Прогулки с Чарой. Из жизни неправильного пуделя

Вода, снег сверху. Вода, снег снизу. Матовое пространство вокруг. Собака после пяти минут прогулки встала, как крестьянская лошадка у трактира, и ни туда, ни сюда. Встал и я. Природа подчинила и уподобила нас себе. Так мы и стояли, превращаясь в снег, воду и матовое пространство. Морок утренней прогулки мы стряхнули с себя только дома. Чара спросила меня: «Что это было?» – «Весна», – ответил я.

***

Чара любит гонять голубей. Гонять кого-либо другого у нее не получается. Голуби не то чтобы разлетаются при ее появлении, а так – расступаются. Но и этого достаточно, чтобы пуделишка возвращалась ко мне с видом крутого охотника. Однажды она влетела на всех парах в стаю ворон. Те даже не расступились. Только ближайшая тюкнула нахаленка в лоб и вернулась к своим делам. Ошеломленная, Чара еще какое-то время сидела на земле. Но ко мне уже подбежала бодрая, с веселым хвостиком. Весь ее вид говорил: «Да это голуби не той системы попались».

***

«Да пойми же ты, наконец, эта твоя душа нараспашку, готовность в каждом видеть друга – не просто смешны, но и опасны. Хорошо, если в такой открытости углядят только амикошонство, плохое воспитание. А если агрессию? Сегодня люди больше поверят в твой злой умысел под маской добродушия, чем в твою искренность». Чара слушала меня внимательно, тараща глаза и высунув на бок язык. Но я не уверен, что она поняла меня до конца.

***

Впервые мы с женой надолго оставили Чару – уезжали в гости к сыну, в другой город. С ней осталась добрая женщина. Но собака почти все время лежала на моей кушетке и блестела глазами. Думаю, ее терзала самая обидная мысль – меня разлюбили. А для кого, скажите, она не самая обидная?

***

Как гололед, так подбираем с Чарой старушек. Хорошо, когда все обходится возвращением в вертикаль и отряхиванием. Как нынче. А то и «скорую» приходилось вызывать. Чтобы не стать жертвой гололеда, надо соблюдать всего лишь одно правило (все хорошие правила состоят из одного пункта): 1. Увидел сомнительное место – обойди его. Не тешь себя надеждой, мол, обойдется, не в этот раз. Мгновение – и ты уже в жизни совсем другого качества. Поэтому знай, ты обходишь, хотя бы и за квартал, не пять метров опасного пути, а пять месяцев больничной койки, костылей, тоски, нудного бессилия и боли. Бабушка, которую мы сегодня подняли, ухватила меня за руку и давай допытываться: ой, я не шейку бедра сломала? Я авторитетно сказал, что ничего она, похоже, не сломала. Оказывается, ее мать сломала в гололед шейку бедра в 70 лет и потом еще 20 лет провела в инвалидном кресле. Дочь, которой самой уже под 90, жутко боится этой травмы. Боится, а срезает дорогу засадными тропинками. Мы с Чарой подивились на старушку.

***

Гуляя, наткнулись с Чарой на остов снеговика. Недели две назад его слепили детские и взрослые руки, и он уверенно занял место в нашем дворе. И вот перед нами грязно-белый ком, уже утративший голову и туловище. А вокруг ни белого пятнышка, а даже наоборот – зеленая, хоть и прошлогодняя трава. «Держись, брат, – сказал я убывающему снеговику, – уже летят на рысях белые снега, сверкают в ночи их серебристые клинки, вот-вот дрогнет оборона грязно-зеленых и будет верх белых. Тебе бы только ночь простоять да день продержаться». И мы пошли дальше. Но пошли не одинаково. Я, обремененный горьким опытом несбывшихся надежд, тяжело швыркая валенками в калошах. И Чара, на четырех веселых и быстрых лапах. Она, забегая вперед, взлаивала в радостном предчувствии завтрашнего дня. А предчувствия, надо сказать, у моей собаки всегда радостные. И у всего мира будущее только радостное. В том числе и у этой кучи грязного снега. Над которой ее хозяин что-то бормотал по стариковской привычке.

***

Чара не любит, когда на прогулке кто-то отвлекает меня от нее. Она непременно, выждав минут пять, отстает, пристраивается за деревом и оттуда выглядывает одним глазом. Знает, вот сейчас я обернусь, всплесну руками: «Батюшки светы, а Чара-то где?» И ну вертеться во все стороны. Эта картина так ее радует, что она покидает свое укрытие и уже открыто, нетерпеливо переминаясь, любуется паникой хозяина. Наконец, мой взгляд упирается в пропавшую собачку, и я изображаю великую радость. К этому моменту и восторг Чары достигает пика – она срывается с места и несется ко мне с хвостиком-пропеллером, расплескивая уши по сторонам – «Вот она я! Лови!» И прыгает прямо в руки. Сидя на руках, посматривает на человека, отвлекшего было меня разговорами, победительно. Мол, знайте свое место, господин хороший. И гуляйте себе дальше, без нас.

***

Наткнулись на птицу неизвестной нам породы. Она лежала на снегу, раскинув крылья. Я тронул ее – зашевелилась. Подняли, отнесли в подъезд, положили на подоконник. Обратно пойдем – заберем. Может, выходим. А пошли – нет на том месте птички. Форточка открыта. Улетела. Во как! И вспомнился, как это со мной нередко водится, «аналогичный случай». 1982 год, Центральная Атлантика, авианосный крейсер «Киев». На шкафут, на растянутый брезент, падает птица с растопыренными, почти голыми, без перьев, крыльями. Истекает кровью. Кто-то из боцманских прибирает ее к рукам. Птичка крупная, костистая. Еле жива. Только открывает и закрывает клюв. Мы подходим с лейтенантом Олегом Белевитиным. Он говорит матросу: «Неси за мной». Идем в медблок. Там доктор берет океанского бродягу и начинает над ним колдовать. Сидим в предбаннике. Открывается дверь, заходит начпо бригады – старший на борту. У него желудок больной. Спрашивает – занят? Ага, и честно поясняем, птицу чинит. Капитан первого ранга садится с нами и молчит. Через неделю Карлуша, так назвали птичку, уже жрал за обе щеки и был любимцем боцкоманды. Док сказал – молодой альбатросик. Когда вошли в Средиземку, он как-то незаметно улепетнул от нас. Да, вот, вроде, была холоднющая война. И я в самом что ни на есть центре этой войны. Но вокруг меня были нормальные, добрые парни. Никакой ненависти к кому бы то ни было, тем более к животным, я на этом могучем орудии убийства не встречал… Прошли годы. Нет уже моего друга Олега Белевитина. Нет того капитана первого ранга, умер сразу по возвращению в Североморск. Да и многих уже нет на этом свете. А Карлуша, наверное, все еще парит над Атлантикой. Альбатросы из всех морских птиц непревзойденные долгожители. Парит и высматривает под крылом огромадную посудину. С добрыми ребятами. И не находит.

***

«Ага, ага, даже так?» Доктор, не отрываясь от заполнения какого-то толстого журнала, поддерживал мой рассказ о самочувствии Чары немногословно, но доброжелательно. Нас привела к этому Айболиту небольшая ранка на задней лапе, образовавшаяся от рассыпанной по тротуарам соли. Ничего страшного, но лучше перестраховаться. «Интересно, интересно…» – это доктор. А я – подхватываюсь и рассказываю про другие случаи хромоты, хрипоты и прочей меланхолии скучающей в углу Чары. Консультация платная, деньги внесены, чего же теряться. И доктор такой внимательный попался. Поддакивает: «Да, знаете, бывает, да, да…». Я разворачиваю картину реабилитации. Доктор кивает головой: «Можно и так… Попробуйте…». Отчаявшись разговорить эскулапа, выдумываю, что в Израиле такие ранки исцеляют за один сеанс ультрафиолетовым лучом. «Да ладно?» Удивил. Доктор впервые оторвался от писанины. Посмотрел на меня секунду и тут же вернулся к прежнему занятию. Покинули клинику мы в добром расположении духа. Правда, доктор хоть и осмотрел ранку, но почему-то не обработал, как ожидалось. Да ладно, сами не безрукие. К тому же у нас есть чудная меховая обувка. Зато получили консультацию квалифицированного медика. За какие-то две тысячи.

***

Пса породы ка-де-бо зовут Локо. Он ходит в зелено-красном свитере зимой, а летом в шейном платочке того же колера. Этого грозного парня выгуливает десятиклассник Слава и четверо его друзей. Они шествуют плотной группой и редко кому уступают дорогу. Нам с Чарой с некоторых пор уступают. Было это в прошлом году. Повстречались мы с фанатами «Локомотива» на узкой дорожке в сквере. Их построение – с Локо впереди и свитой по бокам – ровный, уверенный ход, поднятые головы, их, как бы скользящие поверх суетного мира, взгляды – все говорило о том, что судьба наградила нас встречей с избранными. И тут бы, как все, соскользнуть на обочину, принять позу восхищенного смирения, да только моя Чара вдруг рванула к Локо и лизнула его в нос. Могучий пес от такого, как бы сказать, «здрасьте вам», так и присел, словно мертвой рукой обнесенный. Чарка же еще чуток попрыгала на его широкую грудь и побежала дальше. Вслед за ней, сквозь расступившуюся свиту проследовал и я. Можно сказать, дуриком проскочил. Так обрели мы с Чарой высокое право переть напролом при встрече с высокочтимым Локо и его свитой. Причем пес, едва завидев Чару, садится поудобнее, предвкушая, но напрасно – ветреная пуделиха моя больше безешки не раздает. Пробегает мимо, даже взглядом не одаривая.

***

Схлопотал замечание. Дело в том, что, не полагаясь на память и зрение, я, гуляя с Чарой, здороваюсь со всеми собачниками, с кем только не сведет случай. Впрочем, делаю это – здороваюсь первым – и в лифте, и в подъезде, и у мусоропровода. Хотя бы и без собаки был человек. Меня не убудет, зато не обнесу своим «здрасьте» знакомого. Да и незнакомого, думал я до сегодняшнего дня, уж, как минимум, не обижу. Но вот останавливает меня хозяин фокстерьера, сухопарый мужчина лет 60, с коим я раскланялся, и говорит такую речь: «Мы с вами не знакомы, а вы, я замечаю, уже не первый раз вынуждаете меня с вами здороваться. Неужели вы не понимаете, что вламывайтесь в личное пространство чужого для вас человека? Не понимаете, что это неприлично? Вы, немолодой уже товарищ». Я извинился, и мы разошлись.

Чара заглядывала мне в лицо, пытаясь понять, чем я навлек на себя такой строгий и раздраженный голос. Поразмыслив, я сказал ей: «И поделом». И тут же поздоровался с надвигавшейся из сумерек фигурой.

***

Повальное увлечение шагомерами – приложениями для айфонов. По двору сейчас мало кто ходит, тем более праздно. Всех вынесло за периметр – на аллею общей протяженностью 4 км 143 м. Ходят быстрым шагом, собаки только поспевают, если коротконожки, а длинноногие вперед забегают, оглядываются довольные – им такой марафон в радость. В конце прогулки собираются в кучку и кумекают – сколько кто накрутил, с какой скоростью, какие килокалории сбросил. Особый сбор по утрам. Это отчеты за минувшие сутки. Упрутся головами, только и слышно: «Пять тысяч… Двенадцать тысяч… Шагов или метров? Так не путайте… У Рекса прирост три с половиной…». По привычке идентификация по именам собак. У них своя табель о рангах: кто накрутил больше ста км в общей сложности – сотники, кто тысячу – тысячники… В воздухе витает субординация, пока не обретшая четкие формы. Того и гляди взносы начнут собирать и резолюции выносить. Я зову их шагунами. «Шагуны вы мои, шагуны», – пошучу, бывало, следуя мимо. Замолкают, сектанты. И я уже чувствую отчуждение. Но мы с Чарой не очень-то грустим в единоличниках. Нам этот колхоз «Вместе весело шагать» не нравится. Это ж надо, говорю я Чаре, так испоганить прогулки с собакой. Она согласна. Она редко когда со мной не согласна.

***

Однажды кот Савва, молочный брат Чары (вместе из одного блюдца молоко лакали), улучил момент и сиганул в приоткрытую дверь на лестничную площадку. И надо ж такому случиться, что как раз в этот момент не очень умный пятиклассник Саша, пролетом выше, рванул петарду. Когда ахнуло и дым рассеялся, Савва уже был дома, в самом глухом углу, за диваном. И сколько потом мы с Чарой не объясняли коту, что мир состоит не только из глупых пятиклассников, Савва раз и навсегда оставил попытки раздвинуть границы своей городской среды обитания. «Не так ли и мы порой, – сказал я Чаре, – возводим свой личный горький опыт в степень необсуждаемой истины?»

***

Сидим с Чарой в скверике напротив школы. Веет мартовский снежок, пасмурно, тихо. Вдруг на стадион выбегают ребята. За ними шествует физрук. Ставит на столик магнитофон, включает и над стадионом и его окрестностями звучит голос Владимира Высоцкого: «Друг, оставь закурить, а в ответ тишина…». Школьники начинают разминаться. Мы смотрим на них и поеживаемся. Кругом еще снег, а они в одних трениках и футболках. Сам любитель Семеныча в теплой аляске и вязаной шапочке. Мы с Чарой не выдерживаем. Подходим к железной ограде, подзываем физрука. Молодой парень подходит, но неохотно: «Чево надо?» – «Молодой человек, – говорю я, – предупреждаю вас как доктор – на следующий день половина этих ребят слягут с температурой. Отвечать будете вы, я об этом позабочусь». Мои последние слова Чара сочла нужным подкрепить многозначительным «гав». Парень какое-то время молча смотрит на меня, что-то соображает. Чувствуется, ему есть что мне сказать. Придаю своему лицу максимальную насупленность. И побеждаю. Парень молча уходит. Потом что-то говорит трясущимся физкультурникам, и они несутся в школу. Высоцкий обрывается на словах: «Если хилый – сразу в гроб». Мы с Чарой возвращаемся грустить на скамейку. Поймав на себе взгляд честной подружки, не выдерживаю: «Ну, не доктор, не доктор я. Что ж, иногда и соври, если это полезно для здоровья».

***

В этот понедельник, среди бела дня, тонул на Черном озере, что за кольцевой дорогой, доктор технических наук, автор сорока двух изобретений в области авиатехники, профессор авиационного института и хозяин болонки Фани.

Сразу скажу, тонул да не утонул. Как говорится, ничто не предвещало… Пошел проститься с апрельской лыжней. В свои 70 лет строен, крепок, жилист – волейболист и лыжник. Вот лыжи и привели его на середину пруда. Лед под ногами разошелся, и профессор оказался в ледяной воде. День рабочий, вокруг ни души. С одной стороны лесок, с другой пустыри. Но одна живая душа все-таки рядом вертелась. Это престарелая Фаня. Скулит, топчется. Подскочит к краю полыньи, лизнет красную руку хозяина и отскочит. Профессор признался мне, может и стоило орать во все горло, но боялся напугать Фаню. Прошло какое-то время пустых барахтаний, и он решил экономить силы. При этом грудью пытался надламывать лед, двигаться в сторону берега. Но страшно медленным был этот ход к спасению и в какой-то момент он понял, что смерть может его опередить. Уже и апатия накатила, и нега по телу прошла, и никаких рук не чувствовалось. Может и отошел бы наш ученый ко дну, да только вдруг вскричал от страшной боли в руке – это его кусала раз, другой Фаня. Вскинулся он, как в последний раз, грудью на лед и лед его удержал. И когда пополз – держал… Такая вот история. И все-таки конец у нее печальный. К вечеру того дня умерла его спасительница. Старая была, семнадцатый год шел. Видать, выложила все свои наличные силенки. До последней крошки. Ну, и нервный шок. Чем я мог утешить профессора? Только и сказал: «Она умерла счастливой».

***

В парке Кусково снимается кино из давнишней жизни. Сцена дуэли. Один в штатском, при котелке, при бакенбардах, другой вроде как гусар. Долго топчутся метрах в двадцати от барьера, воткнутой лыжной палки. Вокруг откуда-то набралось море зевак, это с утра-то, в понедельник. Идет тихий спор, Пушкин этот с баками или нет, и были тогда лыжные палки или нет. А если были, то какой фирмы. Но тут раздается команда «Мотор!» и дуэлянты начинают сходиться. Встали, замерли. Тишина мертвая, слышно, как хвоя падает на снег. Толпа не выдерживает. «Руку подними! Да не ту!», «Боком надо, боком!», «Не спеши, Пушкин», «Курок-то не взведен!», «Давай!»… С кресла вскакивает режиссер и кричит: «Стоп! Стоп! Мать вашу, уберите кто-нибудь этих идиотов!». Но убирать зрителей некому, видать, никого не наняли, экономы. И, побушевав, режиссер садится в кресло. Вернувшиеся в исходную, дуэлянты начинают вновь сходиться. Какое-то время народ держится, молчит. Но кто-то не выдерживает: «Да прикрой грудь-то…». И сразу: «Локоть выпрями…», «Боком, боком надо!»… Смотреть на это все нервов не хватает. Пошли с Чарой прочь. «Понимаешь, – говорю я Чаре, – в бок попасть труднее, чем в открытую грудь. Так и надо идти боком. Нет, прется побивахом, грудь нараспашку. А потом удивляемся, что хороших поэтов мало». Чара посматривает на меня со вниманием, вздыхает. Тоже переживает.

***

Шли с Чаркой из лесу, с грибами. На встречу Миша Д., московский асфальтовый магнат. С двумя охранниками. Бодигарды в черных костюмах, в белых рубашках с галстуками. А сам дал себе послабление – опростился до посконной рубахи и лаптей, правда, бутиковых. Я ему: «Привет, Миша». Он кивнул. Один охранник осмотрел мой кузовок. Другой было сунулся ощупывать на предмет оружия. Я отшатнулся. «Да ладно, – сказал Миша. – Сосед же. Бывай, Юрьич. Пока, Чарка». И они пошли дальше. По грибы.

***

Ворона следила за нами издалека. Когда мы с Чарой сравнялись с могучим кленом, на нижней ветке которого она сидела, окрестности огласило раскатистое «Каррррр». Моя пуделиха даже присела от неожиданности. Я же, продолжая путь, весело отозвался: «Кар-Каррр». Сделал несколько шагов и получил сильный удар по макушке. Когтями и крыльями. А сбоку с клювом на перевес уже заходила вторая ворона… Как я мог забыть, у них же сейчас слётка. С ними не шути – птенцов опекают. Когда мы, тяжело дыша, заскочили в подъезд, Чара нервно тявкнула мне в лицо. «Ты права, – сказал я, – видимо, мое „кар“ означало что-то обидное для ворон». Взгляд моей собаки выразительно говорил: «Никогда не пользуйся словами, значения которых ты не знаешь».

***

Дозик – совсем беспородный. Он прожил восемь месяцев в квартире наркомана Саши. Тот собачку не выводил на улицу, благо она ростом с кошку. Наверное, Дозик совсем бы зачах в ядовитой атмосфере, но тут Саша загремел на пару лет. Собачку взяла его тетя. Мы с ними иногда встречались. Сначала пожилая женщина злилась на Дозика, потом терпела, потом полюбила. А тут Саша собрался выходить и объявил, что заберет собачонку. Собака ему была не нужна, но он хорошо знал сестру своей матери. Запретил ей видеться с Дозиком, и потекла у бедолаги прежняя жизнь. На женщину было жалко смотреть. А тут встречаем радостную, с Дозиком на поводке. Все, говорит, уладилось. Обменяла свою двушку на однушку – а зачем мне две комнаты! – и выкупила Дозика. И ведь как удачно, однушка в этом же районе.

***

Мою Чару разлюбила собачья тусовка. Не вся, но… С некоторых пор у нас повелось гулять с мячиком. Чара сразу от подъезда бежит с ним в зубах и никого вокруг не видит. Признаться, мячик я придумал, чтобы отвлечь пса от изрядного обнюхивания весенней территории. Мало ли. А получилось так, будто моя пуделиха возгордилась и бегает мимо разных там Тоней, Шреков и Тубиков с неким социальным вызовом. Мне это объяснила владелица бобтейла Бумбанелы. «Владимир, – сказала уважаемая в наших кругах дама, – извините, но ваше университетское образование не стоило бы так выпячивать».

***

«А ваша собака какой национальности?» Дама, задавшая мне этот вопрос, была молода и элегантна. На руках она держала, как я первоначально подумал, йоркшира, правда, на редкость модно ухоженного. Волосы длинные, шелковистые, с золотистым отливом. Это я про собачку. Но и хозяйка тоже ничего блондинка. Она смотрела на меня с улыбкой, и я понял, что со мной шутят. «Национальности, – сострил я, – американской». Едва взглянув на Чару, дама сказала:

«А моя Марфуша русская. Так и порода называется – русская салонная. Мы с мужем считаем, что у русского человека должна и собака быть русская». Признаться, я онемел. Даже междометия в голову не приходили. «А уж держать нынче собаку американской национальности…», – дама посмотрела на меня строго и ничего не сказала. Но я и так понял. Не дурак. Дома, едва разув Чару, кинулся к компу. И точно, есть такая порода – русская салонная! Значит, не приснилось. А Чара уже возилась с рыжим Саввой, за пятый пункт которого я бы не поручился.

***

У одинокой и тяжело больной сорокалетней Инессы лечащий врач – такса Клава. «Вы не поверите, – говорит женщина, – Клавка спасает меня уже седьмой год». Семь лет назад Инессе диагностировали смертельный недуг и отвели год, от силы два. И пошла она в свои четыре стены дожидаться исхода. А потом у ней появилась Клава – рыжая, вертлявая такса. Кто-то подарил. И вот уж пятый год – сверх срока. Инесса свято верит в «целебную ауру» собаки, в силу ее «биополя», в «старания ее души» и пр. И в этой вере ее поддерживает весь двор. А что еще остается делать, если лекарства, самые необходимые, съедали бы всю пенсию вместе с субсидиями. В месяц через ее руки проходит только 7450 рублей. Я как-то попытался «прицепить» ее к благотворительной программе одного благотворительного фонда. Но в последний момент она отказалась. И очень решительно. «Я уверена, – сказала мне Инесса, – как только у меня появятся деньги, Клавкин дар пропадет». Что на это ответишь, когда из всех возможных средств спасения тебе доступно только одно – твоя собака.

***

Зашли нынче с Чарой в глухое место и в момент оказались в окружении пяти злобных бездомных псов. Чара, едва завидев стаю, сиганула ко мне на руки. И на том умыла лапы – мол, давай, Вова, дальше сам, не дамское это дело со всякими хулиганами воевать. Вид у нее сразу стал отсутствующий, даже скучающий, уставилась в облака. Собаки хоть и были явными бродягами, выглядели упитанными и уверенными в себе. Все как на подбор здоровенные. Видать, старый парк их кормит и бережет. В таких ситуациях бывать мне приходилось. Самая худшая – это когда меня с трехлетним сыном окружила стая бродячих псов. В безлюдном месте, в сопках Заполярья. Тогда Господь послал отделение морячков, срезавших угол на пути в баню. Нынче морячки не предвиделись. А кудлатые архаровцы, глухо порыкивая, сужали круг. И что-то волчье сияло в их глазах, в низко опущенных холках, замерших хвостах. Медленно отступая, я прижался спиной к дереву. Никаких других вариантов, кроме как отбиваться ногами, у меня не было. И чем бы все кончилось, не знаю, но вдруг в кармане оглушительно всей мощью первых аккордов «Эгмонта», бетховенской увертюры, грянул айфон. Псы отпрянули всего-то на шаг, но мне этого хватило, чтобы нагнуться и схватить палку. Стая не то, чтобы испугалась, она просто потеряла кураж. Переглянулись разбойнички и растворилась в кустарниках. Да и то сказать, не с голодухи же помирали. «Вот, – сказал я Чаре, переводя дыхание, – люби классику, дорогая». Чара посмотрела на меня как-то равнодушно. И чуть ли не зевнула. Драматизм момента прошел мимо нее. Еще не было случая, чтобы я ее не защитил. У моей подружки просто нет опыта алармизма.

***

Среди публики, гуляющей с собаками в нашем дворе, есть один дядя, с которым я всегда согласен. Это, назовем его Дмитрий Палыч, человек с серьезными психическими отклонениями, что он любит удостоверять справкой из психдиспансера. И когда он берет тебя за лацкан пиджака и, уперев в твою переносицу два бешеных буравчика, спрашивает, например, что ты думаешь о выносе Владимира Ильича Ленина из мавзолея, ты незамедлительно отвечаешь: «То же самое, что и вы, Дмитрий Палыч». Сообщай я этому, весьма физически крепкому мужчине, каждый раз свое истинное мнение по актуальным вопросам внутренней и внешней политики, то, боюсь, ходил бы с Чарой как Щорс – «голова обвязана, кровь на рукаве». Дмитрий Палыч очень быстр на расправу с оппонентами. Это знает весь двор. Поэтому с ним всегда и все согласны. Вот думаю, существенный недостаток интернета в том, что туда валит общаться народ без справки от психиатра.