Последний отзыв
Очень интересная!
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
Владимир Булдаков
Что такое Россия
Революция 1917 года – частый предмет исследования для современных историков. Но насколько они приблизились к пониманию ее природы за более чем сто лет? Владимир Булдаков считает, что современное обществоведение склонно скользить по поверхности внешних событий вместо проникновения в суть одного из главных тектонических сдвигов российской истории. На материале архивных документов, дневников и воспоминаний современников он – вопреки распространенным интерпретациям – стремится показать, что революция не подчинялась политической логике, а представляла собой скорее стихийное восстание, к реальности которого страна не была готова. Именно поэтому В. Булдаков отказывается от попыток описать революцию как управляемый проект и предлагает читателю эмоциональную хронику событий. Эта хроника призвана ответить на вопрос: как утопию мировой революции накрыл кровавый туман «красной смуты»? Владимир Булдаков – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Центра изучения новейшей истории России и политологии. Автор нескольких сотен работ по истории России конца XIX – начала XX века.
Владимир Булдаков
Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
УДК 323.272(091)(47+57)«1917»
ББК 63.3(2)611
Б90
Редактор серии Д. Споров
Рецензенты: Аксенов В. Б., доктор исторических наук;
Тихонов В. В., доктор исторических наук
Владимир Булдаков
Страсти революции: Эмоциональная стихия 1917 года / Владимир Булдаков. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Что такое Россия»).
Революция 1917 года – частый предмет исследования для современных историков. Но насколько они приблизились к пониманию ее природы за более чем сто лет? Владимир Булдаков считает, что современное обществоведение склонно скользить по поверхности внешних событий вместо проникновения в суть одного из главных тектонических сдвигов российской истории. На материале архивных документов, дневников и воспоминаний современников он – вопреки распространенным интерпретациям – стремится показать, что революция не подчинялась политической логике, а представляла собой скорее стихийное восстание, к реальности которого страна не была готова. Именно поэтому В. Булдаков отказывается от попыток описать революцию как управляемый проект и предлагает читателю эмоциональную хронику событий. Эта хроника призвана ответить на вопрос: как утопию мировой революции накрыл кровавый туман «красной смуты»? Владимир Булдаков – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Центра изучения новейшей истории России и политологии. Автор нескольких сотен работ по истории России конца XIX – начала XX века.
В оформлении обложки использован фрагмент рисунка К. Хассмана для журнала Puck. N. Y.: J. Ottmann Lith. Co., Puck Bldg., 1905 Dec 27. Библиотека Конгресса США.
В книге использована серия иллюстраций «1917. Оммаж Хаиму Соколу», Евгений Никитин, MidJourney.
ISBN 978-5-4448-2439-9
© В. Булдаков, 2024
© Е. Никитин, иллюстрации, 2024
© Д. Черногаев, дизайн серии, 2024
© ООО «Новое литературное обозрение», 2024
Татьяне
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
А. Блок
…Всякий… переворот снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленных эпох; что, следовательно, хотя переворот и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы.
Ф. Ницше
Они пройдут – расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
М. Волошин
ПОЧЕМУ МЫ НЕ ПОНИМАЕМ СВОЕГО ПРОШЛОГО. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Взаимоотношения истории с обществом парадоксальны. Как наука история не нужна, как мифотворчество – постоянно востребована. Это неудивительно. Наука разрушает иллюзии, без которых люди не могут жить. Получается, что беспристрастный взгляд в прошлое – бесполезен, вреден и даже опасен для современности.
Человек просвещенный лишь делает вид, что нуждается в подлинной истории. На деле он, сам того не сознавая, разыскивает в ней то, что способно удовлетворить его нынешние – познавательные, нравственные, эстетические – запросы и потребности, включая досужее любопытство. А потому история угодливо переписывается по старому как мир черно-белому сценарию; при этом былые победители и жертвы, гении и злодеи и даже добро и зло беспечно меняются местами. В особой мере это относится к событиям революции.
История призвана способствовать самопознанию человечества. В известном смысле это «предупреждение о будущем». Но как быть, если наука подсказывает, что путь к нему лежит через кризисы и революции, драмы и трагедии, а не через материальный прогресс? Возникает соблазн отбросить дурную часть прошлого, препарировав его соответственно текущим обывательским вкусам.
В своем недолгом мирном бытии человеку относительно комфортно, его жизнь кажется предсказуемой, хотя и не всегда счастливой. Но что он почувствует, оказавшись в бездушном пространстве большого исторического времени с его бесконечной чередой войн и революций? Вероятно, ему захочется разглядеть в нагромождении «случайных» событий обнадеживающую закономерность, отыскать вдохновляющих кумиров, – в общем, сделать прошлое оптимистичным. Из благих побуждений испокон веков складывались лживые мифы.
Однако человеческая мысль пытлива до безрассудности. Так, было замечено: французскую революцию сделали либертены (последователи маркиза де Сада), русскую – футуристы. Действительно, под влиянием идей Просвещения во Франции вызрел настоящий «бунт телесности» против религиозного ханжества. Но народ понял суть происходящего шире: как восстание против короля, церкви, понимая это как путь к свободе, равенству, братству.
Нечто подобное сопровождало русскую революцию. А. Блок в свое время заметил: «Русский футуризм был пророком и предтечей тех страшных карикатур и нелепостей, которые явила нам эпоха войны и революции; он отразил в своем туманном зеркале своеобразный веселый ужас, который сидит в русской душе и о котором многие „прозорливые“ и очень умные люди не догадывались». Действительно, тяготы войны спровоцировали революционный бросок из казенного застоя в неведомый социализм. Историю всегда подталкивали сумасшедшие идеи, которые бездумно подхватывались, а затем равнодушно отбрасывались косными массами. Между тем еще К. Маркс протестовал против «старой истории религий и государств». Возражал он и против того, чтобы его «Капитал» стал «универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории». Увы, его эпигоны попытались сделать именно это. Результат известен.
Если человеческая мысль может быть непреклонной, то массовое сознание склонно к конформизму. До недавнего времени исходным пунктом российских исторических представлений о бурном XX веке являлась «Великая Октябрьская социалистическая революция». Сегодня очевидно, что мы пребывали во власти надуманного идеологического клише, призванного подменить тягостную реальность. Убогий симулякр развитого социализма лишь ускорил конец «большого мифа». Но старые идеологические подпорки из области социально-экономической и политической истории сохранились, продолжив свое обособленное существование. С их помощью продолжается оболванивание обывателей и стимулирование очередных сочинителей конспирологических сказок и страшилок. Разглядеть реальный ход событий 1917 года стало еще сложнее.
Между тем мировой общественной мыслью подмечены универсальные факторы, незримо подтолкнувшие мировую войну и революцию в России: демографический бум привел к омоложению населения; промышленный прогресс породил веру во всесилие человека; информационная революция усилила иллюзорный компонент его сознания. Увеличивалось количество людей с замутненным сознанием и спутанными страстями. Возросла «стадная» эмоциональность, а заодно и безрассудность человека толпы. Таков результат эмоционального перегрева всей европейской культурной среды – относительно сытой, старающейся мыслить рационально, но остающейся социально и эмоционально неустойчивой. В ход истории впервые вмешалась психика «маленького человека». Mass media сумели довести его до социальной истерии. Эмоции – от фантастических надежд до агрессивного отчаяния – вторгались в большую политику.
Не следует думать, что никто не понимал опасностей происходящего. Предчувствий было более чем достаточно. Но из них обычно вырастают не теории, а утопии. Последние имеют обыкновение разгораться под влиянием общественного нетерпения, а затем угасать в условиях остывания социальной среды.
К сожалению, к настоящему времени эмоции чаще классифицируют по внешним признакам, нежели анализируют их природу и динамику. Нынешние сочинения о революции невообразимо скучны. Это неудивительно: застой мысли усиливает естественное отчуждение от прошлого. Современные авторы по-прежнему предпочитают ориентироваться на видимое и интеллектуально доступное – то, что уловимо современными глазами.
Даже люди, именующие себя историками, безвольно прячутся от смыслов истории за частоколом цифр, некогда возведенным нерассуждающей бюрократией, за «бездушными» социологическими обобщениями или пестрыми картинками ушедшего быта. Так возникают условия для оптимистичных (психологически вполне понятных) заблуждений относительно того, что революции могло и не быть, не вмешайся в ход событий вездесущие – как свои, так и чужеземные – заговорщики. Подобные иллюзии поддерживались сверху – возможно, из опасений очередного пробуждения опасных для любой власти избыточных страстей.
Историю мы «потребляем», выкрасив ее в цвета нашего сегодняшнего бытия и нынешних эмоционально-этических предпочтений. По меркам современности идеи революции кажутся нам нелепыми, ценности – ложными, страсти – поддельными. Отсюда бегство от ее «больших» смыслов. Единственный способ преодолеть этот недостаток – вчувствоваться в прошлое, проникнуться страстями людей того времени. Это не столь сложно, если попытаться охватить основную массу личных свидетельств очевидцев, не разделяя их на «наших» и «чужих».
В советское время ход революции представлялся так: тяготы военного времени вызвали пролетарский протест, последовала волна забастовок, затем люди вышли на улицы, однако войска отказались в них стрелять. Ситуацией воспользовалась либеральная буржуазия, которая и пришла к власти. Конечно, эта схема обогащалась. По мере отдаления и отчуждения событий прошлого у Февральской революции находили все новых творцов и виновников. Все это не случайно.
Разложение сложноорганизованной системы всегда вызывает поток простейших объяснений. Они востребованы познавательными слабостями человека – особенно применительно к реалиям бунтов, мятежей и революций. В постсоветское время былое недомыслие обогатилось поисками либеральных организаторов «управляемого хаоса». Политологи, как всегда, выхолащивают прошлое для сокрытия своей интеллектуальной несостоятельности.
Вглядываться в безумства революционного насилия – малопривлекательное занятие. Хочется забыть, что всякий переворот «снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленных эпох; что, следовательно, хотя переворот и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы». Эти слова были произнесены особо почитаемым в предреволюционной России Фридрихом Ницше задолго до февраля 1917 года.
В годы Первой мировой войны многие говорили, что мир сошел с ума. Поэтому объяснять, что российское культурное пространство отличалось повышенной эмоциональностью, – задача рискованная. Между тем всякая традиционная культура перенасыщена эмоциями (даже в тех случаях, когда обычай предписывает скрывать их). К тому же российское самодержавие, отягощенное крепостническим наследием, искусственно – через церковь и образовательную политику – поддерживало недоразвитость сознания своих подданных. Отсюда характерный результат. Философствующий аристократ, директор Императорских театров С. М. Волконский считал:
В русском обывателе не было критических убеждений, а были критические настроения… Нигде… как в России, критическое мышление не имело такого огульного, сплошного характера. Поражала не только одинаковость самого мышления, но и одинаковость приемов его, трафаретность его словесного выражения. Это выливалось в постоянную – скрытую или демонстративную, сдержанную или яростную, правую или левую – критику власти. Последняя превратилась в своего рода профессиональное занятие русской интеллигенции.
Условия навязываемого духовного застоя провоцировали в среде интеллигенции протестные идеи и эмоции. Из них рождались метафоры, метафоры оборачивались понятиями, из которых складывались теории. На этой почве, сдобренной западными доктринами, и вырастали интеллигентские представления о революции – ожидаемой, происходящей, а затем и произошедшей. Массы, напротив, смотрели назад – в воображаемую гармонию утраченного бытия. Из столкновения разнородных утопий и выросла «красная смута».
Владимир Булдаков
Что такое Россия
Революция 1917 года – частый предмет исследования для современных историков. Но насколько они приблизились к пониманию ее природы за более чем сто лет? Владимир Булдаков считает, что современное обществоведение склонно скользить по поверхности внешних событий вместо проникновения в суть одного из главных тектонических сдвигов российской истории. На материале архивных документов, дневников и воспоминаний современников он – вопреки распространенным интерпретациям – стремится показать, что революция не подчинялась политической логике, а представляла собой скорее стихийное восстание, к реальности которого страна не была готова. Именно поэтому В. Булдаков отказывается от попыток описать революцию как управляемый проект и предлагает читателю эмоциональную хронику событий. Эта хроника призвана ответить на вопрос: как утопию мировой революции накрыл кровавый туман «красной смуты»? Владимир Булдаков – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Центра изучения новейшей истории России и политологии. Автор нескольких сотен работ по истории России конца XIX – начала XX века.
Владимир Булдаков
Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года
УДК 323.272(091)(47+57)«1917»
ББК 63.3(2)611
Б90
Редактор серии Д. Споров
Рецензенты: Аксенов В. Б., доктор исторических наук;
Тихонов В. В., доктор исторических наук
Владимир Булдаков
Страсти революции: Эмоциональная стихия 1917 года / Владимир Булдаков. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Что такое Россия»).
Революция 1917 года – частый предмет исследования для современных историков. Но насколько они приблизились к пониманию ее природы за более чем сто лет? Владимир Булдаков считает, что современное обществоведение склонно скользить по поверхности внешних событий вместо проникновения в суть одного из главных тектонических сдвигов российской истории. На материале архивных документов, дневников и воспоминаний современников он – вопреки распространенным интерпретациям – стремится показать, что революция не подчинялась политической логике, а представляла собой скорее стихийное восстание, к реальности которого страна не была готова. Именно поэтому В. Булдаков отказывается от попыток описать революцию как управляемый проект и предлагает читателю эмоциональную хронику событий. Эта хроника призвана ответить на вопрос: как утопию мировой революции накрыл кровавый туман «красной смуты»? Владимир Булдаков – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Центра изучения новейшей истории России и политологии. Автор нескольких сотен работ по истории России конца XIX – начала XX века.
В оформлении обложки использован фрагмент рисунка К. Хассмана для журнала Puck. N. Y.: J. Ottmann Lith. Co., Puck Bldg., 1905 Dec 27. Библиотека Конгресса США.
В книге использована серия иллюстраций «1917. Оммаж Хаиму Соколу», Евгений Никитин, MidJourney.
ISBN 978-5-4448-2439-9
© В. Булдаков, 2024
© Е. Никитин, иллюстрации, 2024
© Д. Черногаев, дизайн серии, 2024
© ООО «Новое литературное обозрение», 2024
Татьяне
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
А. Блок
…Всякий… переворот снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленных эпох; что, следовательно, хотя переворот и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы.
Ф. Ницше
Они пройдут – расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
М. Волошин
ПОЧЕМУ МЫ НЕ ПОНИМАЕМ СВОЕГО ПРОШЛОГО. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Взаимоотношения истории с обществом парадоксальны. Как наука история не нужна, как мифотворчество – постоянно востребована. Это неудивительно. Наука разрушает иллюзии, без которых люди не могут жить. Получается, что беспристрастный взгляд в прошлое – бесполезен, вреден и даже опасен для современности.
Человек просвещенный лишь делает вид, что нуждается в подлинной истории. На деле он, сам того не сознавая, разыскивает в ней то, что способно удовлетворить его нынешние – познавательные, нравственные, эстетические – запросы и потребности, включая досужее любопытство. А потому история угодливо переписывается по старому как мир черно-белому сценарию; при этом былые победители и жертвы, гении и злодеи и даже добро и зло беспечно меняются местами. В особой мере это относится к событиям революции.
История призвана способствовать самопознанию человечества. В известном смысле это «предупреждение о будущем». Но как быть, если наука подсказывает, что путь к нему лежит через кризисы и революции, драмы и трагедии, а не через материальный прогресс? Возникает соблазн отбросить дурную часть прошлого, препарировав его соответственно текущим обывательским вкусам.
В своем недолгом мирном бытии человеку относительно комфортно, его жизнь кажется предсказуемой, хотя и не всегда счастливой. Но что он почувствует, оказавшись в бездушном пространстве большого исторического времени с его бесконечной чередой войн и революций? Вероятно, ему захочется разглядеть в нагромождении «случайных» событий обнадеживающую закономерность, отыскать вдохновляющих кумиров, – в общем, сделать прошлое оптимистичным. Из благих побуждений испокон веков складывались лживые мифы.
Однако человеческая мысль пытлива до безрассудности. Так, было замечено: французскую революцию сделали либертены (последователи маркиза де Сада), русскую – футуристы. Действительно, под влиянием идей Просвещения во Франции вызрел настоящий «бунт телесности» против религиозного ханжества. Но народ понял суть происходящего шире: как восстание против короля, церкви, понимая это как путь к свободе, равенству, братству.
Нечто подобное сопровождало русскую революцию. А. Блок в свое время заметил: «Русский футуризм был пророком и предтечей тех страшных карикатур и нелепостей, которые явила нам эпоха войны и революции; он отразил в своем туманном зеркале своеобразный веселый ужас, который сидит в русской душе и о котором многие „прозорливые“ и очень умные люди не догадывались». Действительно, тяготы войны спровоцировали революционный бросок из казенного застоя в неведомый социализм. Историю всегда подталкивали сумасшедшие идеи, которые бездумно подхватывались, а затем равнодушно отбрасывались косными массами. Между тем еще К. Маркс протестовал против «старой истории религий и государств». Возражал он и против того, чтобы его «Капитал» стал «универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории». Увы, его эпигоны попытались сделать именно это. Результат известен.
Если человеческая мысль может быть непреклонной, то массовое сознание склонно к конформизму. До недавнего времени исходным пунктом российских исторических представлений о бурном XX веке являлась «Великая Октябрьская социалистическая революция». Сегодня очевидно, что мы пребывали во власти надуманного идеологического клише, призванного подменить тягостную реальность. Убогий симулякр развитого социализма лишь ускорил конец «большого мифа». Но старые идеологические подпорки из области социально-экономической и политической истории сохранились, продолжив свое обособленное существование. С их помощью продолжается оболванивание обывателей и стимулирование очередных сочинителей конспирологических сказок и страшилок. Разглядеть реальный ход событий 1917 года стало еще сложнее.
Между тем мировой общественной мыслью подмечены универсальные факторы, незримо подтолкнувшие мировую войну и революцию в России: демографический бум привел к омоложению населения; промышленный прогресс породил веру во всесилие человека; информационная революция усилила иллюзорный компонент его сознания. Увеличивалось количество людей с замутненным сознанием и спутанными страстями. Возросла «стадная» эмоциональность, а заодно и безрассудность человека толпы. Таков результат эмоционального перегрева всей европейской культурной среды – относительно сытой, старающейся мыслить рационально, но остающейся социально и эмоционально неустойчивой. В ход истории впервые вмешалась психика «маленького человека». Mass media сумели довести его до социальной истерии. Эмоции – от фантастических надежд до агрессивного отчаяния – вторгались в большую политику.
Не следует думать, что никто не понимал опасностей происходящего. Предчувствий было более чем достаточно. Но из них обычно вырастают не теории, а утопии. Последние имеют обыкновение разгораться под влиянием общественного нетерпения, а затем угасать в условиях остывания социальной среды.
К сожалению, к настоящему времени эмоции чаще классифицируют по внешним признакам, нежели анализируют их природу и динамику. Нынешние сочинения о революции невообразимо скучны. Это неудивительно: застой мысли усиливает естественное отчуждение от прошлого. Современные авторы по-прежнему предпочитают ориентироваться на видимое и интеллектуально доступное – то, что уловимо современными глазами.
Даже люди, именующие себя историками, безвольно прячутся от смыслов истории за частоколом цифр, некогда возведенным нерассуждающей бюрократией, за «бездушными» социологическими обобщениями или пестрыми картинками ушедшего быта. Так возникают условия для оптимистичных (психологически вполне понятных) заблуждений относительно того, что революции могло и не быть, не вмешайся в ход событий вездесущие – как свои, так и чужеземные – заговорщики. Подобные иллюзии поддерживались сверху – возможно, из опасений очередного пробуждения опасных для любой власти избыточных страстей.
Историю мы «потребляем», выкрасив ее в цвета нашего сегодняшнего бытия и нынешних эмоционально-этических предпочтений. По меркам современности идеи революции кажутся нам нелепыми, ценности – ложными, страсти – поддельными. Отсюда бегство от ее «больших» смыслов. Единственный способ преодолеть этот недостаток – вчувствоваться в прошлое, проникнуться страстями людей того времени. Это не столь сложно, если попытаться охватить основную массу личных свидетельств очевидцев, не разделяя их на «наших» и «чужих».
В советское время ход революции представлялся так: тяготы военного времени вызвали пролетарский протест, последовала волна забастовок, затем люди вышли на улицы, однако войска отказались в них стрелять. Ситуацией воспользовалась либеральная буржуазия, которая и пришла к власти. Конечно, эта схема обогащалась. По мере отдаления и отчуждения событий прошлого у Февральской революции находили все новых творцов и виновников. Все это не случайно.
Разложение сложноорганизованной системы всегда вызывает поток простейших объяснений. Они востребованы познавательными слабостями человека – особенно применительно к реалиям бунтов, мятежей и революций. В постсоветское время былое недомыслие обогатилось поисками либеральных организаторов «управляемого хаоса». Политологи, как всегда, выхолащивают прошлое для сокрытия своей интеллектуальной несостоятельности.
Вглядываться в безумства революционного насилия – малопривлекательное занятие. Хочется забыть, что всякий переворот «снова воскрешает самые дикие энергии – давно погребенные ужасы и необузданности отдаленных эпох; что, следовательно, хотя переворот и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы». Эти слова были произнесены особо почитаемым в предреволюционной России Фридрихом Ницше задолго до февраля 1917 года.
В годы Первой мировой войны многие говорили, что мир сошел с ума. Поэтому объяснять, что российское культурное пространство отличалось повышенной эмоциональностью, – задача рискованная. Между тем всякая традиционная культура перенасыщена эмоциями (даже в тех случаях, когда обычай предписывает скрывать их). К тому же российское самодержавие, отягощенное крепостническим наследием, искусственно – через церковь и образовательную политику – поддерживало недоразвитость сознания своих подданных. Отсюда характерный результат. Философствующий аристократ, директор Императорских театров С. М. Волконский считал:
В русском обывателе не было критических убеждений, а были критические настроения… Нигде… как в России, критическое мышление не имело такого огульного, сплошного характера. Поражала не только одинаковость самого мышления, но и одинаковость приемов его, трафаретность его словесного выражения. Это выливалось в постоянную – скрытую или демонстративную, сдержанную или яростную, правую или левую – критику власти. Последняя превратилась в своего рода профессиональное занятие русской интеллигенции.
Условия навязываемого духовного застоя провоцировали в среде интеллигенции протестные идеи и эмоции. Из них рождались метафоры, метафоры оборачивались понятиями, из которых складывались теории. На этой почве, сдобренной западными доктринами, и вырастали интеллигентские представления о революции – ожидаемой, происходящей, а затем и произошедшей. Массы, напротив, смотрели назад – в воображаемую гармонию утраченного бытия. Из столкновения разнородных утопий и выросла «красная смута».
Другие аудиокниги автора Владимир Булдаков
Последний отзыв
Очень интересная!