Палачи и проходимцы времен аншлюса

Уве Клюг проснулся рано.

В комнате было темно, и прямоугольник окна лишь угадывался бесконечно малым оттенком серого.

На улице ночь дремала последние предрассветные минуты.

Вот и будильник. Пролетела с воем машина. Или пожарники, или санитарная карета, или полиция.

Он опустил ноги. Холодный пол обжег ступни. Положил голову на раскрытые ладони; долго сидел так, приходя в себя. Внутри балансировал тяжелый грузик, пытаясь свалиться в тошноту и боль.

Усилием воли Уве укротил дрожание под солнечным сплетением, нащупали стоптанные тапочки, встал. Кряхтя, набросил пижамную куртку и потащился в санузел.

По дороге он зацепил стул, врезался плечом в наличник двери, однако наконец добрался до выключателя.

В маленьком помещение гулял холодный сквозняк. Уве пробрала дрожь, он поскорее включил нагревательный котел. Краем глаза он взглянул на бумажный календарь, приклеенный на торце шкафчика. Рекламный плакат футбольного клуба «Hertha BSC», в календаре типография красным отметила дни матчей.

2 марта 1939 года.

Такой же дерьмовый день, как и все остальные.

Он взбил пену, раскрыл бритву, обреченно намылил левую щеку. Из зеркала смотрело усталое лицо бывшего симпатяги, – все еще с правильными чертами и твердой челюстью нордического немца. Однако волосы за висками стали пегими, под глазами залегли тени, а голубые глаза окружили лучики морщин. Уголки губ давно опустились вниз, как будто, Уве Клюгу только что отказали в принципиально важной просьбе. Укатали рысака крутые горки…

Он успел закончить левую щеку и часть подбородка, когда в входную дверь забарабанили.

«Откройте, полиция!»

Кое-как уравновешенный грузик сорвался и упал в желудок, расплескав ледяное содержимое.

Он аккуратно положил помазок и вытер руку о полотенце.

Конечно, в дверь стучали не легавые из Kripo (уголовная полиция). Там, за дверью, притаилась смерть…

Маленький коридор показался длинной улицей, по которой он шел, сгорбившись и волоча ноги. Оставили бы все его в покое, наконец…

Он открыл дверь и исподлобья оглядел непрошенных визитеров.

На узкой площадке, упираясь задами в ажурные перила, стояли двое мужчин в кожаных плащах. У обоих, – немигающие глаза, оба уставились на хозяина, замершего в проёме. Он так и стоял, в трусах и пижамной куртке. А на лестничной клетке было прохладно.

– Уве Клюг?

Он кивнул. С нижней площадки, вытянув шею, выглядывала фрау Зилберт, его домохозяйка.

Тот, что стоял слева, обладатель массивного тела и круглой головы, с туго натянутой на череп шляпой, показал лежащую на розовой ладони медную бляху «Geheime Staatspolizei» (Политическая полиция). Уве успел заметить номер, – 734.

Уве стоял, не двигаясь, по левой щеке катилась капелька воды.

– Поедете с нами, – сказал второй, – невысокий изящный человек, затянутый в свой плащ, похожий на прусского офицера.

А ещё он походил на шахматного слона, которого сильно разозлили.

– Одевайтесь, – добавил тот брезгливо.

Тонкий высокий голос, как у женщины в преддверии истерики. Уве развернулся, пошел одеваться.

Они остались на площадке. Хороший знак. Если это был арест, переодевался бы под присмотром.

На улицах все еще горели фонари, по тротуарам двигались заспанные люди, перед мостом Лангебрюке машины стояли в заторе.

У самого въезда на пролет патруль проверял документы. Увидев черную «Опель-Олимпию», один из патрульных сделал отмашку, позволяя машине обойти других по свободной полосе. Из этого можно было заключить, что жандармская полиция хорошо знала серию регистрационного номера автомобиля.

Клюг почувствовал, как пальцы начинают дрожать. Надо было успокоиться, ничего здесь поделать было нельзя. Он взял себя в руки, но мозг методично просчитывал возможные причины утренней поездки. Старые дела? История с мастерской, в которой он работает? Этим занимался районный следователь, не стоило его тащить в машине в центр Берлина;… значит, что-то еще. К черту! Может быть все что угодно, – и значит, не стоит рваться на части…

Он принялся смотреть в окно, на проплывающие дома, проснувшийся громадный голод, который уже начал бить ежедневный лихорадочный пульс.

На Баеришештрассе его внимание привлек плакат на торце дома. Усатое лицо, искаженное гримасой, рука, рубящая воздух. Саарская область наша! Рейнская область возвращена в немецкую семью! Судетенланд! Hultschiner L?ndchen возвращена! А теперь, – Новая Швабия!

Германская империя расширяется. Да, последние годы принесли много побед…

Они двигались в людском водовороте, проталкивались мимо повозок, автобусов, грузовиков, мотоциклов, велосипедов, трамваев. Пешеходы перебегали дорогу перед капотом, полицейские пытались регулировать потоки… Через сорок минут машина въехала в квартал Фридрихштадт, пустой желудок Уве опять сжало холодной судорогой.

Машина подъехала к ПринцАльбертПалас, повернула в открывшиеся ворота, остановилась у крутой лестницы. Ступени вели к одной из боковых дверей.

Когда Клюг и ребята в кожаном проследовали мимо поста охраны, дежурный в черной форме коротко кивнул на приветствие массивного сопровождающего, показал пальцем в направлении пролета внутренней лестницы.

Клюг и кожаные молодцы опустились по бетонной лестнице на два этажа вниз. Четыре пролета в ад.

Это были мрачные подвалы Sipo, тайной полиции, о которой по Берлину ходили страшные слухи. Руководитель главного управления полиции, Гейдрих, слыл безжалостным преследователем евреев, коммунистов, либералов и сектантов.

Уве Клюг решил, что он пропал. Правда, он не был ни евреем, ни коммунистом, ни сектантом… но за ними пришли раньше, когда остальные жались в своих жилищах, – чтобы их самих не приняли, – за коммунистов, демократов, священников, свидетелей бога…

В начале длинного коридора тот, что пониже, схватил Уве за плечо, развернул его в пол-оборота, отчего тот покачнулся, указал на скамью у стены.

– Ждать, – приказал он, едва разжимая губы.

Уве сел. Из-за угла вышел еще один, в неизвестной Клюгу темной форме, без знаков различия.

– Охранять, – приказал сопровождающий человеку в темном.

Невысокий не блистал большим словарным запасом. Видимо, при его работе это не требовалось.

Сопровождавшие ушли, вдоль коридора, и скоро исчезли за одной из дверей. Новый конвоир Уве сел рядом на скамейку, уперся взглядом в окрашенную желтоватой краской стену. У него был пушистые брови и тупое выражение на маленьком лице.

Следующий час длился дольше суток.

Уве успел пересчитать точки на бетонном полу под ногами, пятна на стене, изучить стальную дверь напротив скамейки. Дверь сработали из стального листа, навесили на мощные петли и снабдили врезным замком.

Что я тут делаю?

Могли бы и газеты разносить.