Терская клятва (сборник)

– Ага, здесь корова. Иде ж хозяйку черти носят?! – расслышала она голос свекра и – едва не закричала от радости. Отбросила крючок, вытолкнула дверь.

– Батя! Дождалась, слава богу…

Свекор засеменил у ней, взволнованно бормоча:

– Воистину Господу слава! Думал, уехала или арестовали. Дом на запорах. Когда гляжу – буренка… Ну, здравствуй, Фрося! Были у нас нехристи?

– А где Пашенька? – не отвечая, с тревогой вымолвила Ефросинья.

– У свахи. Не отпустила в такую катавасию.

– Как вы добрались? Война кругом!

– Не поверишь. С немцами приехали. Попросились на попутку. Взяли до Стодеревской. Я не один. Я, дочка, «радиву» нам привез.

– Какое радио?

– Да профессора с Ленинграда. По дороге познакомились. Зараз в саду залег, где лилии и другие твои цветы. Пока не нанюхаюсь, говорит, не встану.

– Батя, к нам НКВД троих детей поселил. Добавилось хлопот… А сынок сильно скучает?

– Жалкует по мамке, ясное дело. Собой справный, сваха пирожки печет… А иде ж эти гаврики?

– Не надо так. Они послушные дети. На сеновале спят. Вы письмо мое получили?

– Заказал чтице заупокойную по Боре… – проговорил старик и, всхлипнув, беззвучно затряс плечами.

– Батя, живой Боря! Я по письмам вычислила! – с неколебимой твердостью заверила Ефросинья. – Он из госпиталя прислал письмо в июле. А похоронку в начале июня нам послали. Выходит, шла больше месяца. Значит, путаница!

– Могёт, и так… Один бог ведает! – вытирая лицо рукавом суконного пиджака, оживился свекор. – Будем ждать! Хотя война, должно, не скоро кончится. Ну, собери нам что-нибудь, Фросюшка. Чихирь немцы не забрали? Зараз «радиву» приведу…

Ефросинья зажгла в летнице[15 - Летница (южн. каз.) – летняя кухня.] свечу, высыпала из чугунка в миску оставшуюся картошку «в мундирах». Приготовила пышку, помидоры и малосольные огурцы. Она испытывала радостное успокоение от того, что свекор дома и что с сынишкой всё благополучно.

Откинув занавеску, в дверях показался представительный старец в шерстяных мятых брюках, в чесучовой толстовке навыпуск и с погасшей трубкой в зубах. Его пытливый взгляд остановился на хозяйке. Вскинув седую лохматую голову в грязной туристической панаме, гость галантно поклонился и вынул изо рта трубку.

– Позвольте представиться! Профессор ленинградского института Калитаев. Олег Анисимович. Естествоиспытатель в широком смысле этого слова. Ваш свекор оказал мне любезность, предложив временный приют. Я был эвакуирован из северной столицы еще в мае и обитал в Кисловодске. А теперь остался без средств и пытаюсь добраться до Тбилиси, где у меня друзья. Как величать вас?

– Ефросиньей. Лучше – Фросей. Рукомойник полный. Полотенце глаженое.

– Должен сделать комплимент, милая дамочка, – заняв внушительной фигурой половину кухни, рокотал ученый. – У вас чудесные Lilium speciosum, цветы лилии прекрасной. Ее узнаешь с закрытыми глазами по карамельному аромату!

– Мне нравятся лилии.

– Да. Сие благородное растение родом из Китая и Японии. В Стране восходящего солнца еще до князя Владимира существовала традиция любоваться цветами – ханами. Часами японцы созерцали цветение умэ – дикой сливы и сакуры, вроде нашей вишни, и предавались раздумьям. Воины брали с собой веточки сакуры, веря, что души погибших возрождаются в них. А у казаков, как сказал ваш свекор, любимые цветы – лазорики. Меж тем они имеют научное название – тюльпаны Шренка. Этот замечательный путешественник впервые описал его…

Лука Фомич, постояв с кувшином в руке, нетерпеливо перебил дорожного приятеля:

– Да проходи ты, мил-человек! Ешь, пока рот свеж. Зараз отведаем чихиря. Хоть и мудрый ты человек, а про терское винцо не знаешь. Как это по-научному… Опыт? Во! Зараз по кувшину сдюжим – вот и постигнешь казачью науку…

14

Скоротечный ночной обстрел принес жертвы. Погибло два солдата из взвода Белозуба, ранило подносчика боеприпасов из пулеметного расчета и еще троих стрелков.

Ивенский собрал на КП офицеров и, расстелив под горящей «летучей мышью» на артиллерийском ящике миллиметровку, подробно объяснил план обороны. Смысл его сводился к тому, что немцы наверняка нанесут главный удар по правому флангу, где удобный подход и укрытия, – ложбины, деревья, старинный крепостной вал. Задача Шаталова подпустить врага и открыть по нему огонь с ближней дистанции, чтобы артиллеристы и пулеметчики смогли отсечь первые шеренги автоматчиков. Расчетам ПТР при появлении танков бить наверняка, и тоже со стометровой дистанции, зря не тратить боеприпасы И наконец, Тищенко должен по ходу боя корректировать огонь пушки и приданных пулеметных расчетов, закрывать своими силами возникающие в обороне бреши.

– С батальоном связи нет, – напомнил Ивенский. – Поэтому решение принимаю самостоятельно. Сутки мы должны продержаться. Пока нет понтонного моста, немцы за Тереком. А возведут – покатятся с ветерком на Грозный. Стоять насмерть! Первого, кто бросит оружие и побежит, расстреляю лично!

Проводив командиров, он выслушал донесение разведчиков. Оставшись один, отстегнул кобуру с пистолетом, снял сумку. Он не стал тушить лампу. Как был в сапогах, опрокинулся спиной на лежанку, надеясь уснуть. Но слух сам без всякого усилия ловил малейшие звуки. Он рывком снова сел, стал в который раз прокручивать варианты предстоящего боя.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться! – от входа прокричал ординарец. – Арестованный к вам просится. На старшину кричит и даже… матерится.

– Что Калатушину надо?

– Не говорит. Требует и – всё.

– Веди.

Ивенский тупо посмотрел на карту, на неработающую рацию. Стрелки наручных часов показывали половину пятого. И заново с ироничной усмешкой прикрепил кобуру к поясу и перебросил через голову ремешок полевой сумки. Прикурил сигарету. Раздались сбивчивые шаги. Калатушин, тяжело отсчитав ступени, остановился напротив висячей лампы. Его лицо приняло выражение преданности и дружелюбия.

– Я признаю вину, Александр Матвеевич. И прошу поверить, что виной тому – эмоции. Кардинально исправлюсь.

– Это вы скажете на собрании коммунистов роты. Пусть они примут решение.

– Если настаиваете… Я и товарищам объясню. Не ошибается тот, кто бездействует. А на войне каждый час – испытание… Товарищ капитан, у меня есть важное предложение.

– А именно?

– Ввиду сложившейся обстановки, я готов, рискуя жизнью, отправиться в сторону Моздока, чтобы установить связь с командованием. Мы действуем самовольно! Это, так сказать, смахивает на «махновщину».

– Хочешь сбежать?

– Что вы! Как можно не верить мне, политруку сталинской армии? Вы заведомо настроены против…

– Я знал, что ты – шкура. Но чтобы до такой степени был… – Ивенский добавил ядреных слов, презрительно глядя в потное лицо Калатушина. – Ты мараешь память комиссаров, кто в бою доказал свою правду! Тех настоящих коммунистов, кто живет судьбами солдат… Был у меня замполитом Фролов, геройски погибший друг. Он научил ценить и жалеть каждого солдата. Бойцы берегли его пуще себя. Потому что заботился о них, как о братьях… Слышишь?! А у тебя душа – кирзовая, глухая… Арест я отменяю. И приказываю немедленно поступить в распоряжение командира санитарного отделения младшего сержанта Зинченко. Будешь помогать. Покажешь личный пример.

– Это противоречит моим должностным обязанностям. Вы выставляете меня на посмешище…

– Выполняйте приказ! – прикрикнул Ивенский.

– Есть, – козырнул Калатушин и, повернувшись через левое плечо, торопливо пошагал к выходу.

Уже доцветала августовская заря. Мелкие округлые тучки, окрашенные по краям багрянцем, напоминали бутоны маков. Из степи нес ветер горечь целинных палов и полыни, сладковатый запах чертополоха. Над Тереком курился туман. В омутах взбрасывались крупные сазаны. Обманчивый ютился покой в долине – входило в силу степное утро…

Ночью немцы подтянули силы и заняли удобные позиции. Минометный обстрел начался внезапно. Визгливый вой осколков разорвал тишь по всему прибрежью. С бульканьем вспарывала водное зеркало шрапнель. Три легких танка, дымя выхлопными трубами, медленно ползли к Тереку. Их пушки несколькими залпами раскололи стену ремонтной мастерской. Цепь пехотинцев, длинными очередями стреляя из шмайссеров, уверенно шагала за ними. Свинцовый рой густо носился в воздухе.

Ивенский, находившийся в смотровом окопе, дал команду открыть ответный огонь. Миномет и пушка громыхнули разом, на четыре голоса застрочили пулеметы. По «Панцерам» стали бить противотанковые ружья. Зачастили винтовки. Сраженные немецкие солдаты стали падать. Уцелевшие быстро залегли. И опять ударили танковые пушки и минометы, неся разрушения и смерть…

За первый час боя из строя выбыла треть роты. Ивенский в момент затишья пробрался в первый взвод, оставшийся без командира. В дальнем окопе, где хранились боеприпасы, он увидел убитых. У самого входа лежал Белозуб. Сердце у Ивенского сдавило. Он собрал всех, кто уцелел во взводе.