Багаж императора

Я молча взял ее протянутую белоснежную руку с чувственными пальцами и нежно прижался к ней губами. Она пахла тончайшими французскими духами и первозданной чистотой, которую не так часто встретишь в женщине. Я специально затягивал паузу. Мне не хотелось отрываться от этого «родника», дающего мне силы, и я продолжал жадно вдыхать ее запахи, которые переполняли все мое существо и, несмотря на усталость, готовы были выплеснуться наружу. Когда я почувствовал, что ситуация становится критической, я отпустил ее руку и произнес осипшим голосом:

– Ничего страшного, сударыня! Все нормально. Вы, как всегда прекрасны! Ваше очарование заставляет терять голову только от одного вашего взгляда.

– Полноте, Вольдемар, ? она залилась краской и махнула шутливо рукой, приглашая присесть в кресло, стоявшее в углу. Подведя ее туда и подождав, пока она устроится поудобнее, я продолжил беседу.

– Несравненная Екатерина Ульяновна, я приношу свои глубочайшие извинения за этот ночной визит. Однако обстоятельства сложились так, что кроме вашей чуткой души мне не к кому больше обратиться.

Она внимательно слушала меня, сложив руки на коленях и чуть склонив голову набок.

– Я только что от императора. Был удостоен чести встречаться не только с ним, но и со всей монаршей семьей.

– Господи! ? воскликнула она, подавшись вперед, ? как они там? Здесь ходят такие ужасные слухи. Давече камергер Пал Иванович Егоров заезжал перед отъездом в Питер, так рассказывал, что вообще их держат за семью замками и подвергают всяким издевательствам.

– Не могу ничего возразить вам, однако то, что они находятся под усиленной охраной без права общения с внешним миром, это уж точно. И прислуги практически не осталось с царем. Я уже не говорю о наших вездесущих придворних вельможах, которые сразу перекрасились во всевозможные цвета и шастают по стране, призывая народ к бунту.

– Как матушка-государыня? Как детки, девочки? Ведь они так привязаны друг к другу и воспитаны очень деликатно. Практически не знают реальной жизни. Им, наверное, так тяжело. Я вспоминаю случай, когда я находилась в свите императрицы. Мы с девочками решили купить сладостей. Зашли в лавку. Навстречу выскочил сам хозяин. Когда мы с ними, выбрав покупки, стали расплачиваться, то Анастасия, вынув из кошелька 50 рублей, была удивлена, когда хозяин дал ей сдачи. То есть они живут в совершенно другом мире.

– А почему Анастасия расплачивалась? ? спросил я.

– О, она самая смышленая из девочек, поэтому ей доверяют не только деньги, но и некоторые семейные тайны, ? продолжила она.

– Император дал мне одно деликатное поручение, ? сказал я. ? Поэтому мне следует завтра утром отправляться в столицу. Если на то будет ваша добрая воля, я просил бы вас позволить мне скоротать оставшееся время в вашей гостиной. А с рассветом я отправлюсь в путь. Право, мне неудобно просить вас об этом, и в любое другое нормальное время я бы не осмелился даже и подумать о таком.

– Полноте, сударь, ? перебила меня графиня, ? в такое сложное время мы дожны помогать друг другу. В одиночку выжить становится трудно. Я это поняла на своем печальном опыте, ? она подняла полные тоски глаза и посмотрела пристально на меня. – Ведь вы знаете, Вольдемар, как сейчас опасно в столице. Поэтому я и переехала сюда, с одной стороны, чтобы успокоиться, с другой, чтобы быть поближе к монаршей семье. Вдруг я смогу им чем-то помочь. Минимум слуг, минимум желаний… Как вроде бы совершенно другой мир.

– Да, другой, ? подхватил я ее мысль. –Тот, который был раньше, остался на другой стороне, ушел в прошлое. Грядет совершенно новый мир, лица которого мы еще не знаем, но то, что уже происходит в нем, дает возможность увидеть его отдельные черты, которые, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Почему-то стало больше жестокости, обмана, лжи. Люди как-то сразу поглупели. Не видят очевидного. Не видят тот разрушительный ураган, который навигается на нас. Конечно, что-то надо было предпринимать, реконструировать, создавать какие-то новые формы. И процесс этот пошел. Только вот времени на его эволюцию не дают. Считают, что самый верный способ ? это революция. Возьмите Государственную Думу. Ведь выступления в ней депутатов ? это почти призыв к насилию. И это высший государственный орган, в котором сидят люди, владеющие огромным капиталом и таким же влиянием. Казалось бы, наоборот. Нужны взвешенные шаги. Однако все напрасно. А знаете почему? Да потому, что это «цвет нации» в кавычках. Из всего состава Государственной Думы больше половины из неполных семей. Что можно ожидать от людей, выросших в неполной семье, не знавших традиций и не следовавших им в своей жизни? Сегодня все пытаются урвать ? и в первую очередь для себя. Все равно что: деньги, золото, звание, должность и т.д. А кто этому мешал? Отец нации – государь. Убрать его! Уйдет он, уйдут и традиции. Уйдут традиции, уйдет и народ, нация ? и тогда делай, что хочешь, разделяй и властвуй. Вот такие дела.

Я закончил свой пылкий монолог и посмотрел на собеседницу. Она удивленно, в упор смотрела на меня.

– Я не знала, что вы такой оратор и умеете читать чужие мысли. Мне становится страшно рядом с вами, вдруг вы прочтете мои мысли, ? уже шутливо закончила она.

– Дорогая графиня, ? сказал я, подходя к ней и целуя ее руки, ? ваша душа ? такая нежная и трепетная, и тут не надо особого дара, чтобы прочитать ее, понять и воспринять ту доброту, которая исходит от вас.

– Полноте вам, Вольдемар, ? ответила она и посмотрела на меня потемневшими глазами. ? Я вас совсем заговорила, может быть чаю?

– Что вы, что вы, сударыня, какой чай в такое время? Я с вашего разрешения хотел бы немного отдохнуть.

– Конечно, конечно, – засуетилась она. ? Я сейчас распоряжусь, чтобы вам постелили в кабинете.

С этими словами она выпорхнула в дверь. Вскоре послышался ее приглушенный голос, которым она отдавала указания горничной. Все это доходило до меня сквозь полумрак, в который я постепенно окунался, сидя в мягком, удобном кресле.

Минут через двадцать она вошла в комнату и, взяв посвечник со стола, предложила мне следовать за ней. Пройдя по коридору, она остановилась у одной из дверей, открыв ее, пожелала мне спокойной ночи и ушла в свои апартаменты. Я стоял у двери и смотрел ей в след до тех пор, пока слабый свет свечи и ее колеблющаяся тень не скрылись из виду. Затем, пошире распахнув дверь, я вошел в кабинет.

Это была просторная комната, отделанная деревянными панелями. У окна, выходящего на улицу, стоял письменный стол, на котором горела свеча. Рядом располагались два мягких кожаных кресла, стоящих у книжных полок, рассыпаных по стенам. Этот ансамбль завершался большим кожаным диваном, который был покрыт белоснежной, хрустящей простыней, так и манившей к себе своею девственной белизной. На небольшом журнальном столике стоял кувшин с водой и полотенце. Умывшись, я разделся и, положив трофейный револьвер под подушку, завел царский брегет на 6 утра и, бросившись на постель, сразу уснул. Проснулся я от мелодичного звонка, издаваемого часами. Было ровно шесть часов утра. За окном чуть начинал брезжить рассвет, поэтому определить, какая будет погода, было достаточно сложно. Не хотелось вылезать из теплой постели, однако времени было в обрез. Быстро вскочив и умывшись, я облачился в мундир и, разложив свои вещи по карманам, вышел в коридор и чуть не столкнулся с горничной, которая собиралась стучать в мою дверь.

– Ой, барин, напугали вы меня, ? лукаво косясь, сказала она. ? Я вас провожу. Барыня велели просить вас позавтракать.

И с этими словами она быстро помчалась вперед. В гостиной был сервирован стол на двоих, и от горевшего кандилябра свет искрился, преломляясь через хрусталь, и играл серебряными приборами, разложенными на столе. Графиня задумчиво сидела в кресле и, увидев меня, плавно поднялась, протягивая руку для приветствия.

– Как спалось? ? спросила она. ? Какие сны посетили вас ночью?

– Спасибо. Все было превосходно. А что касается снов, я не успел их увидеть, так как надо было просыпаться, ? шутливо ответил я.

– Прошу вас, ? она показала рукою на стол, на котором, приветливо пофыркивая, стоял медный самовар со множеством медалей по бокам.

За завтраком мы почти не разговаривали. Каждый был погружен в свои мысли, мысли о будущем дне, о будущем семьи, будущем царя, будущем России. Провожая меня к выходу, графиня сказала, что ее кучер Егор отвезет меня на станцию, чтобы я зря не терял времени. Выйдя на крыльцо, я увидел уже запряженный экипаж, возле которого, покрикивая на лошадь, важно прохаживался мой ночной собеседник. Повернувшись к графине, я поцеловал ее руку и поблагодарил за гостеприимство. Едва сдерживая слезы, она быстро перекрестила меня и, притянув мою голову своими руками, поцеловала в лоб.

– Да поможет вам Бог, ? сказала она.

– Только на него и вся надежда, ? ответил я. ? Спасибо еще раз вам за все, ? и я, низко поклонившись ей, повернулся, чтобы сесть в экипаж.

– Погодите! ? остановила она меня.

Быстро скинув с головы шаль, она закинула руки за шею и, расцепив золотую цепочку, протянула мне правою рукою медальон.

– Пусть он хранит вас. Здесь мой портрет. И знайте, где бы я ни была, я всегда буду молиться за вас и приду к вам на помощь.

С этими словами, повесив медальон мне на шею, она резко повернулась и заскочила в дом. Посмотрев ей в след, я в задумчивости спустился с крыльца и сел в экипаж. Егор, уже сидевший впереди, чмокнул губами и хлопнул вожжами, бросил наше транспортное средство навстречу новым событиям, которые были уготованы мне судьбою.

Дорога в Петроград

Примерно через час мы добрались до станции. Чтобы не привлекать к себе внимания, я перед станцией остановил Егора и через небольшой лесок вышел на привокзальную часть. Несмотря на ранний час народу было много. И местные жители, и солдаты, и крестьяне. Конечно, гражданский цвет терялся на фоне серых солдатских шинелей. Казалось, толпа состоит не из отдельных частей, а представляет собой единое целое, которое одним махом накрыло железнодорожную станцию и теперь выжидало чего-то, принюхиваясь и присматриваясь по сторонам. Слышались отдельные фразы, короткие реплики и раскатистый мат, который порой перекрывал весь этот шум. Все ждали поезд, который должен был отправляться в Петроград.

Никого из железнодорожных смотрителей на перроне не было видно. Я решил подойти к кассе, окошко которой сиротливо смотрелось в конце станционного здания. Приблизившись к нему, я увидел дремавшего за столом служащего в потертой железнодорожной фуражке. Вежливо поздоровавшись, я спросил, как скоро прибудет поезд. Это вывело его из полусонного состояния, и он, осмысленно взглянув на меня и зевая, ответил:

–Да, кто его знает! Сегодни все перепуталось. Нет ни порядка, ни уважения. Вон солдатики шастаются с оружием и пускают его в ход, надо и не надо. Давече, ночью приставили его к груди и кричат, подавай им немедленно состав. Чуть в расход не пустили. Всем все надо немедленно. А где его взять? Паровозов, вагонов не хватает. Все ломается, а ремонтировать кто будет? Да, нет тебе ни власти, ни порядка. Потому, господин хороший, я отвечу вам так. Обычно состав выезжает в 7 утра. Теперь он задерживается, как правило, на час или два. Ждите, скоро должен быть.

Поблагодарив его, я отошел от кассы и стал сбоку здания так, чтобы видеть всю картину железнодорожного перрона. У меня было еще достаточно времени, и я стал наблюдать за толпой.

Вскоре она перестала быть для меня безликой массой, распалась на отдельные картинки, те, в свою очередь, на отдельные элементы, и я стал различать и фиксировать отдельные лица людей, проходивших мимо меня или стоящих на перроне. Вон группа английских матросов в бескозырках с бомбончиками. Там ? молоденькая медсестра с раненым солдатом, а вон рядовой в серой шинели ? явно переодетый офицер, что видно по осанке и манере поведения. Так я переводил взгляд по мере своего интереса к изучаемым человеческим персонажам, пока не уперся в чей-то знакомый профиль. Автоматически сработали рефлексы, «вбиваемые» нам при обучении , и память стала выдавать наверх возможных фигурантов, которые имели схожее строение. Однако нужная фигура пока не высвечивалась. Чтобы как-то ускорить процесс опознания, я стал передвигаться чуть вбок, рассматривая внимательно заинтересовавших меня собеседников. Их было трое.

Один, одетый в штатское габардиновое пальто, походил на маклера средней руки, хотя был выряжен в стандартный наряд. Во время разговора у него бегали глаза, которые к тому же имели разную расцветку. Это уже настораживало само по себе, потому что являлось своеобразной меткой, которой наделялся человек, несущий в себе отрицательную энергию. Второй собеседник был достаточно высокого роста, чуть сутуловатый и одетый в солдатскую шинель. Космы грязных волос ниспадали с его головы. Глаза у него были злые и расположенные близко друг к другу. Казалось, что он смотрит в известную только ему одному точку. При этом он свирепо усмехался. Именно звериная свирепость была написана у него на лице. Даже бывалые фронтовики из-за этого выражения лица обходили стороной эту троицу, чем она и выделялась из общей массы присутствующих.

Наконец я нашел нужную мне точку обзора, и в моей голове как бы щелкнул контакт, найдя нужный ответ на поставленный вопрос. Из тысячи лиц всплыло одно лицо, которое соответствовало третьему собеседнику. Это был мой ночной визави, одетый все в ту же венгерку и кубанку. Он тем же характерным манером держал правую руку в кармане и щурил на собеседников свой единственный глаз. Однако его лицо как-то изменилось. Или я плохо разглядел его в темноте, или за это время с ним произошли какие-то трансформации. Чтобы выяснить это, я осторожно продолжил свое боковое движение, пока полностью не открылось его лицо. Я остановился пораженный. На его лице было два глаза. Причем один из них как бы светился изнутри, особенно, когда из-за туч стало выглядывать солнце. Присмотревшись более внимательно, я понял, что это был искусственный глаз, выполненный из какого-то материала, который словно излучал в пространство какую-то энергию. Вот почему собеседник, одетый в пальто, стрелял глазами в разные стороны, очевидно, боясь посмотреть прямо в глаза своему партнеру, чтобы не попасть под его воздействие. Вполне вероятно, что он не раз попадал под влияние этой энергии и не хотел повторения. Второй громила тупо смотрел в этот глаз, вероятно, уже находясь под его влиянием, и казалось, готов был выполнить любую команду одноглазого.

Пока я собирался с мыслями и анализировал то, что мне выдала память, одноглазый, почувствовав внимание к себе, стал нервно крутить головою, словно пытаясь определить, откуда может исходить потенциальная опасность. Увидя его лихорадочные движения я счел за благо смешаться с толпой и передвинуться в другой конец перрона. Тем более, что раздался паровозный гудок и трудяга-паровоз медленно втащил к перрону пассажирский поезд. Раздался звон привокзального колокола, и толпа с криком и воплями бросилась на штурм состава. Подхваченный этим водоворотом и подталкиваемый со всех сторон, я очутился возле вагонных поручней. Ухватившись за них, я успел вскочить на первую ступеньку и от толчков в спину буквально ввалился в вагон, где был зажат во втором купе возле окна. Минут через двадцать давка прекратилась и стало возможным даже дышать. Это означало, что посадка закончилась и мы скоро тронемся в путь. На перроне еще бегали опоздавшие и неуспевшие втиснуться в вагоны. Они пытались хоть как-то уцепиться за вагоны, но это был сизифов труд, так как даже на крыше не было свободных мест.

Наконец на перрон вышел дежурный по станции в красной фуражке и, не обращая внимания на вопиющие нарушения правил безопасности перевозок, подошел к вокзальному колоколу , а затем достал из кармана большие часы. Открыв крышку циферблата и посмотрев на время, он ударил в станционный колокол , тем самым давая команду на отправление состава. Паровоз рявкнул гудком, и состав, словно сорвавшись с цепи, дернулся и стал, медленно пыхтя, набирать скорость в сторону Петрограда. Все облегченно вздохнули и начали устраиваться поудобнее. Я снял фуражку, положил ее на колени и перестроил выражение свого лица, придав ему больше доброжелательности и расположенности к общению с окружающими. Для этого я опустил складки губ, расправил лоб и натянул на лицо полуулыбку, сконцентрировав внутреннюю энергию на расположение к сидящим рядом попутчикам и принялся осторожно их рассматривать. Полувопросительное, полуглуповатое и наивное выражение лица очень сильно влияет на окружающих. Как учили нас, это толкает собеседников к вам навстречу. Они пытаются вам помочь, просветить, втолковать, научить, и вы, благодарно воспринимая их помощь, получаете достаточно много ценных сведений, подталкивая их к этому своими наивными вопросами и радостным выражением лица, означающим, что до вас наконец-то дошла та или другая истина, которую они излагали. Чем шире круг собеседников, принимающих участие в разговоре, тем шире поток сведений, которые вы хотите получить. Учитывая, что я достаточно долго не был дома, мне хотелось из первых рук узнать мнения о событиях, произошедших в стране за время моего отсутствия. Я ждал, когда завяжется беседа, чтобы потом плавно перевести розговор в нужное мне русло.

В купе нашего классного вагона вместо положенных четырех, оказалось человек пятнадцать. Они сидели не только на сидениях, но и на полу, тесно прижавшись друг к другу. Общий коридор в вагоне тоже был забит пассажирами. Поэтому я обезопасил себя от возможности быть узнанным моими ночными грабителями, так как свободное продвижение по вагону было практически невозможным. Со мною в купе оказалась медицинская сестра, которая поддерживала раненого офицера, оказавшегося ее мужем, пожилой священнослужитель, трое крестьян, мелкий торговец, а остальное пространство занимали солдаты. Некоторые возвращались после ранения, остальные бросив фронт, ехали через Петроград к себе домой. Многие были при оружии, и винтовки, пристроенные рядом, вызывали неудовольствие священника и страх у медсестры.

Первым нарушил молчание фронтовик, сидевший возле священника.

– Вот приеду домой и нажрусь от пуза, ? заявил он, с вызовом посматривая на окружающих. – А то после фронтовой жратвы, пока добирались сюда, совсем отощали.

– А что, совсем не кормили? ? поддержал разговор торговец. ? Не может быть!

– Так я ж не про фронт, я про дорогу толкую, ? как-то съежившись, ответил солдат.