На доблесть и на славу

– Мы явились к вам с доброй и благородной миссией! – продолжал Никитин, кособоча голову. – Комендант Тихорецка и герр начальник лагеря разрешили передать вам от жителей города теплые вещи и хлеб. Но, разумеется, не всем. А тем, кто примет правильное решение… Я передаю слово… Прошу внимания! К вам обратится начальник канцелярии Кубанского войска Иванница.

Сотник поправил на светлом полушубке ремень, к которому подвесил по дороге в лагерь кинжал, и взвинтил свой певучий тенорок до предела:

– Граждане пленные! Я приехал по заданию атамана Белого. Он приказал выручить из беды казачьих сынов, – будь они с Кубани, Дона, Семиречья, либо с какой другой территории. Все мы, казаки, мазаны одним миром. Поэтому и задаю прямой вопрос: среди вас есть истинные, а не поддельные казаки?

Жалящие дуновения ветра. Безмолвие. Полубезумное безразличие в глазах.

– Я знаю, что есть. Но вы, конечно, боитесь признаться. Так приучила советская власть… Зря, братья казаки! Нам воля дана! Сброшено сталинское иго. Победа Германии не за горами. Чего же вы боитесь потерять? Этот лагерь? А мы, командование казачьего войска, по согласованию с генерал-полковником Клейстом, предлагаем вступить в кубанские возрожденные сотни, взять в руки оружие и доказать, что казакам нет равных соперников в бою!

Иванница откашлялся, сделал паузу.

– Конечно, горько видеть вас здесь. За кого воевали? За Сталина и его еврейскую свору? За комиссаров, что гнобили казаков и в Сибирь ссылали? За безбожников? А мы гарантируем всем хорошее питание, теплую форму и денежное жалованье. Победим, – разъедитесь по хатам, к любушкам да матерям! А сейчас некогда кохаться, надо воевать. Крепко подумайте, братья!

К удивлению Никитина, берлинский гость выступать отказался. И, не медля ни минуты, он зычно-весело крикнул:

– Разойдись! Всем казакам построиться в отдельную шеренгу!

С посиневшими лицами, скрючившись на морозе, казачьи потомки сбились в клин. Всего назвалось двадцать два добровольца. А позади, за их спинами, разбредались по-звериному голодные остальные невольники. Некоторые оборачивались назад, глядя на мешок с булками, медлили. Между тем Никитин подал знак хлебоносцу, подобострастному вьюну, и тот принялся ловко половинить булки боевым, с проточиной, кинжалом.

– Подходи за хлебом! По одному! – объявил Никитин, с любопытством разглядывая тех, кого придется переводить в казачью казарму. Первым подбежал полуседой, обтянутый сизой кожей скелет, с темными глазами навыкате, кое-как схватил ковригу своими прозрачными кистями и стал жадно, давясь, поедать. На Павла пахнуло приторно-смрадной волной. Странное онемение сковало левую половину головы, в глазах замелькали красные пятна. Досадуя на себя и стараясь взбодриться, он достал из кармана шинели портсигар, плохо повинующейся рукой зацепил сигарету и, прикурив, поднял глаза.

На него широкой полосой надвигалась орда обделенных. Ее пытались криками остановить солдаты, но обезумевшие от голода точно утратили слух, – мгновенье, и люди-призраки бросились на тех, у кого в руках был хлеб. Клин добровольцев разбросали. Побледнев, Павел выхватил парабеллум. Но дерущиеся никого не замечали. Никитин и сотник ретировались с комендантом за ворота. Охранники выстрелили вверх, спустили овчарок. Но пленные не только вырывали друг у друга ржаные куски, но подбирали с земли даже крошки. Только автоматные очереди, скосившие несколько человек, заставили толпу рассыпаться…

Низкорослый казачок расторопно оттащил убитых к ограждению. А наряд охранников опять выкликал добровольцев, строил перед воротами. Павел Тихонович подошел к ним, пошатываясь. Все тот же дележор раздавал нарезки и краюхи, орудуя кинжалом. А его напарник, хмурый бородач, совал подходящим счастливцам рваную, изношенную обувь. Они суетились, как дети, примеряли чувяки, ботинки, сапоги.

– Немного потерпите. Скоро разместим в казарме, приведем вас в божеский вид, – обещал Никитин, делая знаки сотнику, что пора уезжать.

Шаганов, точно вспомнив о чем-то важном, решительно подошел к хлебораздатчику и рванул за воротник шинели. От неожиданности тот выронил кинжал, поскользнулся. Повернув голову, замер с озлобленным лицом.

– А ну, пусти, благородие!

– Почему даешь хлеб только этим? – гневно раздул ноздри Павел, теряя над собой контроль.

– Хлеб – казакам… А кацапам, москалям, приказано не давать.

– Не давать?! – задохнулся Павел от ярости. – Разве они не наши? Мерзавец! Красная сволочь! Расстрелять! Эй, охрана! К стенке этого гада! Я… Я сам его!

Иванница первым понял, что с лейтенантом неладное, метнулся к нему и успел перехватить руку, поднимающую пистолет.

– Что ты, что ты, Тихонович… Мы ведь с тобой казаки и харчуем братьев… Никитин, помоги же мне!

Шаганов стал оседать на левую ногу, закатывать глаза, роняя изо рта пену и невнятно бормоча:

– Кто сеет вражду к нам? Русские тоже наши… Не могу больше, Петро! Не могу быть в немецкой шкуре! Я же – казак, казак… А это кто?

Павел завалился набок, теряя сознание. Иванница с трудом удерживал его на весу, пока не подхватили обмякшее тело возница-бородач и немецкий дюжий охранник. Они отнесли лейтенанта к тачанке, уложили на сиденье. Отвезти в больницу заболевшего вызвался заместитель бургомистра. Взволнованный Иванница, оставшийся улаживать формальности передачи добровольцев штабу Войска, наставительно заметил:

– Это его жидовка сглазила! Я сразу смекнул: что-то с ним не так. И попалась же, гадюка, на пути… Глазища, как угли! И ты прикажи ее немедленно арестовать и не церемониться… А Тихоновича, если врач не поднимет на ноги, вези к знающей бабке либо знахарю, чтоб порчу сняли….

Над кубанской степью смыкалась мертвящая стынь. Воздух цепенел, становился стеклянным. И лишь беспрестанно грохотали, спеша к Ростову, эшелоны чужеземцев, да изредка докатывались отголоски канонады. Великая война и смута творились на земле, а в небе, разноцветно мерцая на морозе, лучились грустные святочные звездочки.

4

Освобождение Ставрополя, согласно первоначальному плану штаба Закавказского фронта, возлагалось на 5-й Донской казачий корпус, находившийся на острие наступления Северной группы. С ходу овладев Александровским, Сергиевкой, Старомарьевкой, донцы оказались в полусотне верст от краевого центра. Командир 12-й дивизии Григорович и начальник политотдела корпуса Привалов, пока передовые эскадроны выдвигались к городу, собрали в Бешпагире комсостав. Но не успело совещание начаться, как из штаба фронта поступил новый приказ: не ввязываясь в затяжные бои, обойти Ставрополь и стремительным рейдом наступать в северо-западном направлении, с выходом к станциям: Расшеватка и Кавказская. Если бы кавалеристам Селиванова удалось пересечь железнодорожную магистраль, в западне оказалась бы 13-я танковая дивизия противника, скованная боями преследования в районе Водораздела и Невинномысской.

Штурмовать Ставрополь выпало уже испытанной в боях 347-й стрелковой дивизии, опередившей другие части 44-й армии. Комдив Селиверстов приказ армейского штаба получил на исходе 19 января и, позволив своим бойцам выспаться, с рассветом бросил полки по степи кратчайшим путем к городу и менее чем за сутки вышел к его предместьям. Не зря на этом взгорье в Екатерининскую эпоху была заложена крепость. Защищенный лесными урочищами, балками, городской гарнизон имел все преимущества в обороне.

Не успели штабники и связисты оборудовать хату на краю села Надежда под наблюдательный пункт, как прибыл подполковник Гервасиев, командир 1179-го стрелкового полка, и срочно вызвал замполита Титаренко. Цыганковатый замполит – детина под матицу – вошел вместе с «особистом», щеголеватым старшим лейтенантом в тонких золотых очках, и полковником Беловым, политруком дивизии. Гервасиев, греющий руки над потрескивающей дровами печью, сдержанно ответил на приветствия, догадавшись, что Белов здесь неслучайно.

На столе оперативник разложил карту. Совещание начали тотчас. После доклада Гервасиева о готовности полка к боевым действиям полковник, опершись руками о край стола, склонил голову.

– Вот он, этот знаменитый городишко… Невелик, но сплошь на холмах. Все подступы у немцев как на ладони. Да и укрепились они, по данным разведки, неплохо. Операция, друзья мои, предстоит серьезная. Вот смотрите: наши части охватывают город подковой, – с северной стороны и до юго-запада. Крайний справа полк Короткова, кстати, уроженца Ставрополя, усилен дивизионом 907-го артполка. Между этим полком и вашим – позиции 1177-го полка Львова. Ему приданы два артдивизиона. Короткову и Львову придется атаковать на самом трудном направлении, с востока пробиваться к железнодорожному вокзалу, куда немцы стянули технику. Они приготовились нас встречать с этой стороны. И мы подыграем, начнем штурм отсюда, чтобы у них не возникло сомнения в направлении главного удара. Однако овладеть городом вряд ли возможно лобовым натиском. Поэтому перед твоим полком, Андрей Никитич, ставится важнейшая задача. Ночью атаковать противника с юго-восточной и южной стороны. Продвинуться к центру и завязать уличные бои, отвлекая часть вражеского гарнизона. Фактически вы окажетесь у немцев в тылу. Успех будет зависеть от внезапности и мощи атаки. Вы должны смять оборону и захватить центр. А он расположен выше железнодорожного вокзала! Таким образом, уже мы будем иметь преимущество… Уясните, товарищи, какая на вас ложится ответственность. Момент для штурма Ставрополя благоприятный. Ситуация может измениться, если мы замешкаемся и пропустим в город немецкий полк, направленный на подкрепление из Невинномысской. Так что на учете каждая минута!

Проводив представителя дивизии, Гервасиев провел расширенное совещание, заслушал комбатов и командиров подразделений, дал взбучку заместителю по тылу, приказав немедля собрать у населения цепи, канаты, веревки. Затем, разослав подчиненных, в сопровождении адъютанта объехал отдыхающие батальоны, побеседовал с бойцами и офицерами, и остался вполне удовлетворен их настроением.

На КП Гервасиев вернулся вечером и застал здесь «особиста» Шорина. Подождав, пока командир полка сбросит полушубок и запорошенную шапку, старший лейтенант доложил:

– В расположении части задержан неизвестный. Утверждает, что направлен партизанским штабом. При обыске обнаружен пистолет. Никаких документов при себе не имеет. На вопросы отвечать отказывается. Вообще, ведет себя нагловато… Требует, товарищ подполковник, встречи с вами.

– Где он? Заводите, – бросил Гервасиев, подходя к печи и наблюдая, как связистка Алена, статная, светловолосая волжанка, тут же, на припечке, заваривает в чугунке чай. Вдохнув мятно-чабрецовый аромат, подполковник улыбнулся и, чувствуя в озябших ногах тяжесть, присел на табурет, скрестил руки на груди. Он с трудом перебарывал сон, думая о скором бое, но мысли вязли, путались. Его о чем-то спросил ординарец, но в ответ Гервасиев лишь двинул плечом и, закрыв глаза, мгновенно уснул… Через минуту-другую вдруг вскинулся, дивясь своей слабости, остановил взгляд на вошедшем, в припудренной снежком гимнастерке, Шорине, конвойном и небритом молодом мужчине в лисьем малахае. Подполковник нехотя поднялся, одернул китель.

– Слушаю. Кто таков? Что за особые секреты? – недовольно спросил он и прошелся вдоль стены, заложив руки за спину, – коренастый, с копенкой русых волос, и остриженными, по армейской моде, висками.

– Боец партизанского отряда Шаганов. По заданию командира находился в Ставрополе, собирал сведения о вражеской обороне. Сегодня приказано выйти к вам и доложить.

– А чем можете доказать, что партизан, а не провокатор или… подобный «гусь»? – вприщур глянул Гервасиев и остановился, положил руки на гнутую спинку венского стула, на котором по-хозяйски развалился и придремывал пушистый рыжий кот.

– Документ при мне… – возразил партизан, и умело – носком о задник – снял левый сапог и выпростал примотанный портянкой пакет.

Гервасиев усмехнулся, поворачиваясь к офицеру контрразведки, дескать, как же вы обыскивали? Шорин нервно хмурился, пока задержанный разворачивал свою истрепанную книжицу.

– Шаганов Яков Степанович. Боец партизанского отряда. Звание – старший сержант, – с явным недоверием прочитал контрразведчик и тут же уточнил: – Кем и где присвоено?

– Я служил в сабельном эскадроне 257-го полка 17-го кавалерийского корпуса. Под Хадыженской контузило. С товарищами переходил линию фронта. Повторно был контужен. Лечился в своем хуторе, пока не связался с партизанами.

– Ладно. Подробности своей биографии расскажете после… По карте ориентируетесь?

– Так точно.

Командир полка, направляясь к столу, внимательней присмотрелся к партизану: плечист, чубат, чернобров. Красив той мужественной красотой, которая присуща казачьему роду. В карих глазах – ни тени смущения, сосредоточенность.

– Из казаков, что ли?

– Из донских казаков.

– Показывай… – кивнул Гервасиев, ожидая, когда подойдет к нему начальник оперативного отдела штаба и планшетисты, присутствующие при разговоре. – Меня интересуют огневые точки. Их характеристика. Насколько эшелонирована оборона? Вот здесь, со стороны Мамайского леса, есть орудия? Далее, на городской окраине, имеются ли траншеи, окопы, рвы? Есть ли неприкрытые участки?

В течение нескольких минут Яков указал расположение вражеских узлов сопротивления на южной и юго-восточной окраинах, сообщил приблизительную численность людского состава. Сведения Шаганова были настолько значительны, что подполковник связался по рации с командиром дивизии.