Анфиса. Гнев Империи

– А я… мастер Лукьян? Я с вами поеду? – кокетливо проговорила девочка, повернув голову и косясь на чародея одним глазком.

– Я… – слегка замялся тот, отводя взор.

– Кто в теремочке живёт? – постукивая о декор на пороге, открыл деревянную дверь и зашёл внутрь высокий господин лет тридцати с длинными тёмными кудрями, среди которых светлыми полосами попадались равноудалённые жемчужные пряди, создавая красивый рисунок. – Ан? Мама? Где все? Только завтракаете, что ль? – прошёл он, не разуваясь, в багряных с позолотой сапогах прямо в столовую.

Он был одет как священник: в чёрной дзимарре – особой плотной сутане с фиолетовой окантовкой, такого же оттенка пуговицами и поясом. На плечах была меховая моццетта – накидка из бархата, отделанного горностаем, охватывающая плечи и застёгивающаяся на груди. На голове – чашеобразная, самую чуть остроконечная белая шапочка-скуфья, чьи складки образовывали перекрестие. Для летнего дня облачение казалось не самым подходящим, но всё же парадным и праздничным для наступавшего летнего Солнцестояния.

А поверх на господине была длинная, почти до щиколоток, переливающаяся блеском плащ-накидка ферайола из густо-сиреневого атласа без узоров и украшений, завязанная на бант узкими ткаными ленточками на вороте. Под этим бантом красовался символ веры – равносторонний крест с расширявшимися от центра концами внутри ровной металлической окружности.

– Папочка! – бросив вилку и нож, соскочила с места Анфиса и, засверкав счастьем в глазах, бросилась отцу в объятия.

Девочка едва верила своим глазам и своему счастью. Аж дыхание перехватило от неожиданного появления любимого папочки. На дворе стоял жаркий Солис, лето, а в груди и в душе расцветала и наливалась красками настоящая весна, словно поставленный в воду букет оживал и распускал лепестки своих ярких бутонов. Сердечко бойко выстукивало ритмы радости, а она жалась к отцу, буквально повисла на этом его наряде священнослужителя.

– Анфиса! Как ты тут? Соскучилась? Хулиганишь, небось, каждый день? Бабушке покоя не даёшь? – посмеивался мужчина, шагая к столу вместе с дочкой в объятиях.

Подбородок его был украшен скромной двухцветной бородкой. В ней, как и в волосах, одна светлая, перламутровая линия шла полосой посреди широкого тёмного окружения щетины. Сама борода была недлинной, зато довольно густой.

– Очень соскучилась, папочка! – отвечала Анфиса. – Садись за стол! Проголодался с дороги? Тут такие лепёшки! Вкуснющие! В самое сырдечко! А ещё пирожки и омлет с травами – перечисляла она.

– Здравствуйте, господин, – поклонилась Кетли вошедшему.

– Альберт! Приехал к празднику! – улыбалась старушка, поглядывая на сына сквозь очки, перестав переливать молоко в крынку. – Мы уже заканчивали трапезу после молитвы. Давай и тебе налью чего-нибудь, угощайся оладьями, пирожками с рыбой, сырными лепёшками, давай кандюшку кваса налью или, может, сделать тебе чай ромашкового сбора?

– Мама, я чай не пью, ты же знаешь. Завари мне хорошего крепкого кофе с дороги, если остался. Я весной привозил, помнишь? Да послаще: и сахару, и мёду туда добавь, ты сама всё знаешь, – опустил он Анфису на пол, поглядывая на Августу, и сел за стол напротив господина Лукьяна. – А вы тут как?

– Жарко, – протёр тот платком свой лоб от испарины, так как в столовой, плавно переходящей в кухню, и вправду сейчас после готовки воздух, пропитанный жаром и паром, был словно в бане. – Самый разгар лета всё-таки, господин нунций.

– Глядите, какой фареон подарил посол, – снял Альберт с головы свою шапочку с длинной золотой кистью. – Сам из красного войлока, кисточка из шёлка, красота!

– Шикарная! – улыбалась Анфиса, прикасаясь к головному убору в руках отца.

– Сюда где-то брошь-эмблема эвзонов императора должна крепиться, его элитной гвардии. Но мне не положено, я не военный, – пояснял мужчина в облачении священника.

– Можно фамильный герб прикрепить или что-то ещё, – предложила старушка, подав сыну небольшую чашечку ароматного таскарского кофе и длинную палочку корицы.

Ею он принялся размешивать сахар и мёд внутри чашки, а другой рукой из внутреннего кармана своей ферязи достал шкатулку из эбена – дорогого чёрного дерева, тоже подаренную за хорошую службу, и оттуда достал щепотку любимых пряностей для кофе.

– Ты же не на пару часов, да? Сходим на ярмарку? Там будут вертушки, разные вкусности! – проговорила Анфиса.

– Ах, моя вина, господин. Я обещала за лето научить её саму эти ветровые штуковины делать к торжеству, да забыла. Из головы вылетело. Так не хотела, чтобы вам пришлось тратиться, – с досадой причитала Нана.

– Полушка за деревенскую вертушку, чего там! – жестом отмахнулся Альберт. – Архиепископ Магнус здесь будет проездом, не думаю, что сельские жители прямо-таки настоящую роскошную ярмарку устроят с базаром и игрищами, – повернулся он к Анфисе.

– Устроят-устроят! Мы с ребятами видели, как они всё готовят. Зонтики от солнца ставят на столы для карт, костяшек и борьбы на руках… – тараторила девочка с явным убеждением. – Просто волшебно!

– Лишь бы не для танцев на столах, – фыркнула бонна.

Тем временем чёрная кошка тоже уже пришла сюда на людские голоса, решив, что валяться на солнышке в оставшейся незаправленной кровати Анфисы ей не слишком удобно, на ровной поверхности одеяла и покрывала было бы куда комфортней. А потому, в надежде, что что-нибудь вкусненького перепадёт, заявилась в столовую, запрыгнув на лавочку у ароматной кадки.

– Буба! Буба! Бубастис! – ворчала на неё старушка. – Ну, куда? Ну, куда ты! – оттаскивала она кадку от любопытной, всё обнюхивающей и топорщащей свои длиннющие белые усы кошки. – Я тут масло взбивала из молока, а она уже нос суёт. Лучше б мышей ловила, хоть бы раз принесла, ленивая туша!

– Так налей ей в блюдце, – просил Альберт, и Августа полезла рукой на полочку с глиняной бурой посудой.

– Котёнка ж нам её мать подарила? Лет семь назад, верно я всё помню? – уточняла у сына старушка. – Не впала ещё в маразм совсем?

– Помнится, да, – отвечал нунций, поглядывая на Бубу.

– Так ты мамин подарок! – нагнулась, поглаживая кошку, Анфиса. – Пап, расскажешь о маме что-нибудь?

– Ох, принцесса. Волосы у неё огненные были, как у тебя, я ж рассказывал тысячу раз. Если бы ты больше читала не о животных, а о военном деле, могла бы знать такое понятие, как «карательный отряд». Вот она была воительницей, которая его возглавляла.

– Унимала мятежи? Наказывала волхвов-безбожников? – любопытствовала девочка.

– Первое, вторым занимаются инквизиторы, – ответил ей Альберт.

– Бабушку зовут Августа, тебя – Альберт, меня – Анфиса, маму тоже звали как-то на «А»? – интересовалась дочь у отца.

– Нет, родная, это просто совпадение, – усмехнулся тот, поглаживая её по волосам.

– Сейчас я накрою на стол и такому гостю, – улыбалась Кетли под вежливый кивок священнослужителя.

– В сенях вещи ненужные собрала: побитые горшки, корзинки с дырой или сломанной ручкой, старые изношенные лапти, тряпьё и всё прочее. Отнесёшь сжечь в очищающий костёр на ярмарку, – велела старушка сыну.

– Там столб. обложенный хворостом, поставили, – тем временем продолжала девочка, – с колесом и черепом коня. Будут костры и игры, танцы разные.

– Не рано тебе ещё о танцах думать? – усмехнулся Альберт.

– Так не обязательно же с парнем каким, можно и одной, и в хороводе, – порозовела девочка.

– То «пляски», а «танец» – это когда пара танцует, – поучал отец. – Летнее солнцестояние – не церковный праздник, народ его справляет как бы… по старым обычаям, втихаря, без дозволения, хоть и на широкую ногу. Самый длинный день в году как-никак, не может простой народ не гулять в такое время. К тому же между сезоном посева и сбором как раз время расслабиться немного. Потому вот странствия архиепископа в этот год как-то накладываются на это дело, чтобы совсем язычества какого не было.

– Язычники – безбожники! И приносят в жертву детей! – содрогалась с ненавистью Анфиса.

– Вот господин Магнус и проследит, чтобы никаких чёрных обрядов не было. Ну, ты, если поела, беги поиграй, мы с господином Лукьяном поговорим, – бросил Альберт взор своих янтарного оттенка глаз на усатого мужчину с зачёсанными назад пепельно-серыми прядями.

– Анфиса, ты не доела, – заметила ей бонна.

– Я наелась! – бросила та, весело постукивая ярко-розовыми босоножками по дощатому полу в прихожей и выбегая на улицу.

Играть и гулять она, разумеется, не побежала. Но не потому, что гувернантка велела никуда не уходить с участка мадам Августы, её бабушки, а потому что надо было обогнуть дом и пристроиться возле ближайшего к столу окошка, чтобы подслушать разговор.

Она погладила пасущегося на привязи молодого бычка Кади, помахала взрослым рогатым обитателям коровника, аккуратно проходя мимо. Девочка заметила, что на ворота уже без её участия повесили стебли крапивы и зеркальца защитным ритуалом. А в том году она тоже со всем этим помогала, правда, изрядно обожгла руки кусачей травой.

Девочка приблизилась вновь к дому бабули, пролезая мимо двух больших бочек с неё ростом, в которые по стокам стекала дождевая вода. Взор Анфисы упал на кое-как воткнутые в наличники, ставни и подоконник кухонные вилки – один из местных праздничных обрядов на защиту от проникновения всякой нечистой силы.

По взору маленькой чародейки было понятно, что она сильно расстроена. А в мыслях только и вертелось, что это Нана с Кетли небось воткнули с утра пораньше ещё до того, как её разбудить. А ей поучаствовать не позволили, не то сочтя слишком слабой, не то просто не позволяя напрягаться. А ведь дочь нунция любила участвовать во всяких таких ритуалах. А теперь оставалось лишь с любопытством затаиться снаружи, у окна, чуть заглядывая внутрь и вникая во всё, что происходило сейчас за столом.

– Привёз ещё вот, – достал Альберт какой-то томик в твёрдом переплёте, – конфискованную книгу запретных знаний. Пусть уж не в библиотеке какой хранится, а здесь, чтобы уж точно никто до неё не добрался, – встал и положил мужчина том на книжную полку возле кулинарных сборников с разными рецептами.