Казачий алтарь

Фюрер несколько подавлен. После отставки Листа и нашей неудачной поездки с шефом, генералом Иодлем, в Сталино он не приглашает к обеду ни Кейтеля, ни Гальдера, ни Иодля. Даже не здоровается. Очевидно, боевые действия на Кавказе затянутся на всю зиму. Фюрер подписал директиву «Принципиальные задачи обороны». В ней указано, что нужно «копать и снова копать, особенно пока грунт еще мягкий». По заданию шефа имел беседу с группенфюрером СС Арно Шикеданцем, рейхскомиссаром Кавказа, развернувшим энергичную работу на занятых нами землях».

16

Земля – голубоватая капелька во Вселенной – едва мерцала среди звездных миров.

Семь дней и ночей возносился Дончур к Приюту Светоликого. И стал на зеленую, пружинистую твердь.

Случилось так, что в это же время с Земли переселилось в Царствие Светлое множество душ ратников, и славянских, и иноплеменных; явился домовой Игнис, охранитель бюргерского рода. Он был таким же огнещанином, как и Дончур, и столь же древен; и не меньше встревожен участью своих домочадцев, живших в Тюрингии.

Бирюзовый свет неоглядно струился вокруг. Проблескивали в нем огоньки – души людские, простившиеся с земной юдолью и обретшие вечное умиротворение.

Светоликий, который именовался славянами Сварог, арийцами – Один, на самом деле, был единственен. Всевышней волей своей соединял и дух каждого, и народы, и космическую беспредельность.

И предстали домовые, Дончур и Игнис, пред его дворцом, тем самым, который немцы знали как Валгалле, а славяне называли Солнечным; и ждали, пока пригласят их.

Вошедши во дворец, узрели они печальное чело Светоликого и его пристальные очи. Несказанная благодать и сила исцеляющая исходили от Пастыря. Огнещане поведали о том, что мучило их, и умоляли помочь. Речь Вседержителя была ясна и одинаково понятна и Дончуру, и Игнису, ибо души их, исполненные добрых намерений, обрели способность постичь истину…

И покинули огнещане дворец Светоликого. И убедились, что простого объяснения происходящему нет.

Не по воле одного или нескольких человек столкнулись народы. В недрах душ, в зле, таящемся в каждом из живущих, тлеют искры, из которых разгорается военный пожар. Война не есть вражда и ненависть, а лишь воплощение их. Кучка властителей в обеих странах дала выход всему темному и дикому. Заразила людей ложью, что счастья можно достичь насилием. Возвеличив себя, нечестивцы на гибель обрекли свои народы, видя в них лишь стадо покорных. В обоих государствах возобладала сила подавляющая; жизнь окаменела в мертвом однообразии и неподвижности, подчиненная диктаторам. И всегда, коль скоро это случается, иная, разрушающая сила взрывает общество! В Германии раскрутился маховик вражды. И теперь немец, одурманенный жаждой наживы, стремился убить русского, чтобы быть богатым и счастливым. Русский же, защищаясь, вынужден отвечать тем же. Ненависть достигла крайнего проявления! Однако в смертоносном огне она, независимо от чего бы то ни было, переплавлялась в свою противоположность – жалость и любовь. Именно это властители вытравливали из душ народов. Круг смыкался…

И поняли Дончур и Игнис, что лишения земные следует принять как должное. И претерпеть все, и заботиться о домочадцах с неослабным рвением. И снова семь дней и ночей держали путь обратно, к Земле; и простились не врагами, а союзниками, несущими одну заповедь Божию.

На исходе восьмого дня узрел Дончур снежные вершины гор, ущелья, озаряемые фронтовыми вспышками. Солнцелет показался со стороны Божьей звезды. В прозрачном, ярко светящемся шаре находились существа высокого роста. Они вступили с огнещанином в странное, бессловесное общение. Дончур понял, что они настроены дружелюбно и хотят помочь ему добраться до очага. И догадался, что эти неведомые создания также являются посланцами Светоликого. Из солнцелета хорошо была видна земная поверхность. Предчувствие негаданной беды, грозящей носителю его рода, заставило Дончура сосредоточиться. Он узрел скачущих черных всадников и бессильно шагающего ратника. Дух домового занялся! Внук старейшины рода, Яков был на краю погибели. Дончур рванулся к нему, но посланцы Сварога успокоили. Большой огненный шар круто и легко опустился на землю. Озоновый удар не причинил Якову ни малейшего вреда. Его, усыпленного, одно из существ бережно внесло на руках вовнутрь солнцелета…

17

Август-припасник отсчитывал свои последние деньки. И как-то сразу стали заметней на деревьях пожухлые листья, и гуще запахло вызревшей полынью – предвестницей осени. Толпились в небе птичьи стаи. Неустойчивость чувствовалась во всем: то жгло солнце, то перепадали дождики, то буянил ветер, вздымая пыль и подламывая тускнеющие личики последних цветов. Бледно-лиловые бессмертники, наперекор всему, тихо и строго струили свой манящий свет, вцепившись корнями в песчаные скаты бугров и балок. Только и любоваться ими издали, а сорвешь и поднесешь к лицу – источают грустноватую истому.

Худым хозяином оказался август в этом году. Ввергнутые в коловерть войны, люди опустили руки. В колхозном саду, за околицей Ключевского, осыпались и гнили яблоки. По нескольку мешков семечек набил каждый, кто только хотел. И все же большая часть подсолнечного поля стояла брошенной. Рядом бурело на глазах и никло житнище. Кое-кто украдкой подкашивал ржицу, на корм скоту. И целыми днями с полей доносился жадный, пиршеский карк ворон и грачей.

По неизвестной причине на сход в хутор Ключевской представители новой власти в назначенный день не приехали. Два часа маялись казаки и бабы в напряженном ожидании и – разбрелись.

Ровно через неделю с утра грубые крики и ржание лошадей всколомутили хуторские улицы. Полицейские нагрянули внезапно.

Полина Васильевна была на дворе, когда к воротам подъехали два верхоконных с винтовками и белыми повязками на рукавах.

– Тетка! Бери своего хозяина и марш к церкви! – требовательно крикнул смуглолицый парень, хмуря брови и помахивая нагайкой. Его сослуживец, молодой, белобрысый, на редкость неприятный длинноносик пригрозил:

– А то ноги из задницы выдернем!

– И не стыдно тебе говорить мне такое? Молоко на губах оботри! – обиделась Полина Васильевна, не отводя прямого, небоянного взгляда.

Сквернослов тронул лошадь и небрежно кинул:

– Не забудь и дочку! Если красивая – оженюсь. Я тебе за недельку внуков штук пять наделаю.

Полицейские загоготали и поехали прочь.

Переговорив, Шагановы решили, что женщинам делать на сходе нечего. Первым туда отправился Тихон Маркяныч. Вероятно, надумал зайти за приятелем, дедом Корнеем. Уже несколько дней кряду старички бражничали, забавлялись вишневкой. А Степана Тихоновича захватили раздумья. Он прикидывал и так и эдак: могли припомнить службу в сельсовете и бригадирство, и тогда не сносить головы! Припишут к активистам и – к стенке! От этого предположения заколотилось сердце. С другой стороны, можно напомнить, что младший брат, Павел, был белым офицером. А сам он, Степан Шаганов, претерпел от советской власти, как кулацкий элемент, и три года валил сосны в сибирской тайге. Наконец, собравшись с духом, надев желтую выходную рубашку и синие брюки, напрямик зашагал к бывшему майдану.

С угла площади Степан Тихонович увидел немалую толпу ключевцев и аксайцев, собравшуюся около церковной ограды. Дверной проем храма зиял пустотой. На обрушенной паперти покуривали, похаживали полицаи. Напоминавший «эмку» автомобиль мышиного цвета с открытым верхом стоял в тени раскидистого вяза. На заднем сиденье, откинувшись на спинку, скучал сухопарый мужчина средних лет, с недовольной гримасой на холеном лице, в очках с золотой оправой. На нем был офицерский мундир зеленовато-пепельного цвета с серебристой нашивкой в виде орла на правой стороне груди. Точно такая же нашивка блестела на высокой тулье фуражки. Офицера охраняли три автоматчика. Несмотря на жару, их френчи были застегнуты на все пуговицы, рукава аккуратно подвернуты до локтей. Тут же, возле машины, переминались двое гражданских. Один из них, плешивый, показался Степану Тихоновичу знакомым.

Подойдя к ограде, бывший бригадир поздоровался с бабами. Те лишь кивнули и скорбно завздыхали, как будто ждали выноса покойника. Делая вид, что не замечает вызывающе нахальных глаз Анны, Степан Тихонович пробрался дальше. Слух невольно ловил бессвязные слова, приглушенные перемолвки.

– А будут активистов заарестовывать, чи нет?

– Доразу арестуют. Отольются им наши плаканки!

– Полицаи – все чисто из хохлов. Хочь калмыков нема…

– Не бреши! И русские есть. Иной русак троих немцев стоит. Пакость неимоверная.

– Галинк, а Галинк! Я на тобе энту кохту не бачила. Чи новая?

– Гля на нее! Да я энту блузочку ишо до войны справила!

– А не перестреляют тута нас? Гляди-кось мордатый за антомат шшупае…

– Гутарят, Наумцев заплошал. При смерти. Через ранение бецтвуе.

– Анька Кострючка, как вырядилась! И Мотря туда ж… Тираску достала белую. Чи сбесилась при старости лет?

– Надоть камыш зараз бить, покеда с него шкурка не сполозила. А пеклый, передержанный на корню, на крышу не гож. Потрескается.

– Я, Проша, силком был мобилизован в Первую Конную. Мине за прошлое корить не пристало…

– Вчерась наезжал ко мне сват из райцентра, из Пронской. Красная Армия, баял, капитулировала. А Сталин украл миллион золотом и драпанул через Сибирь аж в Америку!

– Слышка была, что вернут казацкие привилегии.

– Возвернут и ишо по пульке на каждого довесят!

– Как жа с солью теперича? Обнищали вконец.

– Слезами подсаливай…

Старики кучковались перед папертью, сообразив, что обращаться к сходу будут именно оттуда. С первого взгляда было ясно, что бородачи под хмельком. Старший Шаганов что-то доказывал деду Корнею с таким запалом, что трепетали ноздри. Приятель же, хитровато щурясь, покусывал седой ус и покачивался. Порыжелые от солнца брови деда Дроздика двумя шмелями свирепо сталкивались у переносицы и распрямлялись, выказывая, что благообразный угоднический лик старичка весьма обманчив.

– Гляжу, вы, деды, сегодня веселенькие, – приблизившись, заметил Степан Тихонович.

Дед Корней зыркнул исподлобья, нахмурился:

– Степка, иде твои усы? Ты казак али кто? Не морда, а сковородка! Вишь, у мине какие? С подкрутом! Ишо бабы-дурочки зарятся… Тиша, прикажи сыну отрастить!

…Суетливо сбежав с паперти, полицаи оттеснили стоящих впереди. Затем рассекли толпу и по образовавшемуся живому коридору пропустили к церковному крыльцу двух гражданских, офицера и автоматчиков. Представители новой власти выстроились на середине паперти.

– Братья казаки и сударыни казачки! – во весь голос, властно обратился плешивый к притихшим хуторянам. – Поздравляю вас с освобождением от большевистского ига! Благодаря Адольфу Гитлеру, доблестная германская армия даровала нам вольную жизнь! Здесь, на границе трех областей, Дона, Кубани и Ставрополья, наступает эра процветания и трудового счастья. То непосильное ярмо, которое коммунисты надели на казаков, сброшено! Красный дьявол, в лице жидов-комиссаров, ввел наш народ в заблуждение, а затем взял в ежовые рукавицы. Палачи Свердлов, Троцкий, Дзержинский, Каганович много пролили русской крови! Но куда как больше повинны в этом вожди: Сталин и злодей Ульянов-Ленин! Им нечего было терять! Их задачей было растерзать Россию… Посмотрите на этот храм! Святилище обращено в грязный склад… – от чрезмерной натуги голос оратора захрипел, он закашлялся.