Толсты́е: безвестные и знаменитые

«Я свою жизнь испортила, загрязнила и бесповоротно загрязнила. <…> Мне стыдно перед его женой, перед его детьми, – хотя он и говорит, что я ничего у них не отнимаю, и хотя я знаю, что жена давно не любит и что жить с ней – это трудный подвиг».

«Не любит», «жизнь с ней – подвиг». Понятно, что Михаил Сергеевич пытался оправдать своё намерение уйти из семьи, но можно ли доверять его признаниям? Однако, что поделаешь, если очень хочется поверить? Ситуация банальная, и нет смысла долго рассуждать на эту тему, тем более что прошло три года, и всё благополучно разрешилось – Татьяна Львовна вышла замуж за Сухотина. А как же шестеро брошенных детей – не снились по ночам?

Возможно, на характер одного из сыновей уход отца мог повлиять не лучшим образом. Сергей Сухотин, поручик царской армии, после ранения служивший в Военном министерстве, был привлечён князем Юсуповым к заговору с целью убийства Григория Распутина – это случилось в конце декабря 1916 года. А в следующем году всё переменилось. Вот как описывает это время Татьяна Александровна Аксакова-Сиверс:

«Как только разразилась революция, все Толстые устремились под охранительный кров Ясной Поляны. Среди "устремившихся" был и пасынок Татьяны Львовны, Сергей Михайлович Сухотин. В ранней юности он был женат на известной пианистке Ирине Энери (Горяиновой), с 12 лет выступавшей на концертной эстраде в качестве вундеркинда, и имел от неё дочь Наташу. Через год Ирина Энери покинула семью и уехала за границу, Сухотин же в Ясной Поляне женился на совсем юной дочери Андрея Львовича [Толстого] – Соне. Далее произошло нечто неожиданное: вскоре после свадьбы Сухотина разбил паралич».

Позже при содействии князя Юсупова его перевезли в Париж, однако он умер, так и не узнав, кто и за что его так наказал. Одно следует признать – близость к семье Толстых не пошла ему на пользу.

Куда важнее попытаться ответить на вопрос: какую пользу принесло Татьяне Львовне столь длительное пребывание в семье Толстых – ведь замуж она вышла только в возрасте тридцати пяти лет? Тут самое время обратиться к её воспоминаниям о детских увлечениях:

«Я начала рисовать. Толчком к этому послужил приезд художника Крамского, которому был заказан портрет папа Третьяковым, владельцем картинной галереи в Москве. <…> Папа съездил в Тулу и сговорился с учителем рисования реального училища, чтобы он два раза в неделю приезжал в Ясную Поляну и давал мне уроки. У мальчиков было слишком много уроков, чтобы принять участие ещё в моих уроках рисования».

Сначала был учитель Симоненко, от которого было мало проку, затем учитель Баранов научил «писать масляными красками с натуры». Потом отец повёз Татьяну в Училище ваяния и зодчества к художнику Василию Перову, который заявил: если она сумеет забыть всё то, чему её учили, тогда может выйти толк, так как «способности у неё большие». Как же он это определил? Вероятно, исходил из того, что дочь Толстого не может быть абсолютно бесталанной.

На самом деле, для того, чтобы стать художником-любителем, не нужны учителя – посещение картинных галерей вполне способно заменить собой наставления преподавателей. Свой стиль в живописи следует искать самостоятельно. Другое дело, если решил стать профессионалом – тогда приходится осваивать классическую технику письма, чтобы в итоге стать, по существу, ремесленником. Но тут ситуация иная – все стараются Толстому угодить. Не только Перов, даже Илья Репин и Леонид Пастернак отдают должное старанию юной ученицы. Вот и художник Николай Ге пишет письма, в которых для постижения премудростей создания композиции в картине рекомендует «вылепливать в маленьком виде фигуры из воска или глины». Татьяна сетует в дневнике:

«Сейчас дедушка Ге сказал, показывая на меня пальцем: "Я мало встречал таких одарённых людей, как она. Такие громадные дарования и, если бы прибавить к ним любовь и накопление наблюдений, это вышло бы ужас что такое". А вместе с тем из меня ничего не выходит. Я иногда думаю, что это от недостатка поощрения. Вот дедушка сказал такие слова, и у меня сейчас же дух поднялся и хочется что-нибудь делать».

Скорее всего, «ужас что такое» – это точно сказано. Четверо маститых живописцев, не считая Симоненко и Баранова, тянут-потянут, но никак не могут ни своими советами, ни комплиментами сделать из неё художницу. И временами у Татьяны возникает прозрение:

«Какой злодей сказал, что у меня способности к рисованию! Зачем я так много труда и старания трачу на то, чтобы учиться, когда ничего из моего рисования не выйдет?»

Училище Татьяна всё-таки закончила, что позволяло ей более или менее квалифицированно судить о чужих работах, коль скоро самой похвастать нечем. В 1894 году она отправилась в Париж, чтобы ухаживать за братом Лёвой, который находился на грани сумасшествия. Ей удалось посетить несколько картинных галерей, где выставлялись импрессионисты, и вот что она написала в дневнике:

«На выставке продажных картин тоже пропасть народу. Но что за картины! Всё это безумное, бессмысленное искание чего-нибудь нового, и только два-три пейзажа немного передают природу, а остальные – лубочные, скверные картины: ярко-зеленые деревья, обведённые широким черным контуром, невероятно синее небо и красные крыши. А лица! Это невероятно! Меня это возмущает, смущает, поражает, приводит в недоумение. Я смотрю во все глаза, думаю во все мозги, стараюсь что-нибудь найти, понять, но ничего, ничего. Конец миру пришел».

Конечно, для неподготовленного зрителя Ван-Гог и Сезанн – это слишком сложно. Татьяна привыкла смотреть на жизнь глазами своего отца, ну а живопись оценивала, доверяясь профессионализму Ильи Репина и Николая Ге. В то время импрессионизм для россиян был ещё диковинкой, поэтому недоумение Татьяны Львовны вполне закономерно.

Потребовалось ещё два года, чтобы она смогла хоть в чём-то разобраться:

«В Ясной читали вслух "Дворянское гнездо", встречающиеся там несколько раз подробные биографии героев и их отцов и дедов навели меня на мысль о том, что импрессионисты правы, говоря, что надо передавать только своё впечатление и что такие тургеневские биографии грешат против искусства тем, что художник говорит о том, что знает, а не о том, что он видел. Импрессионизм уничтожил это, и это важный шаг в искусстве. Как в живописи нельзя вырисовывать всякую ресницу, хотя знаешь, что она есть, так и в литературе незачем описывать каждое лицо, его жизнь, его родственников и т. д. Сказанная характерная для него фраза гораздо ярче даст понятие о нем, чем все эти описания».

Справедливости ради следует признать, что в романе «Война и мир» тоже можно обнаружить множество необязательных подробностей – в описании внешности, убранства комнат и т.п. Вряд ли все приведённые автором детали могли прибавить что-то весьма существенное к образу героя, и художник-импрессионист наверняка опустил бы это за ненадобностью. Так что упрёк Татьяны Львовны в адрес Тургенева можно переадресовать её отцу. Неужто дочь разочаровалась не только в его проповедях, но и в произведениях признанного классика?

А ведь прежде Татьяна Львовна почти во всём равнялась на отца:

«Папа сегодня сказал хорошую вещь (это совсем некстати, но напишу, чтобы не забыть): что если бы люди перестали судить и наказывать, то все усилия, которые теперь тратятся на это, употребились бы на то, чтобы нравственно воздействовать на людей, и, наверное, это было бы успешнее. Разумеется, это справедливо: разве наказания могут исправить человека? Мне так ясно, что это невозможно, что я удивляюсь тем, которые этого не видят».

Странно, что ни Лев Толстой, ни его дочь так и не смогли понять, в чём смысл наказания: потенциальный преступник должен задуматься о том, что ему грозит в том случае, если он нарушит закон. Это один из самых эффективных способов воздействия на людей – ничего лучше так и не придумали. Однако влияние отца настолько велико, что дочь не смеет сомневаться в справедливости его суждений, только иногда невольно признаётся в том, что не имеет собственного мнения:

«Учение мне набило такую оскомину, которая скоро не пройдёт и которая сделала то, что, отдыхая от неё, я совершенно отвыкла сосредоточиваться и работать умом».

Скорее всего, дело не только в усталости от учения. Причина проще – постоянные наставления отучили Татьяну делать выводы самостоятельно.

Осенью 1891 года, когда в Поволжье начался голод, Евгений Иванович Попов сообщил в письме о том, что, по мнению голодающих, «хлеба много, но весь заперт у купцов», которые надеются продать его позже со значительной выгодой. Странно, что это письмо не вызвало у Татьяны Львовны ненависти к тем купцам – она же мечтала «жить для других», а тут столь явная несправедливость, граничащая с преступлением. Конечно, и отец, и Татьяна, и брат Лёва в меру сил помогали голодающим, однако они не способны были что-то в корне изменить. Поэтому в воспоминаниях Татьяны возникает трагический мотив:

«В ранней молодости чувствуешь себя всесильной и в своей гордой самонадеянности не хочешь ничьих советов и указаний, хочешь всё решить самостоятельно. Не хочется верить в то, что человеческий разум ограничен, а в конце концов упираешься в непроходимую стену и приходишь в отчаяние, ищешь, не веря в то, чтобы не было ответов на поставленные вопросы… А когда убеждаешься в этом, теряешь всякую охоту продолжать эту нелепую жизнь, смысла которой не видишь. Приходит мысль о самоубийстве».

Что толку от «набившего оскомину учения», если потеряна вера в возможности человеческого разума? А началось всё с того, что сам Лев Николаевич, глава большого семейства, усомнился в правильности избранного им пути. Успешный писатель, владелец поместий, учитель и наставник для своих детей решил изменить собственную жизнь – отказаться от владения землёй, «раздать всё состояние и идти крестьянствовать». А что же дети – им-то как жить? Татьяна Львовна пишет в своих воспоминаниях, что «дети, видя, что отец перестал ими руководить, вышли из повиновения». Видимо, этим обстоятельством можно объяснить то, как неудачно сложилась жизнь у Лёвы и Ильи. Напротив, Татьяна попыталась встать на сторону отца, после дележа собственности с энтузиазмом взялась за управление своим хозяйством – отдала мужикам пахотную землю и леса:

«Но вскоре они [крестьяне] увидали, что я не только не требую с них денег, но даже не контролирую их взносов. Когда они в этом убедились, они перестали платить арендную плату и стали пользоваться землёй даром. Некоторые крестьяне стали даже спекулировать землёй, получая её даром и сдавая соседям за плату. Ко мне стали поступать жалобы, сплетни, доносы».

Так нелепо закончилось увлечение Татьяны Львовны системой американского реформатора Генри Джорджа, который проповедовал идеи, согласно которым каждый труженик должен владеть созданным им продуктом, ну а земля должна принадлежать всему человечеству, причём разделить её нужно в равной степени между людьми. Поначалу Татьяна Львовна была в восторге от «ясной справедливости этого гениального учения», но жизнь показала, что гладко бывает только на бумаге.

После замужества жизнь постепенно наладилась, более того, «сложилась неожиданно и незаслуженно счастливо». Так продолжалось четырнадцать лет, до смерти мужа, а после революции Татьяна Львовна вместе с дочерью перебралась в Италию, где юная Татьяна вышла замуж за Леонардо Альбертини.

Понятно, что негоже было русской графине выходить замуж за простолюдина, тем более что в Италии в то время было немало титулованных особ. Толстые отыскали себе предка в XIV веке – Индрис якобы прибыл в Чернигов из Германии. А вот Альбертини больше повезло – они связывают свой род с неким Хильдебрандом, предположительно родом из Саксонии, который жил в XI веке. Потомок Хильдебранда по имени Убертино сражался в войске Карла I Анжуйского и за проявленную доблесть получил обширные земли в Нола, неподалёку от Неаполя, а вместе с ними и титул графа. В Нола сохранилась часовня Альбертини, построенная в XVI веке при церкви Сан-Бьяджо, где под барельефом «Поклонение волхвов» размещена статуя храброго рыцаря дона Фабрицио Альбертини.

Один из потомков рыцаря, Луиджи Альбертини, не владел ни землями, ни поместьями. Он начал курьеру журналиста в туринской газете «Стампа», а в 1896 году был представлен совладельцу «Коррьере делла сера». В том же году в качестве корреспондента этой газеты Альбертини отправился в Россию на коронацию Николая II. Эта командировка стала переломной в его карьере – вскоре он стал секретарём редакции, а затем по решению владельцев газеты был назначен её главным редактором. Благодаря Альбертини «Коррьере делла сера» увеличила свой тираж до одного миллиона читателей и стала самым влиятельным печатным органом в Италии. Желая не допустить переход Альбертини в другую газету, владельцы выделили ему часть акций, а в 1914 году он был избран в Сенат.

С приходом к власти Бенито Муссолини газета заняла критическую позицию по отношению к методам его правления, и в 1925 году Альбертини был смещён со своего поста. Его сын Леонардо, юрист по образованию, ничем себя не проявил, разве что взял в жёны эмигрантку из России. Возможно, на этот выбор повлияла поездка его отца на коронацию Николая II, с чего и началась его успешная карьера.

В семье Альбертини старшая дочь Льва Николаевича прожила остаток жизни, изредка помогая родственникам – брат Лёва оказывался в роли приживалы, если не находил иных средств к существованию.

Но самое главное событие, некий переворот в её сознании случился через год после смерти отца. Вот что Татьяна Львовна записала в дневнике:

«Как странно! На 47-м году я чувствую, что я начинаю мыслить. Чувствую, что как плуг углубляется и выворачивает свежие сырые комья земли, так и мысль врезывается в почти девственный до сих пор разум и выворачивает его. Дай Бог, чтобы так продолжалось, и пахота была бы закончена и привела бы к какой-нибудь оконченной жатве: для себя или других, это безразлично. Смерть отца сделала то, что я сошла с помочей и пришлось идти одной».

Глава 5. Не сотвори себе кумира

Младшая дочь Льва Николаевича Толстого оказалась самой успешным и плодовитым мемуаристом среди всех его детей и ближайших родственников. Причина популярности воспоминаний Александры Львовны в том, что она с пятнадцати лет стала помощницей отца и оставалась верна ему в самые трудные дни – и когда в семье возник конфликт из-за дележа собственности и прав на издание сочинений Льва Толстого, и когда он решил окончательно уйти из дома. Надо также иметь в виду, что у Александры Львовны не было ни мужа, ни детей, так что она могла посвятить всё своё время составлению беллетризованного описания и тех событий, которые происходили в семье Толстых, и того, что пришлось ей пережить при советской власти.

Воспоминания Александры Львовны сначала были опубликованы в Японии, куда она в 1929 году отправилась для чтения лекций об отце по приглашению тамошних «толстовцев», а после переезда в США появились новые возможности. Вот как Александра Львовна комментировала свой успех в 1931 году:

«Я была очень счастлива, когда мои тюремные рассказы <…> появились в "Пикториал Ревью". Йель Юниверсити Пресс приняло к печати мою книгу "Жизнь с отцом". Книга эта впервые была напечатана в Японии, и теперь она должна была появиться на нескольких языках и по-русски – в журнале "Современные записки" и в "Последних новостях", издававшихся в Париже».

Газета «Последние новости» в те годы была весьма популярна среди русских эмигрантов. Видимо, поэтому брат Лёва обратил внимание на публикацию воспоминаний сестры: в письме брату Сергею он отреагировал на её успех весьма своеобразно:

«Написал вторую книгу об отце и его учении. Книга появится по-французски в сентябре, и я надеюсь её продать в другие страны. Она тебе не понравится. Всё же она лучше тех скандальных воспоминаний, которые сейчас печатает наша сестра Александра в парижских "Последних новостях". Её бестактность и грубость всех поголовно здесь возмущает. Я послал один из этих фельетонов брату Илье в Америку, прося его не позволить Саше говорить и писать так в Америке, куда она, кажется, уехала из Японии июля 16-ro».

Тут возникает вполне резонный вопрос: почему Лёва так разозлился, прочитав мемуары своей сестры? Конечно, следует иметь в виду, что он давно уже выступал с критикой «философского учения» отца, в то время как Александра была преданной сторонницей этого учения. Но подобные разногласия никак не могли вызвать столь яростного возмущения. Так в чём же дело?

Для того чтобы решить эту загадку, необходимо обратиться к детству Сашеньки, а начать придётся с отрывка из её воспоминаний:

«То, что отец считал образование необходимым для каждого человека и сам до конца дней старался пополнить свои знания, мы пропускали мимо ушей, улавливая лишь, что он был против ученья. То, что мама говорила о необходимости иметь много денег, чтобы хорошо одеваться, держать лошадей, устраивать приёмы и балы, вкусно есть, нам нравилось. Но её требования работать и кончать учебные заведения были уже неприятны».

В этих словах нет ничего удивительного – в своём отношении к учёбе, особенно в начальных классах школы, почти все дети одинаковы. Ну а потом прилежание, упорство и увлечённость интересным предметом могут дать позитивный результат.

Другое дело, если в организме ребёнка есть некая патология, которая вызывает трудности в усвоении предметов. Для этих детей уже в советское время создавали специальные школы, где обучали по облегчённой программе, которая не вызывала у них трудностей. Однако бывает и так, что человек вполне здоров, но по складу своего ума ещё не готов к восприятию большого объёма знаний или сложного предмета. Причиной может быть и врождённая лень, и недостатки воспитания. Видимо, нечто подобное произошло и с Сашей:

«Меня с десяти лет учили: английскому, немецкому, французскому языкам, музыке, рисованию. Я занималась каждый день с 9 до 12, потом бывал перерыв на завтрак и прогулку, а затем с двух до шести. Вечером после обеда я готовила уроки. Воспринять такое количество знаний я была не в состоянии».

Что ж, по прошествии многих лет можно позволить себе столь откровенное признание. Казалось бы Сашенька учению должна была предпочесть возню с куклами, однако это не так:

«Училась я неохотно и плохо, главным моим интересом были лошади, игры и спорт…»

Что ж, пусть будут не куклы, а лошади и спорт – вполне допустимые увлечения для юной дочери состоятельного аристократа. А впереди у неё – первый выход в свет, сватовство какого-нибудь князя или графа, замужество, рождение детей и жизнь в роскоши то ли в Москве, то ли в загородном поместье. Было бы странно, если бы Сашенька взялась изучать разные науки – какой прок от подобных занятий, если у папа солидный счёт в банке, да и земельные угодья приносят значительный доход? Но при таких примитивных увлечениях и весьма прохладном отношении к учёбе можно ли ожидать, что Александра поймёт основные положения учения отца, и самое главное – сможет критически их переосмыслить и при необходимости что-то изменить? Нет, Александра просто верила – верила в отца, верила в его учение, верила в то, что отец при любых обстоятельствах будет прав.