Элиев мост

вдруг возомнил себя богом, взялся гальванизировать труп,

мертвое тело империи, в блеске кокард, орденов и труб…

Но потерпел фиаско. Собственно, всякий гальванизатор

мнит, будто держит он девку-историю твердой рукой за круп…

Девка же норовиста и неподатлива… В нынешнем Риме на

Фори Империали к вечеру тени длинны, неподвижны, ломки…

В бронзе король-собиратель, два сапога в стремена.

Статуи императоров. В мраморе титулы, имена…

Только тебя, Бенито, подвесили за ноги к балкам бензоколонки…

Дьявольски символично в наши-то времена.

Из итальянского этюдника. Пинакотека Ватикана, Преображение

И вечерние тени в углах не легли пока

в доме, где ни прислуги, ни няньки, ни плоского потолка,

только ангельский сонм, часовые особенного полка

при отделе искусств небесной канчелярии…

А ему тридцать семь, и он уже полубог,

по сравнению с ним природа – мазня, лубок.

Только вот Маргерита… Он видит ее лобок,

и его начинает трясти, как в приступе малярии…

При дворе тихо шепчутся… Выжил-де из ума,

он таскает ее за собою во все дома,

а она ничто из себя сама,

да тайком греховодит с учениками.

Он приводит ее даже в ризницу или в неф,

и священники смотрят, от злости окаменев,

только папа вечно сменяет на милость гнев,

потому что сердце даже в парче не камень.

Но в июльские ночи, когда затихает Рим,

только ангел все видит, безмолвен, да и незрим,

он давно насмотрелся на ветреных форнарин*,

но не может вмешаться, будучи подневолен.

Если блуд создает божественные холсты,

если мир, изумленно глядя на них, застыл,

провидению грешник любой постыл,

посему дом и гулок, и пуст, а маэстро болен…

На рассвете она вернется, как было уже не раз,

от расспросов уйдет, бросив пару ничтожных фраз…

И писать бы с нее мадонн, как он был горазд,

но в груди разгорается ревность… Одним движеньем

он пытается сдернуть с нее покров,

только поздно, он слишком уж нездоров…

И бесстрастный ангел вмиг оставляет кров,

возвращаясь к центральному персонажу «Преображенья»…

*La fornarina (ит.) булочница

Из итальянского этюдника. Пьяцца дель Дуомо

Для меня художник есть Богу ровня.

Им не зря не отпущена и жаровня

в столь любовно описанном пекле Дантом.

Этим гаерам, бабникам ли, педантам,

мастерам отрезать по пьянке ухо,