Диалоги, которых не было

Похоже, Веня вошел в азарт. Только теперь я с опозданием уразумел, к чему была нужна вся эта подлая канитель с переброской в Питер и театрализованная клоунада по мотивам старой драмы. Веня, в очередной раз как бы стоя всё на том же броневике в позе вершителя народных судеб, наставлял меня на путь истинный. Не ясно только было, какая конкретно роль в этом деле предназначалась лично мне. Ну, в самом деле, не понадобилось же Вене городить весь этот огород ради того, чтобы с моей помощью получить компенсацию за утраченные в незапамятные времена исподние…

– Антилиберальные вещи глаголешь, – шутливо заметил я, не подавая вида, что пытаюсь раскусить коварные замыслы своего давнего приятеля, – не дай Бог, кто-нибудь тебя услышит…

– Ничего опасного, – с жаром, но понемногу остывая, возразил мне Веня. – Нет тут никакой крамолы. Кстати, вот ещё одно слово, которое я совершенно не выношу – антилиберал. Абсолютно неизвестно, кто за ним скрывается? Черт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой крамолы в моих словах нет. Есть только здоровая наследственность, элитарное образование и могучий интеллектуальный потенциал.

Тут Веня сдёрнул с шеи вконец замызганную за время трапезы салфетку и, скомкав, бросил ее рядом с опустевшим фужером из-под коньяка. Лысый кряхтя поднялся и поблагодарил:

– Мерси.

– Минуту, Вовчик! – промолвил Веня, засовывая руку в широченный рукав своего шёлкового кимоно. Затем прищурился и протянул мне красочно оформленный лист мелованной бумаги с витиеватой надписью «Согласен выставить свою кандидатуру для участия в выборах»: – Пора бы, Вовчик, тебе самому в нашем кастинге поучаствовать, так сказать, чтобы детальнее изучить дело изнутри. А то ты всё будто бы ни при чём. Так что резину не тяни, давай, подписывай.

– Помилуй, Веня… да за что же? Нет! Я там словно голый, на трибуне… и потом… Ну какой из меня президент? Нет, не смогу! – панический ужас охватил меня, язык словно прилип к нёбу, и я внезапно ощутил, как слёзы хлынули из глаз, норовя смыть текст с этой омерзительной бумаги.

Но Веня был неумолим, по обыкновению в подобных случаях он переходил на «вы»:

– Голубчик, а ведь это уже и вовсе демагогия. Давеча вы откушали прекрасный обед из пяти блюд и вот теперь отлыниваете от работы. Это же вопиющая невоспитанность с вашей стороны. Я начинаю думать, что за душой у вас, стало быть, внутри, нет ничего кроме поросячьих потрохов и ломтя ростбифа. Короче, нечего вы… – дальше последовала нецензурная брань…

Если бы мне ещё вчера сказали, что можно так, вроде бы глядя совсем со стороны, узреть самого себя в компании со своим приятелем – нет, ни за что бы не поверил! Просто не укладывается в голове! Но это бы ещё полбеды. Конечно, при желании можно найти подобному раздвоению личности вполне приемлемое объяснение, во всяком случае такое, что способно и утешить, и даже успокоить. Ну, как бокал хорошего вина или подружка, поздним вечером забежавшая на огонёк. Но вот когда тебе предлагается стать кандидатом на ближайших выборах…

Нет, правда, я и впрямь ощущал себя так, будто ещё чуть-чуть, и меня зачислят в штат элитного борделя. Выделят комнатку в розовых обоях и с балдахином в бледно-голубых тонах, за которым скрывается необъятных размеров, покрытое атласным покрывалом ложе. И посреди всей этой роскоши – я, весь в белом. То есть в белоснежных фельдиперсовых чулках, белых туфлях на высоком каблуке, да и сам я – бледный, как обкуренный до невменяемости наркоман, но с размалёванной румянами унылой, постной рожей. Не забыть бы ещё сбрить усы, а то как-то не очень элегантно получается. Всё потому, что должность президента, полученная из рук Вени и ему подобных личностей, не вызывает у меня иных ассоциаций. Да, мне, по сути, предлагают торговать собой!

Тут следовало бы пояснить, что появление Вени могло быть вызвано двумя причинами. Первая заключалась в том, что я был у Вени по уши в долгах. Так что отвертеться от этой встречи не было никакой возможности. Ну, а вторая причина была скорее из области метафизических предположений, то есть тот самый случай, когда выдают желаемое за действительное. Словом, появления Вени я и боялся, и хотел. Мыслимое ли дело, от кредитора вечно прятаться. Вот именно поэтому рано или поздно наступает момент, когда надо признаться, прежде всего самому себе, что где-то, когда-то, по какой-то неизвестной никому причине маху дал.

Собственно говоря, каяться я готов всегда. Только что толку от подобных покаяний? Что было, то было, и никто не в силах время повернуть назад. Приходится жить с тем, что на тебя свалилось. Даже если это не какие-нибудь неприятности по службе, а неожиданно случившийся государственный переворот, оставивший без работы тех, кто служил власти вовсе не за страх – за совесть! И даже чуть было не попал под суд…

Вот так я и оказался в Вениных руках. А что было делать, если больше не на кого положиться? Тем более, что даже давние друзья за что-то ополчились. И вот жуткие вещи приходится слушать про себя. Будто служил я лицемерным мерзавцам, душителям свободы. А теперь пытаюсь отомстить тем, кто когда-то мне дорогу перешёл. Именно так! Так я же и говорю – чего только им в голову ни взбредёт! И даже будто бы мечтаю о том, – это уж совсем невообразимо! – мечтаю занять достойное место среди этой сволоты.

Ну, вот – опять явился он. И снова продолжается словно бы не имеющая ни начала, ни конца беседа. Такое впечатление, что он ещё надеется меня уговорить.

– Я, Вовчик, вам как Шаляпин Бунину скажу, – эти вполне невинные слова заставили меня насторожиться, и даже недавний хмель из головы выветрился напрочь. Сравнение с Буниным любому человеку приятно, однако намёк на длительную эмиграцию положительных эмоций у меня не вызывал. Мне, в сущности, и дома хорошо, да и не сделал я ничего такого, чтобы рассчитывать на тёпленькое местечко где-нибудь в Париже или в Лондоне.

Надо сказать, что, если бы не Веня, трудно представить, какая могла бы меня в дальнейшем ожидать судьба. Однако вот теперь я сидел вымытый, напоенный, накормленный, одетый в свежую полосатую пижаму и, как всегда после сытного обеда, внимал Вениным речам. Очень хотелось верить, что все неприятности остались позади, хотя одеяние в полосочку всё же оставляло место для сомнений. Тем более, что по прежнему опыту общения я знал, что мне не светит ничего хорошего, если после радушной встречи и гостеприимного застолья Веня вдруг неожиданно обращается на «вы».

– Я не пожарный, чтобы вас спасать по первому же требованию, – продолжал тем временем Веня. – Бросьте вы, дорогой мой, со всякой московской шантрапой водиться вроде всей этой совковой знати и прочих чинодралов-прихвостней! От них у вас одни лишь неприятности, не считая мизерной зарплаты. Кто мы и кто они?! У них же за душой буквально ничего, кроме Васисуалия блаженного и Кузьки Минина в холщовой рубахе, подпоясанной пеньковою верёвкой. Они же голь перекатная, босяки, холопы в двадцать пятом поколении, у них интеллекта ни на грош! – Веня перевёл дух и продолжал уже более спокойным тоном: – И совсем другое дело мы. У нас своя элитарная среда, выращенная в согласии с новейшими методами передовой науки. Можно сказать, целая оранжерея властителей дум и аристократов духа. Кто как не мы такого признания достоин?

– Ну, Веня, ты на этот раз не прав, – я хоть и испытывал к Вене благодарность за то, что он выручил меня из беды, но согласиться с ним означало бы подвергнуть унижению всё то, что когда-то было для меня так дорого и неоспоримо. – Аристократию духа, по-моему, естественный отбор определяет, прежде всего. Многих уже забыли, а вот Карамзина мы помним. И Ключевского с Бердяевым, и Добролюбова. Тот же Сахаров упорно лез на трибуну съезда не только потому, что ему Боннер на ушко нашептала. Просто со временем почувствовал свою ответственность перед людьми. Если тебе многое дано, надо и отдавать людям тоже много.

– То есть, по-твоему, аристократия определяется последействием, так сказать, по факту и делам, исключительно историческим путем? Я правильно, Вовчик, понимаю? Только по прошествии времени и в соответствии с тем, что подскажет память? – Веня никак не унимался, и не понятно было, зачем он вообще затеял этот разговор.

– Ну, не присваивать же ему звание аристократа ещё до того, как он успел что-то сотворить или вообще сподобился произнести хотя бы что-нибудь толковое. Естественно, для того, чтобы такое произошло, потребуется время. Кстати, Ван Гога, в моём понимании, аристократа постимпрессионизма, оценили даже не сразу после похорон. То же произошло и с Модильяни. Видимо, для всеобщего признания желательно, чтобы человек умер. Иначе зависть, интриги, конкуренты, где уж тут его достоинства-то оценить?

– Так, так. Ну, а как же недооценённые заслуги? Их-то куда денете, если, к примеру, из ныне здравствующих кто-то незаслуженно забыт? – в словах Вени вроде бы наметилась обида.

– Незаслуженно, это как? Не заслужил? Или заслуг навалом, а его забыли? Или нет заслуг, а его вдруг вспомнили? Да с какой стати? – тут уже я начал заводиться, поскольку Венины вопросы начали меня доставать. – Может быть, всё проще, то есть у людей нет потребности помнить об этом человеке, воспоминание о нём ничего не даёт ни сердцу, ни уму.

– Вовчик! Ну, что вы заладили про душу, да про ум, – Веня скорчил омерзительную рожу и после короткой паузы продолжил: – Про горе от ума, небось, слыхали? А всё потому, что ум – это штучный товар и в основном предназначен для элиты. То есть каждому при рождении достаётся малая толика этого ума, а всё остальное не тронь, оставь достойным людям для употребления. И чем более достойные граждане распоряжаются всей этой уймой некоего, я бы сказал, мирового интеллекта, тем более выдающиеся результаты в итоге получаются, – Веня с явным удовлетворением огляделся по сторонам, словно бы предлагая мне оценить, как путём переработки того самого глобального ума появляется реально ощутимое богатство.

– Но, Веня, насколько я понимаю, главный вопрос состоит в том, кто будет решать, достоин ли, к примеру, я. Да и возможно ли в принципе такое?

– В этом-то и дело! – вдруг завопил обрадованный Веня, как будто именно этих слов с самого начала разговора он от меня и ожидал. – То есть, тут проблема именно в том, кто! Я ведь только об этом и толкую. Ну, кто как не я поможет устранить всё, что искажает требуемый умственный настрой. Вам, Вовчик, мои методы хорошо известны. За небрежность в терминологии поднадзорных розгами порю, за нарушение логики сажаю в долговую яму. Ну, а за более серьёзные проступки… – тут Веня проворно подскочил и, злобно похихикивая, хлопнул меня ладонью по спине, – ну, ты, наверное, уже догадываешься, что тебя при этом ожидает? Так что будь добр, давай-ка не будем препираться, – подытожил он, снова переходя на ты.

Странная, надо сказать, манера – то «ты», то «вы», что характерно всего более для провинциальных дам и недоучившихся столичных аспирантов.

– Да я вроде бы ничего такого не имел в виду, – осторожно возразил я, недоумевая, о каких таких поднадзорных и о какой яме он мне только что твердил. Впрочем, то, что я у Вени в должниках, само собой разумеется, а потому обсуждению не подлежит.

– Вот это-то и скверно! – Веня продолжал настаивать на своём, и куда его на этот раз несло, мне понять по-прежнему не удавалось. – Скверно то, что у тебя чёрт-те что творится в голове, даже когда находишься при делах, я уж не говорю о том безобразном состоянии ума, когда ты не на работе. Я тебе больше скажу, сомнения вызывает не только голова, но и во всём твоём организме есть ещё много неизученного. – Веня снова, в который уже раз упёрся взглядом чуть пониже моего пупка, будто не было во мне ничего более заслуживающего его внимания. – Словом, Вовчик, прежде чем выставлять твою кандидатуру на выборы, надо бы посмотреть, что там у тебя внутри. Можно ведь и такое предположить, чем чёрт не шутит, – может, ты у нас заразный?

Аргумент, что ни говорите, был убийственный, особенно, если учесть мою личную заинтересованность в сохранении здоровья. Что ж, в принципе, я не возражал. Жаль только, что справку с собой не захватил о проведённой не далее, как год назад, полнейшей клинической диспансеризации. Впрочем, если надо, можно документик позже занести. Однако здесь, видимо, требовалось совсем другое.

– Нуте-с, вот! – Веня уже потирал руки в предвкушении чего-то такого, о чём мне пока не полагалось знать, я же с нетерпением и некоторой внутренней дрожью ожидал, какую же каверзу он мне на этот раз устроит. – Наше сознание, Вовчик, как тебе, наверное, уже известно, находится в мозгу, мозг в голове, а голова обретается на шее, – при этом Веня выразительно покрутил кудрявой головой. – Некоторые вульгарные марксисты-экспериментаторы предпочитают сначала вдребезги разбить пациенту голову, а уж потом начинают изучать, что у него там внутри, в мозговых извилинах. Это если что-то сохранилось. Я же намерен пойти по более либеральному пути, то есть запустить в твою кровеносную систему несколько миниатюрных зондов, совсем крохотных, этаких зондов-червячков, которые будут очищать организм от всякой ереси и скверны, а заодно должным образом направлять твою мысль, даже подсказывать нужные слова и вообще – осуществлять круглосуточный надзор на уровне головы, печёнки и некоторых других интимных органов, – Веня снова захихикал. – Эй, Вовчик, ю андерстенд? Полагаю, что кое-какие элементы внутреннего контроля с моей квалифицированной помощью уже внедрились в твою кровь.

Я вздрогнул. Мне показалось, что толстый чёрный червь ползёт вдоль по моей аорте, покусывая по пути следования всё, что попадётся на его пути. Хоть красное кровяное тельце, хоть белое – всё сойдёт, когда голодный. Вот червь обозрел систему сердечных клапанов, мельком глянул, что творится в прокопчённых бронхах, и, убедившись, что там, к сожалению, поживиться нечем, стал понемногу подниматься выше, к тому загадочному, волнующему воображение веществу, что скрыто в черепной коробке. Однако вот ведь незадача! Оказалось, червь по дороге так нажрался, что дальше ему, как ни крутись, как ни вертись, но точно не пролезть. Ну, нет, так ведь нельзя. Надо что-то делать!

– Эй, доктор! – это кричу я, сам вроде бы не желая того, внезапно превратившись в раздосадованного неудачей червяка. – Авария! Срочно принимайте меры!

И как отдалённый звон колоколов к заутрене, насквозь пронизав нежные жировые и кожные покровы, до него, то есть теперь уже до меня, ползущего по венам и артериям, длиннющего и мерзкого червя, донёсся голос Вени:

– А ну-ка, раздевайся и на стол!

– Веня, может быть, не надо? – взмолился я, уже снимая пижамные штаны и тем самым демонстрируя свою готовность положить последние остатки целомудрия на алтарь научного прогресса.

Но Веня был неумолим:

– Голубчик, что за мерзкая привычка то и дело манкировать служебными обязанностями. Откуда в вас столько тупого, я бы сказал, напыщенного эгоизма? Нельзя же так настойчиво скрывать то, что у вас внутри. Впрочем, сейчас мы и посмотрим, надо же определить, что там у нас произошло и как следует усовершенствовать мою методу, – с этими словами Веня взял со стола огромный никелированный тесак, и, напевая свою любимую арию из оперы «Псковитянка», стал примериваться, откуда ему удобнее было бы начать.

– Веник, дорогой, тебе помочь? – писклявый голос незабвенной Лёли раздался из звуковой колонки компьютера, а пышущее неженской ненавистью лицо внезапно возникло на дисплее. – Веник, у меня же есть богатый жизненный опыт. Я всегда прежде исполняла обязанности операционной сестры, когда ты бывал немного пьян и требовались услуги ассистента.

– Спасибо, голубушка! Помогать мне нет нужды, поскольку Вовчик по гроб жизни мне обязан, так что никуда не денется. А впрочем, подержи-ка его за ноги, чтобы не брыкался.

Из дисплея внезапно появились две огромные волосатые ручищи и, схватив меня за щиколотки, намертво прижали их к столу! И откуда только у виртуальных баб такая силища берётся, когда требуется надругаться над мужским достоинством?

Веня тем временем всё никак не мог выбрать место на моём животе, где следовало бы начать, и потому ходил вокруг стола кругами, напевая и бормоча себе под нос: – От пупка иль от мошонки…, от мошонки до пупка ль.. – и, наконец, отчаявшись найти точку приложения тесака, бросил его на пол: – Нет, ну, вы только подумайте, до чего же довели страну!

Господи! Да от кого я это слышу!..

Только теперь я понял, для чего Веня отмазал меня от суда. Нет, с этими мне не по пути – уж это точно! Мало того, что собираются принудительно прочищать мои мозги – а для чего ещё нужны эти их черви-зонды? – так ещё и разрежут, выпотрошат, а потом на меня же все свои неудачи спишут, как на какого-нибудь безмозглого холопа. Скажут, мол, народ до понимания того, в чём его безмерное счастье заключается, так и не дорос, так и не оценил предложенную ему кучу всяческих свобод и клятвенное обещание повсеместного обжорства. Да лопайте вы сами, если уж на то пошло! Только, желательно, чтоб где-нибудь подальше от меня. По крайней мере, тогда настал бы конец моим мытарствам и Вениным манипуляциям над моим несчастным пузом.

Был бы он и в самом деле либералом, я б наверняка ещё подумал, но в нынешних, весьма прискорбных обстоятельствах мне ничего другого не оставалось, как выбрать самый радикальный путь. И вот пока Веня в поисках то ли подходящего инструмента, то ли источника для пополнения моральных сил бродил по комнате, задумчиво что-то теребя в затылке, я изловчился, пнул волосатую ассистентку ногами в грудь, которая потными сиськами маячила на дисплее, свалился со стола на пол и не долго думая встал на четвереньки и пустился на утёк. А там уж, с ходу протаранив дверь, скатился вниз по лестнице до самого выхода из дома.

Глухая ночь раскрыла мне свои объятья. К счастью, ещё в прихожей Вениной квартиры успел прихватить кое-что из одежды – ну не идти же домой голышом!..

Глава 11. Задушевная беседа

Эта троица стала меня преследовать сразу, как только выбежал из дома. Вначале они держались в отдалении, но затем, видимо, осмелев либо заметив, что я прибавил шаг, стали понемногу приближаться. Кто знает, что было бы, не появись неожиданно этот заплутавший в московских переулках, дребезжащий, старенький автобус? Ну а тут я из последних сил рванул вперёд, схватил руками поручни и прыгнул на подножку, и только тогда немного перевёл дух – теперь-то уж им меня точно не догнать!

И вот несётся автобус по тёмному, словно бы вымершему переулку – нет ни прохожих, ни освещённых окон, ни зажжённых фонарей. И я начинаю понимать – чего-то здесь не так, что-то с этим автобусом вообще не сходится. Что уж тут говорить, если даже пассажиры куда-то подевались. Вот тебе и успел. Сглазил, чёрт меня дери! И я кричу водителю:

– Сворачивай! Здесь автобусы сроду не ходили!