Толсты́е: безвестные и знаменитые

Как все девушки её возраста, Сашенька жаждала любви, но тут возникло обстоятельство, которое стало непреодолимой преградой между ней и её поклонниками:

«Мне было шестнадцать лет, когда отец прочитал письмо моего друга, тульского гимназиста, и запретил мне с ним переписываться. Я стояла в своей комнате растерянная, сконфуженная с письмом в руках и пыталась объяснить отцу, что у меня с гимназистом прекрасные, чистые отношения, ничего больше. Отец с досадой перебил меня:

– Ни к чему это, – сказал он, не глядя на меня, – ни к чему! Сообщи ему, чтобы он больше не писал тебе!»

И в самом деле, тут впору не только растеряться, но и спросить – если не отца, то самою себя: какой вред и кому может нанести это письмо? Оказалось, что Лев Николаевич прочитал кое-что предосудительное между строк:

«Отец заметил в письме нечто, переходящее в более нежные чувства, чем дружба. Я же об этом не думала, все моё внимание было направлено на то, чтобы обратить в толстовство зараженного социализмом юношу».

Если запрет отца на переписку с гимназистом вызывает удивление, то предложенное Александрой оправдание своего поступка кажется надуманным. Трудно поверить, что цель переписки состояла только в увеличении числа сторонников учения отца, к тому же идеология социалистов вряд ли была доступна пониманию девицы её возраста.

Пожалуй, в этом деле стоит разобраться, тем более что и сама Александра пыталась анализировать поведение отца:

«Ещё когда сёстры не были замужем, я замечала, как мучительно страдал отец, когда кто-нибудь за ними ухаживал. Помимо воли, он ревниво следил за всеми их движениями, вслушивался в интонации голоса, ловя в них кокетливые нотки. Иногда он с трудом сохранял спокойную вежливость с молодыми людьми, иногда, наоборот, делался с ними преувеличенно любезным, как бы подчеркивая этим недопустимость малейшей близости с его дочерьми».

Проще всего было бы свести всё к сексологии – если мужчина не получает удовлетворения от физической близости с женой и не имеет возможности завести себе любовницу, у него может возникнуть неосознанное влечение к дочери. Это чувство может стать и ответом на проявление комплекса Электры со стороны ребёнка. Тогда любой поклонник дочери становится для отца соперником, и ничего другого не остаётся, как избавиться от него под каким-нибудь предлогом – иначе «мучительных страданий» невозможно избежать.

На самом деле вряд ли стоит привлекать подобные теории для объяснения семейных отношений в добропорядочной семье. Но если возникает серьёзный конфликт между отцом и матерью, тогда критическая ситуация заставляет ребёнка сделать выбор. Его подсказывает инстинкт продолжения рода, который основан на влечении противоположных полов – сын защищает мать, а дочь встаёт на сторону отца. Конечно, лучше всего было бы попытаться помирить родителей, однако не всякому сыну или дочери такая задача оказывается по силам даже в зрелом возрасте.

У Александры есть своё объяснение, основанное на признании отца:

«Мне думается, в чувствах отца были и ревность, и боязнь потерять дочерей, а главное – боязнь нечистого.

– Я сам был молод, – говорил он, – знаю, как отвратительно, мерзко бывает проявление страсти».

Иными словами, Лев Николаевич пытается судить о людях по себе – он ставит себя на место поклонника одной из дочерей, и понимает, что не удержался бы… Что он понимает под словом «мерзость» – это вряд ли стоит объяснять, поскольку здесь возможны варианты. Казалось бы, опасения отца понятны, но вряд ли его поведение можно этим оправдать. Не исключено, что по его вине старшая дочь засиделась в девках до тридцати пяти лет – её сомнения в очередном поклоннике не могли возникнуть сами собой, без чьей-либо подсказки. Однако Татьяна в своих воспоминаниях не так откровенно обсуждает отношения с отцом, как младшая сестра, поэтому делать однозначные выводы не стоит.

Тем не менее, несмотря на странную опеку со стороны отца, и Маша, и Татьяна вышли замуж. Только Александра всё своё внимание, все свои интересы сосредоточила на нём:

«Я всячески старалась избегать молодых людей, никогда не оставаясь с ними наедине из страха вызвать беспокойство в отце».

И всё же, есть что-то странное и в её привязанности к отцу, и в том, что её воспоминания не содержат и намёка на любовные отношения с мужчинами даже в зрелом возрасте. Это тем более удивительно, что описания припадков матери полны таких подробностей, которые могут «украсить» любой роман или даже сценарий триллера, но вряд ли уместны в семейных мемуарах.

Ещё труднее объяснить признания Александры, изложенные в разделе «Непонятное»:

«Я <…> презирала духи, как вообще презирала всякие принадлежности дамского туалета, мне гораздо больше нравились перочинные ножи, пилки, буравчики. <…> Помню, какое было для меня мученье, когда мама заставляла меня носить корсет…»

Ну, это ещё полбеды, так же как и нежность по отношению к сёстрам:

«Чаще всего я испытывала приливы нежности к своим сестрам, но никогда не смела этого высказывать. Они и не подозревали, что лаской могли сделать со мной всё, что хотели…»

А далее – об отношении к посторонней женщине:

«Ко мне ходила учительница <…> Она была милая, добрая и очень застенчивая, что меня особенно к ней притягивало. <…> Мне нравилась её наружность: <…> я украдкой любовалась ею. Я её любила, с волнением ждала её прихода, мне хотелось как-нибудь выразить ей свои чувства. <…> Мне делалось жарко, я не могла вымолвить ни слова. <…> Когда она уходила, я бросалась на кровать и горько плакала».

Такие чувства можно было бы объяснить недостатком материнской любви – именно поэтому в одиннадцатилетнем возрасте Саша вообразила, что она не родная дочь, а приёмыш. Однако за детские шалости Саше доставалось от матери не больше, чем другим, а что касается других дочерей, то Маша больше подходила на роль нелюбимой дочери. Возможно, по этой причине Маша сблизилась с отцом, что, впрочем, не помешало ей выйти замуж в возрасте двадцати шести лет.

Судить об отношении Александры к матери довольно трудно, поскольку на тональность воспоминаний повлиял конфликт в семье, ссоры матери с отцом – в шестнадцатилетнем возрасте дочь однозначно приняла сторону отца и никогда ему не изменяла. Даже в воспоминаниях о детских годах чувствуется ироническое отношение к матери:

«Энергия у мама была громадная. <…> Главным её увлечением была музыка. Мало того, что она часами играла гаммы, экзерсисы Ганона. <…> Она играла пьесы с начала до конца бесконечное число раз, неизменно делая одни и те же ошибки, громко стуча по клавишам плохо гнущимися пальцами».

Причина ссор – странные, труднообъяснимые желания главы семейства. Сначала он хотел всю свою собственность раздать крестьянам, затем сошлись на том, что его состояние будет поделено между женой и детьми. Но этого патриарху показалось мало – он захотел отказаться от прав на свои сочинения, в результате чего семья лишалась значительных доходов. Можно понять возмущение Софьи Андреевны – она родила ему восьмерых детей, не считая тех, что умерли в младенческом возрасте, она вела хозяйство, трудилась над корректурой его романов по ночам. А вместо благодарности – каприз взрослого ребёнка, которому стало недостаточно славы писателя, теперь он вообразил себя мессией, способным привести мир к справедливости и процветанию.

В последние годы семейный конфликт обострился в связи с намерением Толстого составить завещание. Лев Николаевич хотел юридически оформить отказ от авторских прав, а для Софьи Андреевны это словно острый нож – ну как она будет помогать нерадивым детям, если семья лишится доходов от издания произведений всемирно известного писателя?

«Мне легко было не сердиться на мать, когда я чувствовала, что она больна, но когда я видела в ней материальные побуждения, видела, как она боялась завещания, мне трудно было, по примеру отца, добро относиться к ней. Я завидовала сестре Тане. Она была счастливее меня. Она не могла поверить, чтобы матерью руководили какие-либо корыстные цели, она видела в ней нервнобольную, измученную мать, любила и жалела ее. Господи! Если бы я могла – насколько мне было бы легче».

Кто же из сестёр был прав? Уже одно то, что Александра заботу матери о благополучии семьи свела к обыкновенной корысти, говорит о том, что дочь была необъективна при оценке этого конфликта. Она не могла допустить, что великий отец хотя бы в чём-то ошибался – неправы те, кто не принимал его учения, они и заслуживают всяческого порицания.

По словам Александры, ещё одним поводом для скандалов стали дневники отца. Якобы Софья Андреевна опасалась, что муж написал там оскорбительные для неё слова, которые со временем, после опубликования дневников, станут всем известны и нанесут непоправимый ущерб репутации семьи, скажутся на отношении общества и к ней, и к её детям:

«Мама кричала: "Убьюсь, отравлюсь, если отец не велит отдать мне дневники! Дневники или моя жизнь!"».

Возникает впечатление, что всё это придумано. Словно бы Александра задалась целью непременно доказать, что это мать довела великого отца до смерти, а всему виной её характер:

«Врачи не нашли у матери признаков душевной болезни, но крайнюю истерию, "паранойю". Они советовали во что бы то ни стало разлучить отца с матерью. Но как только они сообщили об этом мама, поднялась страшная буря, она ни за что не хотела на это согласиться».

Осенью 1910 года Александра на время покинула Ясную Поляну, чтобы не провоцировать семейные скандалы – мать всё время приставала к ней с расспросами: составил ли отец завещание или ещё нет? Спрашивала и о том, где дневники, и требовала их уничтожить. Тем временем здоровье Толстого ухудшалось, приехали дети, и состоялся откровенный разговор, в котором Александра снова обвиняла мать:

«Я рассказала, что уже несколько месяцев наблюдаю, как мать истязает отца, как она всех разогнала, считая, что все люди виноваты, плохи за исключением её, как она добивалась прав, дневников, как заставляла отца с ней сниматься и что ей руководят корыстные цели».

В конце октября Толстой тайно от всех, кроме любимой Александры, покинул дом и уехал в Шамордино, откуда намеревался отправиться в Болгарию или на Кавказ, к своим единомышленникам. Дети снова собрались, чтобы принять какое-то решение. И снова Александра стала обвинять собственную мать:

«И я стала говорить о том, что много, много раз за эти пять месяцев сплошного страдания умоляла их помочь, разлучить, хотя бы на время, родителей, поместить мать в санаторию, и каждый раз они спешили уехать, кто к своей семье, кто к службе. Теперь отец ушёл, и вот, вместо того чтобы радоваться, что он наконец освободился от страданий, они упрекают его и думают только о том, как сделать, чтобы он вернулся и снова принял на себя ярмо».

Но всё напрасно – жаркие споры, взаимные обвинения и поиски приемлемого для всех решения изрядно запоздали. Толстой в дороге простудился, и через несколько дней его не стало. Однако каждый из детей остался при своём мнении относительного того, что произошло в семье. Поэтому и через двадцать лет Лев Львович не мог без возмущения читать воспоминания своей сестры.

Уже по тому, как Александра защищала отца от нападок матери и братьев, Ильи и Льва, можно судить о её характере – это сильная, целеустремлённая натура. Однако Александру невозможно было переубедить, поскольку все её суждения были основаны на вере – вере в величие отца, вере в его учение, вере в Бога. Всё дело в том, что сотворив себе кумира, она обязана была идти до конца, не ведая сомнений.

С началом империалистической войны Александра Львовна записалась в сёстры милосердия. Ухаживая за отцом, она приобрела кое-какой опыт в медицине благодаря советам лечащего врача, поэтому быстро освоила обязанности хирургической сестры в прифронтовом госпитале. Позже она работала в санитарном поезде в ранге уполномоченной Всероссийского Земского союза, а после октябрьского переворота оказалась в Ясной Поляне среди многочисленных родственников, которые съехались туда в надежде как-то пережить тяжёлые времена.

В этих условиях, когда вся страна, весь народ находился на перепутье, интересы Александры Львовны свелись к добыче пропитания для своей родни. В итоге возникла идея издать полное собрание сочинений отца, избавив его рукописи от ошибок и исправлений, навязанных царской цензурой. Несколько лет работы над архивом, при материальной поддержке властей, закончились передачей обработанных материалов в Госиздат.

А в 1920 году Александру Львовну, комиссара Ясной Поляны, арестовали как владелицу конспиративной квартиры, где собирались заговорщики из антисоветского «Тактического центра». Толстая была приговорена к трём годам тюремного заключения, но благодаря уважению к памяти её отца со стороны сокамерниц она преодолела все невзгоды. Пережитое унижение привело к тому, что в 1929 году, воспользовавшись приглашением из Японии от тамошних толстовцев, Александра Львовна навсегда покинула Россию. Уехала она, так и не поняв, «почему же народ избрал коммунистическую власть?». А позже в своих воспоминаниях написала так: «Думаю, что ответ один и Толстой так же на него ответил – отсутствие веры».

В эпилоге романа «Война и мир» есть такая фраза:

«Власть есть совокупность воль масс, перенесенная выраженным или молчаливым согласием на избранных массами правителей».

Толстая объясняла успех большевиков отсутствием у жителей России веры в Бога, веры в магическую силу заповедей Иисуса Христа. Вера людей в то, что новая власть обеспечит им счастливую жизнь, не заслуживала внимания с точки зрения Толстой. Куда важнее для неё то, что многие зажиточные люди лишились своей собственности. Уже оказавшись в Америке, Толстая продолжала выступать с лекциями об отце: «Толстой и русская революция» и т.п. А в 1932 году она обратилась к секретарю организации местных квакеров с просьбой выразить свой протест против «признания советской власти Америкой»:

«Советы много хуже разбойников и грабителей! <…> Большевики являются самыми страшными капиталистами в мире, ибо, ограбив народ, превратив его в нищего, они сосредоточили весь капитал в руках немногих. Они самые крайние консерваторы, потому что они против какого бы то ни было вида свободы. Как я жалею, что моего отца нет в живых! Может быть, люди прислушались бы к его голосу».

Если в царской России лишь немногие поверили в учение Льва Толстого, наивно было ожидать, что в Америке кого-то проймут его слова. Тем более что желание получить максимальную прибыль нередко противоречит Христовым заповедям, а проповедь «непротивления злу» в условиях либеральной экономики – это курам на смех!

Прошло несколько лет, и Александра Львовна снова пишет о грабителях, на этот раз в письме племяннице, Анне Ильиничне Толстой-Поповой:

«Здесь доктора-грабители. Если делать операцию – это 1000-2000 долларов, т. е. для меня разорение. <…> Всё думала об Илье. Лечился, лечился – ничего не помогли, мучили, драли деньги, а всё только воля Божья! <…> Решила, если болезнь придёт, не пойду в госпиталь американский, лучше умирать под забором».