Придуманный мир

Он растянул кудель в толстую нить и стал мерить Вовку и креститься, приговаривая молитвы или свои какие-то заговоры. Потом попросил принести заслонку от русской печи и ковш сырой воды. Вовка всё это слышал, но словно сквозь сон.

Григорий скомкал всю нить кудели, которой мерил и крестил Вовку, в клубок и положил его на заслонку печки, не переставая что-то бормотать. Затем поджёг клубок кудели спичкой. Образовался яркий факел, почти до потолка. Григорий, не дав ему догореть, схватил руками и бросил в ковш с водой. Кудель в ковше медленно догорала. Слышался треск. Пламя угасало, а вскоре и вовсе исчезло.

В комнате воцарился полумрак. Уже был вечер. Григорий, без конца читавший молитвы, потрогал Вовку за плечо, приподнял его лёгкое тело за плечи и попросил: "Испей водицы. Сделай три глотка и спи дальше".

Вовка машинально подчинился его просьбе. Выпил воды из протянутого Григорием медного ковша с кривой ручкой. Вода отдавала каким-то странным запахом и вкусом, который сравнить было не с чем.

Потом Григорий испил воды, затем набрал воды в рот и стал на Вовку брызгать, как из пульверизатора. Вовка сначала вздрогнул от неожиданности, потом чуть не рассмеялся.

Он был где-то далеко, где ровный свет и дети с крыльями. И даже его маленькая сестра Валя летает с крыльями и смеётся от радости и догоняет брата Толика. А тот, тоже с крыльями, то улетает от неё, то догоняет её.

Больше в тот день и вечер Вовка ничего не помнил. Заснул крепким сном. А Григорий попросил Нину Ивановну зажечь керосиновую лампу. Сели за стол и долго разговаривали.

А потом Григорий ушёл, сказав на прощание Нине Ивановне: "Не буди его, дай ему отдохнуть. Пусть хорошенько выспится". Она проводила старца и сидела рядом с сыном почти до утра.

Вовка спал счастливым безмятежным сном, о чём говорили его ровное дыхание и медленный ритмичный пульс. Спал Вовка всю ночь, всё утро и большую часть дня, не просыпаясь.

Нина Ивановна поспала немного и снова вернулась к сыну. Он спал безмятежным сном. Прошло семнадцать часов беспробудного сна. Нина Ивановна забеспокоилась.

Что старец сделал с её сыном? Стала Вовку будить, гладя его по голове рукой.

Вовка сначала во сне улыбнулся, затем проснулся и сказал: "Мама, я долго спал? Мама, я тебя больше всех на свете люблю. А где этот дедушка?" Нина Ивановна ответила сыну, что дедушка Григорий ушёл, а ты спал почти сутки.

Вовка спрыгнул с кровати-лавки и начал суетиться, при этом он бормотал себе под нос какие-то слова.

А Нина Ивановна сидела и от счастья плакала. Она поняла, что к Вовке вернулась речь. Он стал говорить.

Вовка говорил без умолку.

В его речи не было никаких признаков болезни или каких-то маленьких дефектов. Речь его была ясна, чиста и проста, как вода, которая, как он сам думал, исцелила его.

Первого сентября он пошёл в школу.

Одноклассники были моложе на один год. Учился Вовка на "хорошо" и "отлично". Учёба давалась легко. Одинаково любил и точные дисциплины, и гуманитарные.

Потом он поступил на исторический факультет пединститута. С отличием закончил его и стал учителем. Стал хорошим учителем истории. Любил и философию. Любил и точные науки. Любил и музыку, и спорт. Любил всё.

На протяжении всей жизни он накапливал знания, информацию, опыт. Много ездил по стране. Особенно он любил Кавказ, где служил срочную службу в Советской Армии и после дембеля жил несколько лет. Потом вернулся на родину.

Он знал ответы на многие вопросы.

Но на вопрос о том, кто такой старец из деревни Карныш – Григорий, он долгое время, почти всю жизнь, не мог дать ответа.

И только на склоне лет он понял, что Григорий – обычный святой старец, посланник от Бога, как он сам в семь с половиной лет определил – помощник Бога.

А таких ведь очень много на земле.

Их больше, чем церквей, их столько, сколько родников. А люди живут на земле и не замечают ни родников, ни старцев.

А некоторым даже церкви мешать стали – вон сколько их уничтожили. Да разве это дело? За ум всем надо браться; а церкви, часовни, монастыри – восстанавливать. Человек должен найти дорогу к вере, иначе он погибнет и будет век маяться.

Родники надо находить и беречь. И не отгораживать их от людей. Пусть люди идут к ним.

Родники никогда не иссякнут на Руси.

Затерянные на просторах России, они плачут и не могут понять, почему люди снялись с насиженных столетиями, тысячелетиями мест и, бросив родные деревни, устремились в города.

И зарастают сорняками поля, и зарастают кустарниками сенокосы…

В отличие от торопливых и суетливых людей, родники России и святые старцы никогда не спешат.

Они знают, что качнётся маятник России в обратную сторону – и люди потянутся к земле, к воде, к природе.

А иначе и быть не может.

Ведь это заложено в самом названии страны: РОССИЯ, РАСЕЯ – рассей людей по рекам, по просторам…

Россия – где рос и ты, и я, и наши предки…

1 сентября 2010 г.

Пашка-шагомер

Эта история произошла в двадцати километрах от обычного районного центра, расположенного на востоке Вологодской области.

В тридцатые годы прошлого века в стране повсеместно были организованы колхозы.

Им предшествовали ТОЗы (товарищества по совместной обработке земли), сельхозартели и сельскохозяйственные коммуны.

И вот завершились все эти эксперименты созданием коллективных хозяйств – колхозов, в которые входили обычно десять-двадцать деревень. В колхозах были бригады, объединявшие несколько деревень, расположенных рядом друг с другом.

В Теребаевской бригаде колхоза имени Фрунзе (был такой герой гражданской войны, выходец из Молдавии, который не имел к деревне Теребаево никакого отношения, но их колхоз гордо носил имя командарма Фрунзе) сеяли рожь, пшеницу, овёс, немного гороха.

Пришла директива сверху: сеять лён. Стали сеять лён. Теребаевцы убирали лён руками. Руками теребили его, вязали в снопы. Снопы составляли в суслоны – ставили, прислоняя верхушками, по четыре штуки и сверху, вверх тормашками, ставили пятый сноп. Так, в суслонах, они и стояли в поле, продуваемые всеми ветрами, до той поры, пока не приедут на конных телегах колхозники, не увезут их и не складируют в скирду, напоминавшую издалека огромную копну сена.

По директиве сверху, уездными властями было решено построить в колхозе имени Фрунзе льнозавод. Вскоре в живописной излучине речки Кипшеньги, на её правом берегу, началась стройка.

В ней принимали участие мастеровые мужики из окрестных деревень – Теребаева, Вырыпаева, Буракова, Самылова, Тарасова, Мякишева. Ну и, конечно же, деревни Подол, расположенной всего в четырехстах метрах от стройки в пойме реки Кипшеньги, на самом её берегу – так близко от воды, что в весеннее половодье вода подходила вплотную к домам и нередко подтапливала хранящуюся в подвалах картошку.

В ходе строительства кирпичных стен льнозавода ощутили острую нехватку кирпича, который обычно завозили в период навигации, на баржах, из Великого Устюга. В уездном центре было решено разобрать на кирпичи для льнозавода Те-ребаевскую церковь, стоявшую чуть ниже его по течению реки.

Теребаевская церковь располагалась на противоположном от деревни берегу.

Рядом с ней – погост, последнее пристанище закончивших путь земной жителей окрестных деревень.

Церковь была старинной – сколько в точности ей лет и когда её строили, никто толком не знал. Всё уходило в глубокую старину, в глубь веков. До революции в ней велась служба. Крестили, венчали, отпевали – всё, как положено.

Но после Октябрьской революции и гражданской войны церковь пришла в запустение. Священники были арестованы и куда-то сосланы, кресты с колоколами сняты и увезены в неизвестном направлении. А иконостас с иконами, книги и прочие церковные атрибуты были тогда то ли экспроприированы, то ли разворованы.