Искатель утраченного тысячелетия

– Надоело мне смотреть на море. Вот и решил на эти окна посмотреть.

Соседки продолжали свои расспросы: откуда же он прибыл? И моряк рассказал, что совсем недавно шхуна его былa у острова, где водятся удивительные черепахи. Там он катался на одной гигантской черепахе – стоял на со спине, она его возила.

– Да, – говорил он, – душа болит, когда видишь, как черепахи плачут! Сам видел слезы у них на глазах. Черепахи выходят из моря на острова и откладывают свои яйца: чтобы в горячем песке вывелись маленькие черепашки. Я видел, как гигантские черепахи яйца отложили, зарыли в песок. И поползли к морю. Но чего-то не рассчитали. Начался отлив. Добраться до моря далеко, а черепахи еле ползут. Им трудно, очень трудно. На глазах слезы. Сам видел… Что делать?! Всем на свете нелегко живется… Кругом слезы…

– А все же…

– Что? Вам угодно знать, откуда я приплыл и куда уплываю?

И тут моряк запел песенку о том, как долог путь до какой-то Цитереи, где красавица живет…

Моряк ждал до вечера. А когда в домиках появились огни, моряк стал прощаться. Его уговаривали остаться до утра, звали в дом.

Нет! Шхуна его уходит на заре. А капитан – суровый человек. Конечно, он не вздернет его на рею, эти времена прошли, но опоздай он на минуту – и жизнь его станет сладкой, как морская вода. Что делать… Жаль, не повидал мадам Рамо. И моряк из-за пазухи достал какой-то пакет, запечатанный пятью сургучными печатями, вручил соседям и попросил:

– Вот передайте мадам Рамо…

– А вы? Как сказать о вас? Кто же вы?

Моряк махнул рукой: не имеет значения! Соседи смотрели на запечатанный пакет, смотрели вслед моряку, который шел по переулку неторопливой, уверенной походкой, и ничего не понимали.

Мадам Рамо, как обычно, вернулась в понедельник утром. Соседки сразу заполнили дом. Рассказали про матроса. И стали ждать: что написано в письме? Но мадам Рамо не стала читать при всех… Ни в тот день, ни на следующий не проронила ни слова. На том и кончилось.

И тетушка Фланш развела руками в знак того, что больше ей нечего сказать.

Так в переулок Старые каштаны вошла тайна. И этот воскресный день – приход моряка с письмом – выскочил из ряда схожих тысяч дней, выскочил, стал в сторонку и сказал на ухо каждому жителю переулка: «Вот вы все и не знаете, что написало в письме за пятью печатями, кто этот моряк, откуда он приплыл и куда уплыл. Но знаете, почему ваша соседка госножа Жермон Рамо молчит.

Пeлисье, 10 октября. Вечер

Веригин утром отправился опять в переулок Старые каштаны. Осторожно потянул ручку звонка.

Дверь широко раскрылась. Седая старушка в черном закрытом платье с недоумением и любопытством в больших и молодых глазах внимательно осмотрела меня с ног до головы. Пригласила в дом.

Я рассказал, как мог, о цели моего приезда. Протянул пакет де Давена. Странное дело! Не было печали в глазах матери, когда я сказал ей о том, что друг ее сына Феликса горюет вместе с ней о гибели ее сына.

Почему-то очень настойчиво она стала меня расспрашивать, где я родился, где рос. Я подробно рассказал ей все о себе. Она в свою очередь сообщила, что была когда-то в Москве, служила гувернанткой в доме на Молчановке. Но это было полвека назад… Опять переспросила:

– Так вас преследовали? И вы беглый?

– Да, мадам. Мне дважды удалось бежать.

И чуть я сказал, что дважды бежал, как она воскликнула:

– Я вам верю, мосье. – И глаза ее молодо заблестели. – Так знайте же – он жив! Да! Да! Мой сын Феликс Рамо жив. Он, так же как и вы, был осужден. Бежал из тюрьмы, О нем начальству сообщили: погиб. Но вот… вот письмо. На конверте было пять сургучных печатен. Какой-то моряк привез. И никто в городке этого не знает. И не узнает. От всех скрываю. А вам – верю.

Я вскочил со стула.

– Может ли это быть?

– Что, не верите? Так вот – читайте.

Привожу почти дословный пересказ этого удивительного письма.

«Мадам! Все считают, что Ваш сын Феликс Рамо, гвианский каторжник, капитан колониальных войск Франции, погиб при попытке к бегству от пули французского сержанта и утонул в реке Морони в Гвиане. Это не так! Он жив. Он бежал, стража в него стреляла, но промахнулась. Он не утонул. Переправился на другой берег и уже давно собирался тайком вернуться во Францию. Друзья ему помогали. Но черный бес Гвианы – малярия сокрушила его. Хотите спасти сына – передайте подателю сего, моряку, имя которого вам не следует знать, хину. Это лекарство его спасет. И вы, мадам Рамо, обнимете еще в этом году своего сына. О письме никому ни слова. Узнают – начнут искать вашего сына. И тут уж ему несдобровать. Найдут – повесят.

Вотрен».

Вотрен? Я не поверил глазам. Вгляделся. Да, подпись«Вотреы». Что за штука! Ведь человека по имени Вотрен нет на свете. Это знаменитый герой романов Бальзака, беглый каторжник.

– А вот еще одно письмо, – прервала мадам Рамо мое беспокойные размышления. – Я получила его от Феликса год назад, но это все равно.

И она стала читать вслух:

– «Дорогая мама! Я жив. Итак, год, как я в Кайенно. Каторга – это каторга. Но страшнее этой гвианской каторги были те дни, когда я, капитан французских колониальных войск, обязан был приказывать другим уничтожать деревни, стрелять в стариков, женщин и детей. На военной службе в колониях я долго подчинялся присяге и делал черное дело. Но настал час, и душа моя открылась. Я глубоко задумался о судьбе моей Франции. Постепенно я почувствовал, что не буду участником колониальных преступлений моего правительства. А смерти… смерти я и на войне не боялся.

Напиши брату в Россию, что сделать мою душу ясной и спокойной помогло его письмо о том, что такое свобода и что такое деспотизм.

Я уверен: брат согласится со мной во всем. Ты ведь воспитала нас честными людьми.

Будь здорова, дорогая, и спокойна за меня. Я знаю, что брат посылает тебе деньги. Он никогда не оставит тебя.

Обнимаю тебя. Твой сын Феликс».

Я стоял ошеломленный. Что же это такое? Тот, кого считали погибшим, жив!..

– Позвольте предложить вам чашку крепкого чая или лучше кофе, – мягко сказала мадам Рамо. – Не отказывайтесь. Прошу вас.

С этими словами мадам Рамо ушла. Из-за закрытой двери послышалось звяканье ложечек, чирканье спичек; скрипнула дверца буфета, зазвенела посуда.

Я стал перечитывать письмо с подписью «Вотрен». Задумался. Верить ли письму, которое подписал человек, заменивший свое имя именем литературного героя из произведения Бальзака? Но мать Феликса Рамо понимает, что имя Вотрена – выдумка, и верит письму. Итак, судьба Феликса связана с каким-то Ветреном!

Но кто же… кто этот Вотрен? И какая странная подпись! Буква «н» отлетела от остальных и в решительном завитке чем-то напоминает букву «п», как писал ее Наполеон, ставя свою подпись на бумагах.

ХИНА И ПАРА ВЯЗАНЫХ ШЕРСТЯНЫХ ЧУЛОК

Пелисъе. 10 октября. Ночь

Дневник Веригина

Мадам Рамо в кухне варила кофе. Аромат его постепенно проникал через закрытую дверь, наполнял гостиную.

Голова моя шла крутом. Надо было сосредоточиться.

Не выпуская из рук письма Вотрена, я стал разглядывать гобелен, который закрывал целую стену этой комнаты. На гобелене во всех подробностях был выткан сбор винограда в Бургундии. И радостная праздничность струилась от этой картины.

Почтенная поселянка с веселым видом опрокидывает корзинку винограда в огромную бочку, где бородатый поселянин (наверно, ее муж), поглядывая на нее, давит виноград. А вдали от них, у другой бочки, молодая поселянка, улыбаясь, держит ведро вина, а хорошо причесанный юноша льет вино в бочку.

Суетливые дети подбирают виноградные кисти. Вместе с поселянами трудится и сеньор. Он в праздничной одежде. Ему помогает красивая блондинка с задумчивым взглядом. Л в другом конце виноградника какие-то очаровательные дамы в тяжелых платьях из красного бархата нежными перстами срывают гроздья винограда и укладывают в корзинки. Вдали на холме высится замок. И, наверно, ум художника занимала одна трогательная идея: о совместном труде владельцев замка и простых поселян.