня ненавидят. И это было так страшно – вот эта чаша с неконтролируемой толпой, с этими огнями, с этими горящими глазами. В меня полетели коробки спичек, кто-то кинул туфли, я увидел этого человека с молотком… Состояние было близко к безумию. Я подошел, выдернул какой-то шнур, кто-то меня обхватил, оторвал от земли и уволок со сцены. Это был Павел Тимофеевич Лебешев. Пока мы разбирались, на сцене спели еще пару песен и все закончилось. Потом за кулисами появился какой-то главный московский пожарник. Оказывается, люди, уходя, перевернули пожарную машину, просто уронили ее на бок…

Я до сих пор счастлив, что тогда никто не погиб, не покалечился, хотя я не уверен, может, что и было. Я оставался на передовой один, директор картины Вовка Дудин посидел в ложе дирекции и свалил. Как администратор на площадке я должен был после съемочного дня заполнять рапортички. Я с перепугу написал, что все было нормально, но рассказал, как все было на самом деле, своей подруге – диспетчеру в студии. А она на следующий день доложила главному диспетчеру, что была такая беда. И понеслось: ”Почему не доложили, были безобразия…” Помню, что тот главный пожарный чуть ли не до драки спорил с каким-то комсомольским деятелем за право меня расстрелять…

Цой сильно изменился после нашей картины. У него во время съемок образовались отношения с Наташей Разлоговой, девушкой из хорошей семьи, сестрой кинокритика Кирилла Разлогова. Наташа работала у нас помрежем, то есть бегала, меняла кадры, номера, вела всю документацию помрежа. С ее двумя иностранными языками это, конечно, не соответствовало ее уровню. У меня было такое впечатление, что она наш фильм рассматривала с прицелом на какие-то изменения в личной жизни. Когда появился Цой, она очень сильное влияние на него оказала. У него, безусловно, был какой-то нечеловеческий, животный магнетизм и специальный поэтический дар, но Наташа дала ему какую-то широту, он буквально видоизменился под ее влиянием. Она была отчасти его менеджером, и, видимо, не без ее участия он связался с Айзеншписом. Его карьера начала развиваться, он стал собирать стадионы, начался чес на его имидже, на его имени. Завистники в рокерских кругах тут же заговорили, что Цой продался. Вот и шубу купил себе волчью… Было такое. Но Наташа его реально разнообразила, расширила кругозор. Может быть, я придумываю, но в альбомах, которые выходили после ”Ассы“, я слышу Наташу, какие-то ее нотки, настроение, состояние».

Георгий Гурьянов:

«Концерт для фильма ”Асса“ в Зеленом театре… Ужасно раздражало, что он был вроде как для массовки, и когда эти уроды сняли свое убогое кино, они взяли и выключили звук. Когда снимали этот фильм мудацкий, перед нами целый час ”Звуки Му“ били по мозгам – дорвались до аудитории, которой никогда не видели… И вот играют и играют, играют и играют… Потом выключили звук. Цой, помню, никак на это не отреагировал. А я вот очень злился. Очень хотелось ударить по камере тяжелым предметом… С тех пор я возненавидел процесс киносъемки… Но этот пузырь, конечно, поганый… Соловьев… Так всех на…бать, прощу прощения… А перед людьми кто отвечает? Цой? Я там был и все видел гораздо лучше многих… Полная тупость и безынициативность».

Юрий Каспарян:

Я мало что помню про «Ассу». Помню выступление в Зеленом театре. Выкрик из зала, когда Соловьев подошел к микрофону: «Чем больше пузо – тем дальше от станка» (улыбается)…

Сергей Жегло:

Мне очень нравилось, как Цой пел «Арию мистера Икс». Он им и был… В последний раз всю группу «КИНО» я видел утром того дня, когда Соловьев снимал заключительный эпизод «Ассы». Я приехал в Зеленый театр после смены сторожевой службы, немножко очумевший, медленно пошел по залитым солнцем рядам ослепительно-белых скамеек вдоль сцены, а сверху четыре черные фигурки спускались мне перпендикулярно. Я не сразу понял, кто это, а потом почему-то подумал: «Интересно, подаст мне Цой руку первым?» Он подал.

Рашид Нугманов:

«Виктор относился к ”Ассе“ довольно критично. Он так и не воспринял этот фильм полностью, хотя не скрывал, что доволен своим заключительным эпизодом, где ему не надо было лицедействовать. Нравилась ему и мастерская работа оператора Павла Лебешева. И уважительное отношение Сергея Соловьева к Цою не могло не льстить ему, хотя его творчество Виктор относил к ”папиному кино“, с чем я не всегда был согласен, зная Соловьева как мощного педагога, вложившего в своих студентов понимание настоящей профессии и давшего толчок появлению целой ”казахской волны“. После ”Иглы“ на Виктора со всех сторон посыпались предложения сниматься, но он все твердо отвергал, решив продолжать работу только со мной и постоянно меня к этому подталкивая, вместе с Наташей. Сейчас я кляну себя, что сразу не ушел в следующую картину, которую мы могли бы запросто сделать с Цоем в 1988–1989 годах. Фестивальная жизнь, бесконечные поездки по стране и за рубеж, пустые рауты, эпатаж публики, заумь кинематографических тусовок, идиотское чиновничество в Союзе кинематографистов – вся эта мишура помешала состояться настоящему делу, увы. В результате съемочная пауза продолжалась три года, пока мы не запланировали новые съемки на осень 1990-го. Но человек предполагает…».

1987–1990

1987

1 марта 1987 года Цой с Каспаряном выступают в городе подмосковных физиков-ядерщиков Дубне, где, кстати, Цой ранее уже бывал с Марьяной. Сохранились прекрасные фотографии работы Игоря Бельведерского, которые впоследствии были использованы в оформлении CD-диска с записью концерта в Дубне, а также несколько фотографий, сделанных Сергеем Неговеловым.

Сергей Попов:

«Хорошо помню этот прекрасный концерт. Виктор уже был в этом ДК, но один. С Каспаряном было еще лучше, он отличный гитарист – умный, изобретательный, тонкий».

Сергей Неговелов, фотограф: