Самарская вольница

– Ну по нужде пойдешь? Покараулить тебя заместо повязанных стрельцов, чтоб не сбег назад в башню? – Григорий, усатый, невысокого, из-за сутулости, роста, напоминал сома и хохотнул так дико, что повязанные стрельцы враз утихли, перестали взывать о милости, говоря, что против воли исполняли караульную при казаках службу.

Максим глянул в сторону Ильинской башни с темницей – куда бежали взять караул целой кучей казаки. От воротной башни неожиданно бубухнул пищальный выстрел – не зная причины, караульный, увидев в свете факелов какую-то свалку у дверей Ильинской башни, пальнул в воздух. И как эхо среди скалистых гор, по всему городку захлопали выстрелы: то громкие на улицах, то приглушенные стенами домов и сенцев. В непроглядном густом мраке тут и там вспыхивали скоротечные ночные сабельные сшибки, близ церкви Петра и Павла полыхнул столб огня, на звоннице церкви Спаса нерукотворного заголосил сполошный колокол…

Есаул Максим Бешеный со своими казаками, ведомый Григорием Рудаковым, вместе с восставшими годовальниками и почти всеми астраханскими стрельцами, кинулись ловить сотников, пятидесятников. Кого подняли дома с постели, кого вытянули за исподнюю рубаху из темного чулана с рухлядью, кого встретили вооруженным уже на крыльце.

– Вота-а он! Братцы, наш пятидесятник Лукьян Зверухин! Имайте его живу для спроса-а!

Но Лукьян Зверухин, зная за собой немалые перед стрельцами проступки и щедрые зуботычины, прижался спиной к бревнам амбара, с яростью обреченного встретил набегающих бывших своих подначальных.

– Лучше битому быть, нежели от вас срамную смерть принять! – выкрикнул пятидесятник. Хлопнул, пыхнув огнем, пистоль, ближний стрелец шагах в пяти вскинул правую руку с саблей, с бега остановился, крутнулся, словно норовя увернуться от летящей в него пули, и рухнул на спину.

– Бе-ей! Кроши вражину-у!

Десяток тяжелых бердышей сверкнули зловеще в свете перепуганного месяца, слабо звякнула сталь сабли, раздался отчаянный крик…

Стрелецкого голову Богдана Сакмашова с двумя десятками верных ему стрельцов и стрелецких командиров словили уже за надолбами, близ Яика, – пытались уйти из города в челнах. В отчаянной драке почти все полегли на песке, а четверых стрелецких командиров ухватили живьем, притащили в город к войсковой избе, где под молодым месяцем и при горящих факелах собрались несколько сот человек. На крыльцо взошел, прихрамывая, Григорий Рудаков – попал-таки из пистоля ему в ногу стрелецкий голова, когда Григорий кинулся наперехват, не дав Сакмашову времени добежать до темного Яика и кинуться в воду… Рядом с Григорием встал Максим Бешеный, Ивашка Константинов, бывший бурлак, стащил с головы шапку, ладонью вытер глубокую, со лба и до темени, лысину: набегался до седьмого пота! Повязанные, сидели на ступеньках, головой на грудь, Богдан Сакмашов и его четыре сослуживца. Рудаков вскинул перед собой зажатую в пальцах шапку, взывая к тишине.

– Браты казаки и вы, браты стрельцы астраханские и других городов! Сотворили мы то, что умыслили втайне! И вот воля вам всем из-под боярского и воеводского ярма! Отныне вы не псы воеводские, а дети вольного Дона и Яика! И все вольные ветра вам сродни и в подмогу, покудова рука держит саблю, покудова парус будет надут этими ветрами вольности!.. Ведомо вам всем, что к городу идет стрелецкий голова Борис Болтин с войском вам на замену? Так нам не ждать того Бориску здеся, не чинить с ним кровавого боя и не терять бы своих да стрелецких голов – ведь у Бориски могут оказаться и наши товарищи, знакомцы, а то и родственники! Думаю я, браты, надобно нам всем скопом спешно сплыть в Хвалынское море да поспешать к славному атаману Разину! Любо ли вам такое дело, сыны вольницы?

Прокричав, Григорий переступил с ноги на ногу, покривил губы – ныла раненая нога! И то счастье, что пуля рванула только верх мякоти, не ударила поглубже…

Площадь отозвалась сотнями крепких голосов:

– Любо-о! – И взметнулись вверх кривые сабли, копья; отливаясь лунным светом, сверкнули широкие отточенные бердыши.

– А коль любо, так выкрикивайте, кого на атаманское место! И у тараканов есть свой вож, а мы тако же все с усами, и негоже нам быть без атамана!

Со смехом, едва не разом, площадь дружно отозвалась:

– Тебе быть атаманом!

– Твои усы длиннее наших, Григорий! Тебе и водить нас!

– Ты хаживал по морю с атаманом Ивашкой Кондыревым, тебе ведомы кизылбашские города и пули…

– И кизылбашские женки тоже! – прокричал кто-то из казаков, намекая, что Григорий привез из похода трех красавиц, двух продал тезикам в Астрахани, а одну, крестив в церкви, по согласию сделал своей женкой и матерью четверых добрых казаков, трое из которых теперь у атамана Разина, а меньшой покудова у мамки под боком…

– Тебе быть атаманом!

Григорий Рудаков скупо улыбнулся – помнят казаки о его прошлых походах! – поклонился на три стороны от крыльца, потом с тревогой глянул на небо: рассвет уже близок, а с рассветом, чего доброго, может нагрянуть и Бориска Болтин! И кто знает, как поведут себя стрельцы в его отряде? Ну как учинят жестокий бой и не дадут возможности свершить задуманное еще по весне? Тогда, уходя в море, Степан Тимофеевич наказывал ему, Рудакову, дождаться верховых казаков с Яика под рукой атамана Леско и поспешать к нему на помощь к невольничьему городу Дербеню…

– Жду я, дядько Григорий, – говорил Степан Тимофеевич доверительно, с глазу на глаз со старым казаком, – с родимого Дону Сережку Кривого да Алешку Каторжного с крепкой подмогой. Да ты привел бы ко мне яицких молодцев с полтыщи! Вот и была бы нас сила супротив кизылбашцев. Дума у меня есть, старый, пугнуть хорошенько шаха Аббаса, чтоб почуял нашу крепкую руку, да и просить опосля у него земли по Тереку альбо еще где ни то пригодные для вольного казацкого поселения! Чтоб не жить нам под тяжким боярским сапогом! А ежели не даст земли Аббас, так пошлет супротив нас крепкое войско. С моими двумя тысячами не осилить кизылбашскую рать, истает ватага побитыми да ранеными.

– Сотворим, как ты надумал, Степан Тимофеевич, – заверил тогда Григорий атамана Разина. – Ты иди к Дербеню, а я казаков под твою руку собирать стану…

Но едва успел атаман Разин выйти из Яицкого городка, как нагрянули стрельцы из Астрахани, захватили крепость, стрелецкий голова Сакмашов начал крепкий сыск и расправу над теми, кто был заодно с мятежными донскими казаками.

Прибытие Максима Бешеного, его арест и угрозы выдачи в руки воеводы Прозоровского всколыхнули среди яицких годовальников притаенную злобу против воеводского утеснения, тут и вышел из тайного укрытия Григорий Рудаков, пустил по городу своих верных шептунов. Поднялись казаки, а к ним пристали без малого все стрельцы…

Тряхнув головой, морщась от боли в ноге, по которой из-под повязки сочилась-таки кровь, стекая в сапог, Григорий Рудаков снова возвысил голос:

– Коль выбрали в походные атаманы, так вот вам мое повеление: стрелецкого голову Богдана Сакмашова за его неласковое к казакам и стрельцам отношение, в отместку за сгинувших по его злому сыску наших братьев, за слезы женок и детишек посадить в воду! Стрелецких командиров, кои не испачканы казацкой кровью, раздуванив по вдовам их пожитки, спустить с крепким наказом, чтоб впредь носили в своей груди человеколюбивое сердце! Всем вам взять в дорогу возможно большой харч и – в челны! С первыми лучами солнца уходим по Яику в море! Тамо и будем искать Степана Тимофеевича!

– Сыщем! Слава о нем теперь, должно, гудит по всему берегу окрест моря! – поддержал Григория Рудакова Ивашка Константинов. – То-то будет рад Степан Тимофеевич такой изрядной ратной подмоге!

– К атаману Леско пошлем кого-нибудь из казаков, чтоб спешно шел за нами следом! – добавил Максим Бешеный.

– Решено кругом войсковым! – подытожил высказанное походный атаман. – Марш по домам собираться и выходи на берег к челнам!

Казаки и стрельцы, с походным запасом харчей и воинского снаряжения, взяв и ратный запас, бывший при Сакмашове, через час были уже в челнах и, провожаемые бабьими слезами и мальчишеским криком, дружно отчалили от берега, подняли паруса и с легким попутным ветерком пошли вниз по реке, оставив на стремнине «мерять глубину» ненавистного стрелецкого голову Богдана Сакмашова…

– Туманище-то какой, зги не видать! – с беспокойством посетовал Григорий Рудаков, сидя на носу головного челна и стараясь хоть что-то разглядеть впереди. – Вот так сунет кто-нибудь кулачищем меж глаз, и не увидишь, от кого гостинца дождался!

– Надобно выслать вперед дозорцев, а то не на кулак наткнемся, а на пищальный залп со стругов Бориски Болтина, – присоветовал Ивашка Константинов, прислушиваясь к звукам с реки – не хлещут ли по Яику весла, выгребая встречь течению.

– Разумно советует Ивашка! – подхватил Максим Бешеный. – Мы знаем, что Болтин плывет к Яику; а он о нас несведущ! Нам и ухватить ратное дело в свои руки, коль стычка неминуема получится! А дозорцы дадут знак, коль струги стрелецкие уже всунутся в реку.

– Ваша правда, други, – согласился походный атаман. – Бери, Иван, второй челн и гоните его перед нами что есть силы до самого устья. Да потом оглядите море в сторону Астрахани, не близятся ли воеводские струги. Храни Бог, ежели успеют устье Яика загородить, тогда…

Что будет тогда, Максим и Ивашка сами знали. Один останется выход – уходить в верховья Яика, к атаману Леско, там и ожидать возвращения Разина. Своими силами яицким казакам мимо Астрахани по Волге тоже не пробиться, еще и струги ведь надо было как-то там доставать.

Ивашка Константинов подозвал второй челн, пересел в него и с шестью казаками поспешил на веслах и под парусом вниз по течению, быстро отрываясь от отряда. Прошли версты три, и вдруг Ивашка двинул шапку на затылок, обнажив коричневую от загара залысину, дал знак гребцам затаиться и не плескать веслами: что-то громоздкое и темное виднелось на пути, приткнувшись к правому крутому берегу.

– Паузок купеческий, – прошептал один из казаков, повернувшись на скамье лицом вперед. – Спит купчина ночью, по реке не хочет идти.

– Не-ет, не купеческий, – отшепнулся Ивашка Константинов. – Гляди, кажись, стрелец в карауле на носу паузка, с бердышом.

– Неужто Бориска Болтин успел-таки войти в Яик? – с замешательством проговорил тихо казак, лицо его выразило крайнее напряжение. – Поворотим к своим?

Ивашка Константинов помотал лохматой, с седыми висками головой, решил тихо сплыть по течению еще чуть ниже. Если паузок один, то казаки возьмут его без большого труда. А если за ним у берега в тумане укрыты струги – быть беде…

Челн, придерживаясь левого берега, безмолвным ужом скользнул вниз. Прошли, едва подгребая веслами и со спущенным парусом, еще с версту – спокойно на Яике, стрелецких стругов поблизости не видно.

– Поворачивай живо, ребятки! – повелел Ивашка. – Упредим походного атамана о виденном!

И успели вовремя. Головной челн с походным атаманом выплыл из тумана как раз тогда, когда, едва миновав спящий паузок, снизу на всех веслах прилетел легкий челн с Ивашкой Константиновым.

– Внизу никого? – спросил Григорий Рудаков, и, узнав, что близко стрельцов нет, вложил пальцы в рот, и пронзительно засвистел. От посвиста этого, казалось, колыхнулся туман над Яиком. Стрельцы, спавшие на палубе паузка, огорошенные разбойным свистом, бросили пищали и налегке посигали с борта на мокрую песчаную отмель: вот и верь после этого командирам! Сказывали, что все казаки-разбойники давно гуляют в кизылбашских землях, а они сызнова шастают по Яику! Пусть сам черт тут с ними воюет, а не они!

Как мухи на медовые соты, казацкие челны налетели на низкобортный паузок. На палубе вспыхнула непродолжительная свалка, и Максим Бешеный, заметив, что у входа в каюту лихо бьется стрелецкий командир в малиновых штанах и в одной нательной рубахе, отстранил казаков рукой и сам выступил вперед.

– Ну-ка, робятки, дайте мне его на зуб попробовать, съедаем ли сей командир стрелецкий, не зря ли жалованье казенное проедает? – И с саблей наготове шагнул встречь командиру. – Кто таков? Почто бой учинил с казаками, ежели стрельцы твои почти все побежали прочь?

– А ты, казацкий атаман, какого роду-племени? – бесстрашно ответил вопросом на вопрос стрелецкий командир, яростно потрясая обнаженной саблей. – И есть ли в твоей душе хоть малая доля понятия о чести, присяге и долге перед Отечеством? Молчишь? Должно, душа твоя пуста от таких святых понятий?

– Я есаул Яицкого войска Максим Бешеный. Слыхал о таковом? Прозвище не мимо сказано. Клади саблю, и жив будешь. Гляди, твои стрельцы кто побран в полон, а кто утек в кусты. Жаль будет такую красивую голову сечь саблей… Бабы тебя, должно, крепко любят, а?

– Не о бабах нам толковать, есаул! А до моей головы еще добраться надобно, свою подставляя. И стрельцы поступили по совести своей, а я сотник государев Данила Тарлыков, не честь ратнику перед разбойником пасовать. Бьемся, есаул! – И сотник Тарлыков первым сделал взмах.