Девочка на джипе (сборник)

– Заехал к тебе по дороге в Бариловку. Наследство объявилось.

– И большой куш?

– Теткино подворье на хуторе Майском.

– Глухомань. Жаль, что завещал не дядька миллионер, проживающий в Америке или Канаде…

– Да, недурно было бы! – засмеялся Андрей Петрович.

– Заночуешь у меня? Видишь, какой дворец воздвиг!

– Прежним принципам не противоречит?

– Наоборот! Живу в условиях, близких коммунизму. Тебе легко язвить. А побыл бы в моей шкуре… Вкалывал инструкторишкой райкома, завотделом, потом в обкоме. Дорос до первого секретаря в перестройку! Болтологией Горбач занимался, валил страну. А мы туалетное мыло и сахар на уровне бюро райкома делили! Анекдот… Больной приходит к врачу. «Что со мной? Всё, что до „перестройки“, помню досконально, а то, что после, – в голове белым пятном. Это, доктор, склероз?» – «Нет, что вы. Это – счастье!»… Ну, давай за коммунизм в отдельно взятом дворе! – Василий Ильич и второй раз выпил полный бокальчик, потянулся к свисающей кисти темно-розового муската. – Элитный. Слаще, чем у персидского шаха!

– А где же Зоя?

– Зоя Николаевна, мой друг, по Италии раскатывает. В турпоездке с внучкой. Людмилочка помогла. Муж ее у министра референт-помощник. Ну, и бизнесом занимается. А младшая, Нинок, врач-косметолог. В Ростове… Мы с Зойкой ни от кого не зависим. Хватает моей пенсии персональной. Недаром двенадцать годков денежками в банке ворочал… Рад, что заехал. Старый друг лучше новых слуг! Это – современная поговорка! Не слыхал?.. Алла твоя держится? Помню, выбивал ей путевку в Болгарию, как лучшей медсестре. А как готовила пироги с грибами! Шустрая она у тебя была, танцевальная…

– Прибаливает. Вспыльчивая очень. А в девяностом году в демократку перекрестилась.

– Твоя Алла?!

– Портрет Ельцина на митингах таскала.

– Да-да… Смутные были деньки. Зомбировали народ! Я полтора месяца скрывался у дядьки, в Батайске. Рая! Отгони же ос! Туча кр-ружит, – повернувшись к входу, рявкнул хозяин с начальнической вибрацией в голосе.

Прислуга точно бы материализовалась из зеленого затенья. Живо заплясала, вскидывая вафельный рушник в разные стороны, сбивая на лету и отпугивая сластолюбивых воровок. Лукьянченко строго наблюдал поверх очков.

– Молодец. Как пропеллером срубила. А теперь «спой, светик, не стыдись».

– «Русское поле»? – охотно отозвалась Раиса.

– Давай про молодость!

У женщины оказался красивый распевный голос. И едва начала она песню, как бывший секретарь райкома в такт застучал ложкой по столу, подхватил:

И снег, и ветер, и звезд ночной полет…
Меня мое сердце в тревожную даль зовет!

– Нет, сегодня ты не в форме, – вдруг остановил он поющую. – Иди… Было время, Андрюша, – мечтали… А сейчас никуда уже не тянет, ни в какую даль…

– Мне пришлось уйти из школы по инвалидности. Тяжело дался крах державы!

– Да брось ты! Хрен с ним, с Союзом! Дорожи дружбой. Знаешь, что… Недавно я взял «БМВ». А тебе, боярин, свою «Ниву» пожалую. С царского плеча. А?!

– Машину? – растерянно вымолвил Андрей Петрович.

– В хорошем состоянии. Белую. С импортной резиной.

– Не за тем меня сюда занесло! – отшутился гость, уловив в хмельной интонации приятеля нотку куража.

– Ты, Андрюшка, не выкаблучивайся… Я тебе не милостыню даю. Завтра позвоню начальнику ГАИ, переоформим на тебя, заверим у нотариуса фиктивную куплю-продажу. Налоги беру на себя.

– Ты вправду? Или по пьянке? – уже серьезно спросил Андрей Петрович, заподозрив прихоть захмелевшего приятеля разыграть его.

Василий Ильич обернулся, – нет ли кого рядом, – и понизил вдруг голос:

– Ты не смотри, что я веселый… Рак у меня, Андрюшка, третьей стадии… Правое легкое, сволочь, рвануло! Повторный курс «химии» прохожу. Короче, время сочтено… Я тебе первому об этом говорю… Никогда не просил. А сейчас прошу поклон-но! Это мне нужней, чем тебе. Много накуролесил. Часто забывал о близких людях… Будешь ездить и – обо мне вспоминать!

– Почему же ты не сообщил об этом родным? Нечестно по отношению к ним…

– Раскиснут заранее… – скороговоркой произнес хозяин. – Люську фирма на два года командирует в Бразилию. Зоя через месяц в Москву перебирается на присмотр внуков. Младшая дочь да Раиса меня досмотрят…

– А выглядишь неплохо. Может, обойдется? И виски пьешь.

– От боли и какой-то космической тошноты… Еле отправил Зойку, чтоб не догадалась. Я в последнее время Пушкина перечитываю. Помнишь, Ибрагим уехал, не простившись со своей француженкой. Так и у меня не хватает духу признаться жене…

Он с внезапной тревогой оглянулся. Людмила, прежде говорившая по мобильнику как бы сама с собой, пересекла двор раскованно-летучей походкой, – блондинка голливудского пошиба.

– Венеция! – объявила отцу, с улыбкой подавая изящный красный айфон.

– Ау! Легкая на помине, Зоинька. Только что говорили о тебе с Андреем Баклановым. Да, у нас. Передаю горячий привет тебе и – обратно… Откуда звонишь, с площади Сан-Марко? Знаю. Гулял там. Корм для голубей по евро или подорожал?

Путешественница что-то рассказывала, а Лукьянченко улыбался, вскидывал брови, хмыкал, порываясь возразить. Наконец, вернул «игрушку» дочери, тут же удалившейся.

– Значит, ночевать не остаешься… А куда спешишь? Ты пойми, что нет «сельского района» в прежнем понимании. Отдельно земля, отдельно агрохолдинг, отдельно – администрация и население. Рядом с нашим хутором руду нашли. Немцы должны были комбинат закладывать. В связи с санкциями застопорилось…

– Василий, ты очень дорог мне. Но, извини, я не приму машины. Есть в этом что-то холопье… Понимаешь?

– Не понимаю. И не пойму! Если считаешь меня настоящим другом, то любой подарок твое самолюбие задевать никак не может. Если, конечно, считаешь…

– Я уже сказал.

– Тогда давай паспорт… Рая! Откопируй на ксероксе!

Солнце, перевалив через купол беседки, сбоку осветило вощанистые виноградные листья, крупные гроздья (карминного теперь) муската. Андрей Петрович все более испытывал беспокойство, не позволяющее соглашаться с тем, что не радовало, казалось принужденным. И, пряча в барсетку паспорт, возвращенный Раисой, признался:

– Все-таки неловко… А как отнесутся твои родные?

– Дочери – люди вполне обеспеченные. Можно сказать, богатые. А Зоя будет в восторге… Знаешь, когда гнул жизнь под себя, думал, что суть не в смене формаций, а в натуре самого человека. Он жаждет благ! Пришлось со всякой нечистью якшаться, в клюв по куску сыра давать! Гордился тем, что я – человек состоявшийся и способен на сильные поступки. А теперь, на краю бездны, по-другому всё представляется. Ничего не надо, кроме здоровья и окружения родных, – с откровенной болью вымолвил приятель и опустил глаза.

Безмолвно и медлительно они потянулись к выходу. Мимо крыльца, мимо гонявшего мяч Мартина, мимо задремавшей в кресле очаровательной москвички. Оба ощущали подступившую неведомую грусть. Перед калиткой Андрей Петрович обернулся, выдержал испытующий взгляд хозяина.

– Есть восточная притча, – сказал он со вздохом. – Конфуций застал как-то двух спорящих мальчиков, которые попросили его рассудить: кто из них прав. Первый говорил, что солнце ближе всего к Земле на восходе и закате. И приводил пример, что предметы с увеличением расстояния уменьшаются, – так это происходит со светилом, когда оно в зените. Второй же утверждал, что солнце именно в зените ближе всего к Земле, потому что в полдень становится нестерпимо жарким, а на зорях оно прохладнее. «Разве приближаясь к огню, мы не испытываем усиливающийся жар?» – спросил этот мальчик. Конфуций выслушал их и ничего не ответил. Оба заблуждаются. Оба по-своему правы …

– Да, родились в одном хуторе, учились в одной школе и работали вместе, а прожили по-разному! – заключил хозяин, напоследок пожимая руку. – Завтра, Андрюшка, увидимся. Когда поедешь к нотариусу решать свой вопрос, обязательно позвони мне!