Как это было

Вот как это было.

Сначала из Баку приходит копия моей метрики, справка о гибели отца.

Потом тетушка Лида ходит по инстанциям, получает разные справки.

Мама мне как – то показала справку на выцветшей желтой бумаге, всю потрёпанную на сгибах. Наверху синяя печать, во всю строку в рамочке надпись большими буквами НКВД на ж/д транспорте, маленькая звездочка.

Содержание такое: мальчик Виталик (имя, адрес) отправляется к своей маме по месту жительства в г. Баку (адрес), провожатый такой – то, просьба или требование (не помню) к комендантам вокзалов, поездов обеспечить доставку, содействие и т.д.

Подпись. Печать круглая.

После завершения всех бумажных формальностей мое перемещения из пункта А в пункт Б выглядит так: некая женщина едет до станции Н, сопровождает меня до своего пункта, потом передает меня как эстафету под руководством и контролем коменданта женщине, следующей до станции в направлении Баку и т.д. Железнодорожное сообщение во время войны было нарушено: не было ни расписаний, ни прямых поездов.

В итоге моя поездка до Баку заняла больше двух месяцев.

Я хорошо запомнил мою первую провожатую, она была похожа на учительницу (в моем детском представлении), ехала она без ребенка, и все ее внимание было направлено на меня.

Я ее немного побаивался, она очень докучала мне своими требованиями и нравоучениями.

Ехали мы в товарном вагоне, его еще называют теплушкой.

Посередине была раздвижная широкая дверь, которую правильнее назвать воротами.

Когда поезд двигался медленно, эта дверь была открыта, выход загораживала поперечная доска.

В открытую дверь залетала копоть от паровоза, и кто находился возле этой двери, были с чумазыми физиономиями.

Вагон наш назывался «женским», почти все женщины были с маленькими детьми, на полу лежали матрацы, набитые сеном. Стояло несколько больших чанов с крышками, куда справляли нужду. Часто поезд останавливался в чистом поле, на этих стоянках выливали чаны, набивали сеном матрацы, собирали цветы.

Воду набирали на станциях. По мере приближению к югу, станции становились более оживленные, народ менял или продавал какую – то снедь, овощи, фрукты, молоко.

Первая половина поездки у меня не отложилась в памяти, так какие – то скользящие впечатления – мелькнули и тут же забыты. Я не помнил, что я ел, что делал, о чем беседовали окружающие.

В памяти остался такой эпизод: стоит возле открытого вагона какое – то черное сооружение с трубой и большим черпаком, с него раздают кашу.

Всю эту часть поездки, я находился в какой – то прострации, очень переживал расставание со своей новой семьей, со сверстниками.

Тетушка мне потом рассказывала, что я плакал, пытался убежать куда-то, кричал, что убегу из поезда.

Но всему наступает свой черед и так, по принуждению, я оказался в этом вагоне, провожатая крепко держала меня за руку, путешествие началось……

Долго я дичился, как пленный зверек, но новые впечатления и события растопили детскую душу, я стал интересоваться окружающим, на станциях женщины брали меня с собой за водой, и так я со своим маленьким бидончиком постепенно вписался в дорожную жизнь.

Если в начале поездки в вагоне царила какая-то неустроенность, то буквально через несколько дней внешний вид вагона сильно изменился, да и быт стал налаживаться – все нашли себе место и стали его благоустраивать. Откуда-то появились скамейки, ящики, которые служили столами. Матрацы на день многие убирали, складывали в такую интересную кучу, похожие на маленькие горки, шалаши, просто домики, где можно было лазить и играть.

Формировались небольшие группы, объединенные какими-то интересами. Они вместе обедали, пили чай из принесенного кипятка, судачили о житье, бытье, занимались с детьми, и много-много беседовали о жизни.

Люди собрались здесь разные, война перевернула их жизни, раскидала их по полям и весям, но у них у всех была одна цель, куда – то доехать, где им будет лучше, где их ждут и любят.

Я столько наслушался всего из их бесед, что голова моя пошла кругом от всей этой новой информации, которая с трудом воспринималась детским разумом. В ходу были разговоры, что из людей варят мыло, а из человеческой кожи делают перчатки и абажуры. Вероятно, тогда уже ходили слухи о фашистских концлагерях, но официальной информации об этом не было. Я пытался прояснить кое-что у окружающих, но мои вопросы, как бы растворяясь, были сведены на нет тактичными ответами моих собеседников.

Скорей всего, мои попутчики понимали, что не надо травмировать детскую психику, и разговоры об этих жутких слухах прекратились. Впоследствии мне мама рассказывала, что в этом вагоне со мной ехали люди, возвращающиеся на родину из эвакуации. Там были учителя, музыканты, преподаватели многих поволжских институтов, была одна немка-известный ученый.

Это немку в начале войны выселили из Саратова в Среднюю Азию, и теперь, когда на фронтах стало полегче, ее пригласили обратно преподавать в каком-то институте.

И вот этот пестрый народ, который называли «беженцами» на данном этапе формировал мое развитие, мое будущее сознание и культуру. Они рассказывали сказки, читали книги Короленко, Пушкина, Ушинского и иногда, по настроению, пели песни. Если это было на остановках в поле или на станции, к ним собиралось много народа послушать. Особенно хорошо у них получалась вот эта модная и очень популярная тогда песня:

22 июня. Ровно в четыре часа

Киев бомбили.

Нам объявили,

Что началася война.

Кончилось мирное время

Нам расставаться пора.

Что б ни случилось, ты не забудешь

Ласковых радостных встреч.

Я начал описывать свой вагон, но отвлекся на людей, которые в нем жили. Вагон мне казался теперь намного веселей и приятней, чем, когда я вошел в него первый раз.

На стенке кое-где пристроили два плаката.

1-й: «Родина – мать зовет!» – женщина с поднятой книгой, кажется там присяга.

И 2-й: мальчуган с испуганными глазами, его обнимает и защищает женщина. Подпись «Папа – убей немца!»

Потом появился и третий плакат. Какая – то блондинистая красотка с разинутым ртом, полным белоснежных зубов, что-то поет. Скорее всего американская звезда, попавшая к нам на довесок к «ленд лизу». Этот американский плакат был как бы центром нашего вагона. Народ жил бедно, плохо одет, женщины в грубых сапогах, в телогрейках, никакой тебе косметики, ни духов, а тут такая красота. Плакат висел напротив раздвинутой двери и на остановках его приходили рассматривать много народа. Все долго смотрели на него, как на «Мону Лизу», в музее и обменивались впечатлениями. Вот такой мир окружал меня тогда. Добавьте к этому два громадных букета из полевых цветов в разных концах вагона, развешенные пеленки, и вот вам картина моего обитания.

Мне часто снились мои попутчики и почти со всеми связано что-то хорошее: конечно были и трудности, непонимание, обиды, но всегда с чьей-то помощью все разрешалось благополучно.

Иногда я думаю, что и выжил – то я благодаря тем людям, которые меня окружали тогда.

Однако я отвлекся….

Где-то после Сталинграда, когда у меня сменилось 5-ая, или 6-ая нянька (назову их так) я вышел один погулять на станции. Обычно со мной ходили мои провожатые, да еще за руку держали. На этой станции было много народа, из громкоговорителей звучала музыка, что бывало не часто, потому что обычно слышны были только объявления, какие – то переговоры.

Настроение приподнятое, веселое. Вдруг в толпе произошло какое – то движение, и несколько людей пробежало мимо меня. Один меня задел, чуть не опрокинул, и крикнул «Беги!!!» Я почему – то побежал вместе с ними. Но шестилетнему ребенку трудно состязаться в беге со взрослыми. Группа быстро пробежала мимо, а я остался. Появились какие – то люди в форме. На меня показывают пальцами и слышу: «Вот он!» Меня взяли крепко за руку и куда-то повели. Я стал реветь. Слышу вокруг голоса – «Беспризорников ловят». Я еще пуще завелся. Из толпы какие – то женщины стали кричать: «Он из нашего вагона!» Поднялась суматоха. Женщины пытались отбить меня от моих конвоиров, но не тут – то было. Женщины кричат: «Он едет с сопровождающей, у него есть все документы!»

Женщина, которая доставила меня в Баку, вероятно со слов попутчиков знала об этом происшествии и объясняла это так.

Была облава на беспризорников. Их ловили и отправляли в детские дома и приюты. Меня привели в наш вагон, и старшой стал требовать документы. Их не могли найти, и к тому же исчезла моя провожатая.

Перепалка длилась долго, весь вагон меня защищал, но старшой был непреклонен, и объяснил, что ничего страшного нет, его отправят в приют, согласно какому – то постановлению. Повели меня опять в какое- то служебное помещение, посадили на стул, кто-то ходил, выходил, хлопали двери. Я сидел, ни жив, ни мертв. Вместо Баку, встречи с мамой, какой – то приют, или детский дом, да и путешествие мое мне уже нравилось. Для меня это была беда, не хотелось расставаться с нашим родным вагоном, где все ко мне так хорошо относились, заботились, а тут дядька злой, так схватил меня, что до сих пор рука болит. Я сидел и плакал, вокруг люди бегали, кричали, занимались своими хлопотами. Сколько я так просидел, не помню. Потом и плакать устал, уже и слез нет, только икаю и хлюпаю.