И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

– Да, Дмитрий Иванович! – Теперь уже я беру в руки тетрадь и показываю ее.

На этом и заканчивается «проверка облаков» и начинается «раздача слонов».

– Оценки за домашнее задание сегодня получают и-Монасюк – чятыри! Мивута – и-три! Карасева – чятыри! Каминский – и-три!

Таким образом «оцениваются» человек пять-шесть, причем определение количества баллов производится в зависимости от общей репутации ученика (ученицы) – если это «ударник» – четверошник – ставится «чятыри», а если троечник – «и-три» (Хм-м!).

Естественно, выполняя таким образом домашние задания по математике, мы этот предмет не знали. Ну, за исключением, как я говорил, нескольких ребят, которые уже в начале 11-го класса знали, что будут поступать в институты на инженерные специальности, и им предстоит сдавать при поступлении в ВУЗы этот предмет. Это Грабовский Валера, Это Стрелков Коля, наконец, это была Куницына Нелля.

Я выделяю Куницыну потому, что… хотя нет, об этом чуть позже.

Может возникнуть вопрос – а как же мы писали контрольные работы в классе?

Да очень просто! Мы все списывали.

Контрольные работы по математики были в двух частях – первая, теоретическая, часть – какая-нибудь теорема (или алгебраическое правило). Вторая – это практическое решение математической задачи (или примера, уравнения, и пр.).

Таким образом, первую часть можно было списать с учебника. А вот вторую часть не спишешь, тут нужно было решать самому.

Но Дмитрий Иванович ведь был чист, как ребенок. Он искренне и убежденно не верил, что его ученики могут списывать. Не верил – и все! От мамы я знал, что ему в учительской коллеги не раз пытались в сдержанной и необидной форме сказать о том, что его обучаемые, мягко говоря, не совсем порядочны, и без стеснения обманывают его.

Дмитрий Иванович отметал все намеки! Он говорил, что хотел бы увидеть ученика, который спишет на его контрольной работе!

И победно обводил взглядом учителей.

Ну, что ему могли сказать? Разве что – да вы посмотрите на первой же контрольной работе, и увидите, причем ни одного ученика, а множество!

Но учителя ему этого уже не говорили, а он – специально не смотрел, потому что во время контрольной работы по математике в классе царила тишина (еще бы! Мы же не идиоты, шуметь и привлекать внимание, коли каждый вовсю списывал, и делал это осторожно!), слышался только легкий шелест страниц.

Это мы осторожно перелистывали учебник, списывая из него первую теоретическую часть работы. При этом открытый учебник мы клали на сидение парты между собой (за партой сидели по два человека), и время от времени бросая вбок и вниз взгляд, легко списывали то, что нам было нужно…

А вот вторая часть… Тут все обстояло так: пока мы списывали теорию, наши отличники-математики быстро решали на листке и первый, и второй варианты задач. Вслед за тем листки передавались вперед и назад, и, путешествуя из рук в руки, позволяли всем списать правильное решение задачи.

Кто-то подумает – да не может так быть, чтобы на каждом сидении во время контрольной работы лежал открытый учебник, а учитель ходил по классу и не замечал этого!

Представьте себе – может! Во-первых, во время контрольных работ в классе стояла тишина, и ходить по классу учителю, в общем-то, необходимости не было. Все работают, н и к т о н е с п и с ы в а е т… А во-вторых – Дмитрий Иванович мог просто смотреть – и не видеть! Ну, он в это время был как бы не с нами…

И никогда не было потом такого, чтобы все 41 человек в классе выполнили работу на «четыре» – пятерок Дмитрий Иванович не ставил принципиально. Он говорил нам так: «Я сам на пятерку математику и-не знаю (Хм-м)», или: «За пятерку я и с пятого этажа прыгну (Хм-м!)»! Поэтому… проверяя наши работы, он всегда находил какие-то недостатки.

Кто-то, списывая второпях, делал описки и ошибки. Кто-то зачеркивал неправильно написанное, а сверху подписывал правильные цифры и буквы. Так что диапазон оценок за любую контрольную работу был широк – от «чятверок» до «ядяниц» и двоек…

Ну единицы Дмитрий Иванович ставил редко, а двойки случались. Ну, списал с ошибками человек и теорию, и задачку, вот и вполне законная двойка.

А четверки и тройки раздавались в соответствии с общей успеваемостью учеников, я уже об этом упоминал.

И лишь однажды Дмитрий Иванович поймал-таки «списывальщика»! Но как это происходило и в связи с чем – я расскажу чуть позже.

Что касается устных ответов у доски, так это только такие, как Вова Палкин, могли не ухитриться взять с пола брошенный листок с написанным ответом. А все остальные – списывали на доску с листка правильное решение, получали «три-чятыре (Хм-м)» и садились на место с миром.

Невнимательность и рассеянность Дмитрия Ивановича были потрясающими! И частенько вызывали у нас буйный хохот.

Вот два конкретных примера.

Один раз Дмитрий Иванович пришел на урок с полуоторванной пуговицей на пиджаке. Он ходил по классу, а пуговица, словно маятник, раскачивалась их сторону в сторону на уровне ширинки брюк. Все хихикали, а он добродушно говорил нам:

– Ну-к, и чевой-т вы (Хм-м) и-веселитесь? – и продолжал ходить и раскачивать пуговицей, пока я не сказал ему:

– Дмитрий Иванович, у вас на пиджаке пуговица висит!

Он посмотрел вниз, пуговицу оторвал и продолжал расхаживать. «Спасибо» мне он не сказал, но я не обиделся – мы уже знали, что он почти всегда живет в собственном мире. И находится там один, так что и здороваться ему – не с кем.

Второй случай произошел зимой в 1965 году. Дело было так.

В силу времени года и низких температур мы одевали в зимние комплекты – темные пиджаки, свитера. И учителя – тоже.

А Дмитрий Иванович вообще приходил в школу только в черном или темно-сером костюме.

И вот прозвенел звонок, урок был – математика, мы стоим каждый у своей парты, и ждем прихода учителя. Открывается дверь и заходит Дмитрий Иванович.

И на нем модный светлокоричневый пиджак «в искру», а на носу – темные солнцезащитные очки.

А за окном – декабрь месяц!

Естественно, при виде такого зрелища мы «пали в лежку» от хохота.

А Дмитрий Иванович нам и говорит:

– Ну-к, и чегой-т вы и-хохочете? Мишка мои очки куда-то спрятал, его и-в садик увели, и я и-не смог и-найти (Хм-м).

У Дмитрия Ивановича, не смотря на возраст, был сынишка лет пяти от роду по имени Миша.

Вот таким был Дмитрий Иванович. И так проходило обучение нас математике.

Хочется еще отметить учителей физики и истории. Причем, если «физика» мы любили, то «историчку» однозначно и не любили, и боялись.

Учительница истории Нина Ивановна Архангельская была женой 1-го секретаря райкома партии и имела в школе кличку «Орангутанга» (именно «Орангутанга», а не «Орангутанг» – потому что была женщиной). Кличку эту она получила заслуженно, за свою внешность. У нее было лицо со скошенной вперед к низу поверхностью, маленькие голубые глазки сидели глубоко, а сверху над ними нависали массивные надбровные дуги.

И она была идейно и политически выдержанной донельзя, то есть – ортодоксальнее любого ортодокса.

Вот пример. Осень 1964 года, на октябрьском пленуме ЦК КПСС снят с должности и отправлен на пенсию Никита Сергеевич Хрущев. Главой партии и государства на долгие семнадцать лет становится Леонид Ильич Брежнев. На уроке истории я, отвечая у доски по теме «ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза» рассказываю, как Хрущев развенчал культ личности Сталина, как выступил с докладом ХХ съезду партии «О культе личности Сталина», как, тем не менее, не до конца были вскрыты перегибы во времена руководства страной Иосифом Виссарионовичем, и связано это с тем, что Никита Сергеевич сам был в то время…

И тут «Орангутанга» перебивает меня и гневно говорит:

– Ты чего, Монасюк, развенчиваешь один культ, и тут же возводишь другой! Хрущева осудили на пленуме, в частности – за волюнтаризм! Садись, тройка!

Я всегда был отличником по истории, и вот, в 11 классе, я рисковал получить за год по истории «четыре». Если и страдал кто субъективизмом и волюнтаризмом – так это наша «историчка», и если кто-то попадал к ней в немилость… Это был конец!

Потому что если Дмитрий Иванович Любавин был невнимателен и добр к нам, то Нина Ивановна Архангельская была обостренно внимательной и исключительно злопамятной. Мы ее называли между собой просто-напросто «злой».