Казачий алтарь

– Оперуполномоченный райотдела НКВД. Сургученко, – отрекомендовался приезжий и отвел председателя в сторону.

Не мешкая, Лидия позвала:

– Анна, поговорить надо. Подойди к нам…

Приглушенный разговор Наумцева и лейтенанта быстро перешел на повышенный тон. Оперуполномоченный не стеснялся в выражениях:

– Как это документацию колхоза не уничтожили? Вы что, ослы?

– Распоряжения я не получал…

– Зерно полностью вывезли?

– Вывозить не на чем. Лошадей мобилизовали. А быков всего четыре пары. С утра отправил обоз в Новоалександровскую. До се не возвернулся…

– А чем же ты, е… твою мать, тут занимаешься? – взревел лейтенант. – Под трибунал захотел?! Все зерно до рассвета ликвидировать! Акт составишь за своей подписью и кого-либо из членов партии. Ночью же вывести из строя сельхозмашины. До единой! Головой за это ответишь… Как я выяснил у скотника, живности в колхозе больше нет. И это стадо, согласно директиве РКО[4 - РКО – районный комитет обороны.], не должно достаться фашистам!

– А зачем же коров завернули? Вот записка от ветврача, – Наумцев запустил руку в карман пиджака. – Его прямо на дороге какой-то майор мобилизовал. А подросткам дали приказ гнать стадо назад.

– Давай. Приобщу цидульку к делу… А теперь так. Две-три коровы забьете на мясо. Остальных отведем подальше в степь… Бабам здесь делать больше нечего. Командуй.

Наумцев вслед за лейтенантом повернулся к базу. Женщины стояли настороженной стайкой. За их головами, над бугром срывались огненные лоскуты зарниц. Иван щелкнул кнутиком по сапогу, точно собираясь с силами, глухо сказал:

– Взбаламутил вас, девчата, зазря. Отменяется дойка… Погоним коров на Бурбуки. Такая директива…

Лидия вышла вперед и с укором бросила:

– Ты нас, Ваня, не дури. Коровий расстрел удумали?

– Прикуси язык! За такие…

– За какие?!

– За такие разговорчики… Товарищ из НКВД!

– А документ он предъявил? Может, он агент переодетый…

Женские возгласы на миг заглушили рев буренок. Это было столь неожиданно и непривычно, что не только Наумцев, но и оперуполномоченный опешил…

– Можно стадо за речкой скрыть!

– Хоть бы детишкам своим надоили.

– Явились, не запылились! Прохлаждаются на тачаночке… А немцы уже за горло берут!

– Не дадим коровок казнить!

– Ишь, вражина, сапожками скрипит, а наши казаки за него кровя проливают…

Опомнившись, лейтенант метнулся к бабам, лапнул кобуру. И замер на полушаге, освещенный с головы до ног. Луч фары мотоцикла, выехавшего из балки на пригорок, проиглил темноту ночи. За ним, тяжело лопоча перегретыми моторами, показался второй, третий… Тадахнула пулеметная очередь. Очевидно, стреляли неприцельно, для острастки.

– Немцы! – растерянно выкрикнул лейтенант. – Уходим!

На мгновение женщины остолбенели. А затем заполошно кинулись к хутору. Прикинув, что нагорная дорога, по которой правили мотоциклисты, спускалась к выгону, Лидия нашлась первой, подсказала:

– К стогу! К стогу ближе!

Юбочный вихрь унялся под сенной стенкой. К счастью, немецкий разъезд проколесил мимо и удалился в сторону хутора Аксайского.

Переждав полчаса, когда в окрестной степи устоялась тягучая тишина, доярки вернулись к базу. Наумцев сидел на фляге, понурив голову.

– Все, бабоньки… Лабец. Отвоевались, – проговорил Иван, осиливая одышку. – И на черта я согласился быть председателем?.. Говорил же, что рана не заживает! Так нет же, назначили… Ну, что будем делать?

Не сговариваясь, женщины обернулись к Лидии, ожидая, что скажет старшая доярка.

– Одно остается, – вздохнула та. – Положиться на совесть людскую. Раздать коров по дворам. Под расписку.

– Так и поступим, – поддержал Наумцев. – Кто возьмет, тому и молоко. А сена нехай берут сколько угодно… Опять же с зерном… Людям раздам! До рассвета берите без меры! Уж отвечать, так за все доразу!..

К полуночи уговорами и угрозами председателю удалось-таки распределить колхозных коров по дворам. Канонада сместилась к югу и стала глуше. В степи посветлело – на вершину дальнего бугра легла скибка ущербного полумесяца. Раньше обычного подали голоса первые кочета, разбуженные шумом на улицах.

У амбара – толчея и гам. Вместо того чтобы по очереди насыпать зерно в мешки, хуторяне лезли в двери нахрапом. Суетились. Бестолково переругивались. Негаданная пожива и близкая опасность как подменили людей.

Откатив свою тачку в сторону, Лидия со свекровью протиснулись – благо, обе худощавые и цепкие – к началу бурта, подпирающего потолок. Слабенький свет, сочившийся от керосиновой лампы, подвешенной у входа, позволял лишь не топтаться по ногам друг друга. Ширкали фанерные лопаты, звенели, входя в духмяную глубину, металлические совки. Недавно обмолоченная пшеничка издавала упоительный запах. Кое-кто, распалившись, всползал на бурт, двумя руками сдвигал зерно в раскрытые мешки. Поддалась искусу и Лидия. Но свекровь дернула ее за подол, вразумила:

– Не гневи Бога! Наше никуда не денется.

С превеликим трудом дважды пробирались сквозь людское скопище. Вскинуть мешки на тачку помог дед Кострюк. Под тяжестью груза заунывно заскрипели колеса. По дорожной пыли катить повозку оказалось трудней трудного. Лидия встала между оглоблиц, налегла животом на поперечину, Полина Васильевна толкала сзади. Так, в две бабьих силы, и плелись до дому целых полчаса. Пшеничный дух, проникавший сквозь мешковину, не радовал, а смутно томил…

3

Перед зарей к Шагановым постучались.

Лидия первой вскочила с кровати, вышла из спаленки в зал. Всего одно окно не было закрыто снаружи ставнями, она глянула через тюлевую занавеску во двор. Потревоженная свекровь скрипнула сеткой кровати, оторвала от подушки голову:

– Стучали?

– Женщина какая-то. Не нашенская.

– Носит ее шут спозаранку! Выйди.

Лидия натащила юбку, отвела с лица разметавшиеся волосы и босиком зашлепала в горницу. У двери ее перехватил Тихон Маркяныч, выбежавший из своей боковой комнатенки в кальсонах и нательной рубахе. Заломленная, путаная борода придавала старому казаку вид грозный.

– Ктой-то? Немцы?!

– Тише… – Лидия показала рукой на сынишку, спавшего в сладком забытьи на топчане. – Беженка.

– А-а… Тоды тури ее в три шеи! Зараз таких гостей со всех волостей.