Норильские судьбы

Сегодня ее путь занял ровно десять минут. Августа Михайловна уже подошла к Гвардейской площади, когда почувствовала странную, несвойственную, нависшую тишину. Остановилась с мыслью, что чего-то не хватает. И вдруг поняла: нет заключенных, которых в это время всегда ведут для работы на площадках Горстроя.

Каждое утро в любую погоду две колонны по четыре человека в ряд двигались от начала проспекта параллельным курсом: справа женщины, слева мужчины. Отделял колонны друг от друга только широкий газон проспекта. Перебрасываясь шутками, криками, это шумное движение постоянно

сопровождалось грубыми, угрожающими окриками конвойных под непрерывный громкий лай собак.

«Странно. Что же могло случиться?» – подумала Августа Михайловна, войдя во двор управления. Для такого раннего времени большое количество служебных машин, стоящих у здания, встревожило ее еще сильнее.

Внутри управления творилось что-то непонятное. Все суетливо бегали из кабинета в кабинет, спускались, поднимались по лестнице. Двери хлопали на всех трех этажах, но каждая при этом издавала свой звук. Все это очень походило на разворошенный муравейник.

Она подошла к своему кабинету с вывеской на двери «Главный бухгалтер». У входа ее встретил начальник отдела.

– Здравствуйте, Августа Михайловна! А вы напрасно пришли.

– А что происходит?

Она посмотрела на начальника и не узнала интеллигентного всегда чисто выбритого, опрятного, подтянутого шефа. Сегодня он выглядел безобразно: гимнастерка выползла из-под ремня, волосы на голове взлохматились, под глазами мешки от бессонной ночи.

Начальник отдела от переполняющих его эмоций начал говорить быстро и непонятно. Хотел выплеснуть из себя весь негатив, скопившийся за ночь, проведенную в управлении. Даже чуть было не решился произнести матерное слово, придав тем самым масштабность случившемуся. Но не стал этого делать, так как совершенно не умел ругаться. Также он знал, что главный бухгалтер на дух не переносит мат. Начальник отдела взял себя в руки и, сделав паузу, заговорил:

– Вы еще не слышали? Как же так? Вопиющий случай. Эти изменники и предатели организовали восстание.

– О ком вы говорите?

– Как о ком? О заключенных, конечно. Пять отделений сегодня не вышли на работу! Устроили настоящий бунт. На территорию не пускают охрану.

Он вытер платком образовавшуюся испарину и продолжил:

– Августа Михайловна, голубушка. Отправляйтесь домой. Старайтесь никуда не выходить. Непонятно, как дальше будут развиваться события. В Москве уже об этом знают. Какой-то кошмар! Мне же до отпуска осталась всего неделя.

В его глазах появился туман обреченности.

– Как все закончится, мы вас вызовем. Всего хорошего! – он поспешил к себе в кабинет.

Выйдя из помещения, она направилась в обратном направлении и только сейчас обратила внимание на развивающийся черный флаг с красной полосой на здании нового гастронома. На фоне светлого красивого по архитектуре здания траурное полотнище действительно внушало страх, тревогу.

Комиссар

Наклонив голову, Августа Михайловна поспешила домой.

Вот уже год, как она стала вдовой. Под трехкратный салют почетного караула похоронила своего мужа. В траурной процессии прощания с бывшим комиссаром присутствовал весь командный и административный состав Норильского управления лагерями.

Она погрузилась в воспоминания о том, как она с мужем, четырьмя детьми на собачьих и олених упряжках в сопровождении взвода автоматчиков прошла путь от Мурманска до Диксона, восстанавливая Советскую власть на прибрежных просторах Арктики. Как, подъезжая к зимовьям, в бинокли наблюдали за спешно уходящими на собачьих упряжках немцами. Как минеры первыми заходили в дома, осматривали помещение и, не найдя мин, давали добро. Затем самые проворные солдаты срывали с изб немецкие флаги со свастикой и на их место водружали красные полотнища.

Ее муж Трофим отрапортовал начальнику управления НКВД Диксона о том, что на всех зимовках побережья восстановлена Советская власть, с водружением знамен Советского Союза. Доклад тут же полетел в Красноярск. Из Красноярска в Москву. Начальник управления пожал руку Трофиму и торжественно произнес:

– От имени начальника Главного управления НКВД СССР поздравляю вас с выполнением задания, присвоением вам очередного звания и награждением медалью «За боевые заслуги»!

– Служу Советскому Союзу! – прозвучало в ответ.

Там же Трофим получил новый приказ. Был назначен комиссаром и откомандирован в Норильск.

Его обнаружили мертвым с заточкой в спине в нескольких десятках метров от вахты третьего «каторжного» отделения, которое входило в состав Горлага (Государственный особого режима лагерь), включавшего восемь отделений, в том числе шестое «женское». В Горлаге сидели только осужденные по политическим статьям. Работали на самых тяжелых работах в шахтах, рудниках, на строительстве дорог. Рабочий день составлял двенадцать часов.

За смерть мужа Августа Михайловна винила и себя, так как ему часто приходили предупреждения и угрозы, чтобы он урезонил свою жену.

Причиной всему были ее регулярные, по долгу службы, проверки финансовой, имущественной и продовольственной деятельности в лагерях Норильска.

Кухни лагерных отделений постоянно испытывали нехватку продуктов, а на складах скапливались излишки, которые расходились между сотрудниками администрации лагеря или продавались «блатным».

Каждая проверка выявляла такое количество нарушений, приписок, воровства, обмана, что после ее ревизий были осуждены и потеряли должности более десятка ответственных лиц. Ее честность, принципиальность и неподкупность раздражала и бесила многих управленцев. Некоторые откровенно затаили на нее злобу.

Начальник караула

Сержант Дьяков, заступив на пост начальника караула, шел вдоль колючей проволоки, поддергивая постоянно сползающий с плеча автомат. Настроение было подавленное – замучила изжога.

Накануне практически всю ночь пили спирт с дружками на берегу озера Круглое. Разошлись только под утро. Выспаться перед дежурством не удалось, голова трещала и разламывалась. Он постоянно поглядывал на часы. До лагерного отбоя оставалось еще почти два часа, а ему не терпелось быстрее опохмелиться.

Взглянул в сторону сидящих на крыльце лагерного барака заключенных. Те о чем-то громко переговаривались через колючую проволоку с женщинами, которые ожидали разрешения на проход в промышленную зону. Временами все дружно начинали смеяться.

– Че вы, суки, ржете там, как кони? – зло крикнул он.

– Да пошел ты, Сталинский выкидыш! – прозвучал с такой же злостью ответ.

– Это кто сказал? – взревел сержант, подойдя вплотную к колючей проволоке.

– Конь в пальто! – ответили ему.

Сержант передернул затвор. Отрыжка обожгла горло. Он достал с пояса фляжку, сделал глоток, прополоскал горло и выплюнул прямо на колючую проволоку.

– А ну, встать! Сучье поганое! – дуло автомата повернулась в сторону крыльца.

– Что ты клацаешь затвором? Кого ты пугать собрался, вертухай позорный? Мы уже давно отпугались.

Заключенные на крылечке поднялась и с ненавистью уставилась на сержанта.

– А я вашу маму сейчас попугаю! – вслед за словами прозвучала короткая автоматная очередь.

Один заключенный упал замертво, трое раненых корчились на земле. Остальные, прикрывая голову руками, кинулись в барак. Сержант стрелял вдогонку, пока не закончились патроны.

На крыльце барака третьего «каторжного» отделения осталось лежать три трупа, семеро раненых стонали от боли, пытаясь заползти внутрь.

Сержант плюнул себе под ноги и быстрым шагом, на ходу перезаряжая обойму, направился в караульное отделение.

Он тогда не мог предположить, что эта стрельба послужит толчком для знаменитого Норильского восстания, вспыхнувшего под лозунгом «Черные флаги» в год Черной змеи.

В Норильске на тот период было семьдесят семь тысяч жителей, из них шестьдесят восемь тысяч заключенных, среди которых были подданные двадцати двух стран.

На следующий день в знак протеста расстрела на работу не вышло более десятка отделений.