Песнь Самайна

Рогнеда постучала рукой по столу, привлекая внимание отца.

«Чем так пахнет?» – нарисовала она в воздухе вопрос.

Старица вопросительно глянула на Локку.

– Спрашивает, чем притирка твоя пахнет, – перевёл он.

– Ба, так это травы всё. Здесь и можжевельник есть, как тот, что у тебя в волосах запутался. И полынь, и тимьян. И кое-чего ещё, но то я только в своей избе тебе рассказать могу. Неча мужичью наши секреты слушать.

Рогнеда резко повернулась к отцу и сложила руки на сердце: «Можно?»

– Что можно? – удивлённо переспросил отец, но Рогнеду опередила старица.

– Да в ученицы ко мне она хочет, чего ж непонятного. Я, считай, сама предложила.

Локка беспомощно захлопал глазами, как сделал бы любой мужчина перед двумя сильными женщинами, которые чего-то хотят.

– Вреда, наверное, не будет, – наконец, выдавил кузнец, разводя руками.

Рогнеда, голову, которой уже перевязали чистым тряпьём, спрыгнула со стола и бросилась к отцу на шею.

– Но будешь уходить только, когда солнце за деревья перевалит! А по утру я с тобой упражняться буду, – строго добавил Локка, прижимая к себе дочь. – Если на помощь позвать не можешь, научу саму за себя сражаться.

Рогнеда восторженно начертила витиеватый знак в воздухе.

– Да, как валькирия, – обречённо добавил Локка.

– Вот и хорошо, сынок, это правильно, – проскрипела старица, доставая из котомки узелок с пирожками. – А это вам перед сном на зуб положить.

– Матушка, не стоило…

– Ба! Стоило, конечно! Не помню, когда угощала кого-то в последний раз, а это мне в радость.

Посмотрев, как названные сынок с внучкой уплетали за обе щеки пирожки, старица засобиралась домой, мол, ей ещё трав каких-то при новой луне собрать надо было.

Локка отправил Рогнеду на печь – засыпать, а сам отправился проводить гостью.

По дороге до избы старицы, он спросил:

– Почему ты её душу старой назвала?

Старуха причмокнула губами и ответила Локке только у двери в свою избу. А изба та была дальше от остальных домов, да ещё и скрыта раскидистой елью.

– Все мы в разное верим, сынок, не проси меня своей верой поделиться. Я к ней сама пришла, а тебе пока и собственных богов хватает.

– А в ученицы с чего немую решила взять? – выпалил Локка.

Старица улыбнулась одними глазами.

– Немая тайн моих никому, окромя тебя не расскажет. Да и пригодится ей наука моя. Поверь старухе, дочка твоя только пока – серебряная, а совсем скоро станет стальной да в огне калёной.

Локка вернулся в дом к беззвучно сопящей Рогнеде. Подоткнул шерстяное одеяло, провёл по замотанным тряпьём волосам, поцеловал прохладный лоб дочки.

– Ты не валькирия, не серебряная, не стальная, – прошептал он. – Ты Рогнеда, а на языке праотцов наших – это значит «советница в битве». И тот, кто будет вечность нуждаться в твоих советах, найдёт тебя сам…

Локка не знал, откуда к нему пришли эти странные слова в ту ночь под новой луной. Не помнил он о них следующим утром, да и вообще больше никогда не вспоминал.

Зато навеки их запомнила Рогнеда, проснувшаяся, едва отец вернулся в избу.

Запомнила и, порой, мысленно шептала себе ночами: «Не валькирия, не серебряная, не стальная, а Рогнеда…»

***

Десять зим уж минуло с тех пор, как северянка стала каждую зорьку выходить с отцом за дом и учиться биться на кулаках, палках, мечах и ножах.

Локка научил дочь стрелять и, что важнее, самой мастерить себе лук со стрелами. Он передал ей всё, чему когда-то его самого учил отец.

Кузнец не щадил дочь – слишком сильно для этого любил. И к старице Рогнеда приходила вся в ссадинах, побитая, потная и счастливая.

Старица морщила и без того изрезанный временем нос и дальше порога девчонку не пускала. Сначала – мыться, чтоб отбить запах железа и пота, потом – наука о травах.

Поначалу, Рогнеда не справлялась ни с упражнениями отца, ни с уроками старицы.

Бегала быстро, но недолго, травы, даже совсем непохожие, путала, меч так вообще поднять не могла, а однажды чуть не отправилась к праотцам, сунув в рот «красивую красную ягодку».

Рогнеда по-детски злилась на себя, на собственное слабое тело, на отца и старицу. Она всё меньше начинала стараться и всё больше искала способы схитрить: подложить на стол только известные травы, чтобы старица одобрительно улыбнулась. Во время бега по лесу – срезать путь и прибежать к дому раньше, чтобы получить похвалу отца. Несколько раз такие уловки действительно удавались. Но вскоре старица нашла половицу, под которую Рогнеда сбрасывала незнакомые травы, а Локка решил проследить за успехами дочери и поймал Рогнеду в лесу, когда она прогулочным шагом вместо бега шла по уже протоптанной ею хитрой дорожке.

Это был первый раз, когда северянка испытала настоящий стыд и решила, что лучше быть сто раз оттасканной за волосы сынком старосты, чем ещё хоть на миг ощутить на себе разочарованные взгляды родных людей.

Ни Локка, ни старица никак не изменили свои уроки, разве что стали обращать на Рогнеду меньше внимания, что только сильнее подстегнуло северянку к обучению.

Вскоре она достигла успеха.

Деревенские бабы грозно охали, проходя мимо избы кузнеца, у которой в лучах рассветного солнца танцевала Рогнеда. Танцевала с мечом, резво разрезавшим прохладную утреннюю хмарь.

– Ты что творишь, Локка? – ворчал староста, попивая прогорклую, кислую брагу, и с грустью вспоминая тот самый эль, с которым кузнец когда-то пришёл к нему в дом. – Она у тебя баба, али кто? Доиграешься, сваты все разбегутся – в доме хозяйка нужна, а не вояка.

– Ты прав, добрый человек, ты прав, – отвечал Локка, и наутро давал Рогнеде вместо меча два тонких кинжала, и тренировки продолжались.

«Они же девчачьи!» – жестами возмущалась дочь.

А Локка улыбался. Рогнеда напоминала ему жену.

Старица тоже была довольна ученицей. Теперь Рогнеда безошибочно находила в лесу нужные травы, а снадобья, что она намешивала, помогали едва ли не лучше, чем притирки самой старухи.

Едва северянка познала свои первые лунные дни и стала девицей, старица открыла ей другую сторону своего ремесла.

Рогнеда давно уже знала, что травы могут не только помогать, но и травить жизнь, только вот сама она ничего такого уметь не хотела.