Прогулки с Чарой. Из жизни неправильного пуделя

***

С ковриком в руках в лифт зашла дама. Как только он поехал вниз, дама стала встряхивать коврик. Мы с Чарой расчихались. Как бы испытывая неловкость от своих действий, дама сказала: «Давно лежит у дверей и хоть бы кто встряхнул». Потом вышла, взяла почту и поехала с ковриком вверх. Мы стояли с Чарой и смотрели ей вослед. Никаких подобающих слов у нас сразу не нашлось. Выйдя на улицу и жадно задышав свежим воздухом, я хотел было сказать собаке традиционное: «Бывает». Но подумал и ничего не сказал. Потому что такого не бывает, чтобы в лифте вытряхивали коврики. А вот было. Везет нам с Чарой на редкие явления.

***

Шарпея Якова мы с Чарой всегда обходим стороной. Завидев Чару, он ложится, вытягивая лапы, как лягушка, и вертит хвостиком. Моя огибает его метрах в трех и при этом никогда на него не смотрит. А нынче случилось нечто. Яков как обычно растянулся на нашем пути, пролив морду на лапы, а Чара, не сворачивая, наступила ему на голову и прошла по спине. Как по бревну. При этом, как всегда, смотрела куда-то поверх рыжего. Ни я, ни хозяйка шарпея такого цирка не ожидали. Не ожидал и Яков. Он ожил только тогда, когда Чарка уже спрыгнула с него и семенила дальше. Быстро поднялся и глухо, коротко тявкнул. Кажется, от восторга он не мог дышать. Уже дома я спросил собаку: что это было? Она ничего не ответила. Она и меня порой игнорирует.

***

Гуляли в парке и нашли под ногами связку ключей. Обыкновенное колечко, а на нем пять разновеликих железок. Время утреннее, безлюдное. Понятно только одно, потеря недавняя – совсем сухие. «Все одно гуляем, – сказал я Чаре, – так пойдем поищем растеряшу». Тоже, видать, с собачкой прогуливался. Через пять минут встретили старичка с ленивым бассетом. «Вот, – говорю, – кто-то ключики обронил». Показал ему связку. Старичок оживился: «Тут дама прошла. Давайте догоним». Стали догонять. Со скоростью ленивого бассета. Через полчаса, как ни странно, догнали. «Нет, – говорит, – дама. Не мои». Старичок уже к другим тянется. Не теряли? Нет, говорят и те. И к третьим неутомимый шлепает. Они, мужчина и колли, отмахнулись сердито и дальше пошли. Так, приставучей группой, бродили часа два по обширным просторам Кусковского парка. Мы уж с Чарой и не рады были, что нашли эти ключи. Не рады были, если честно, и энергичному дедку с его неимоверно замедленным бассетом. Проще было бы тащить за собой бревно. Притомившись, сели на скамейку. Я достал ключи и стал рассматривать, примеряясь, а не закинуть ли их на середину пруда. Глянул и старичок. А потом вдруг стал хлопать себя по карманам, таращить глаза и наконец крикнул: «Оспаде Есусе, а ключики-то мои!». Интересное это время – старость. Все можно. Можно два часа ходить по слякоти, под мерзким дождем, и предлагать первым встречным ключи от своей квартиры.

***

«Уберите со скамьи вашу собаку!» Да, есть такая с нашей стороны вольность – Чара садится рядом со мной на скамейку. Правда, у меня в кармане в пакетике платочек, которым я после нее протираю скамейку. Отказать Чаре в удовольствии посидеть со мной в пустынном скверике и поглазеть на звездное небо, этого сделать я не в силах. Она привыкла к таким посиделкам еще с дачной лавочки, когда была совсем щенком. Да, так вот, меня просит убрать Чару со скамейки пожилая дама, худощавая, в черном пальто до пят и в черной же вязанной шапочке. Я вскакиваю с извинениями, достаю платок, смахиваю-протираю. Потом мы перебираемся к следующей скамейке. Дама садится. Я, неленивый человек, подсчитал количество скамеек в сквере, открытых моему взгляду, – четырнадцать. И все пустые. Кроме нашей. И той, где теперь сидит дама. Какой пустяк, а так много говорит о человеке. О характере, упрямо пронесенном через всю долгую жизнь.

***

«Лучше бы я не выходил из больницы», – вздыхал, поглаживая голову лабрадора Викентия, старик Л. Ф. Дома его ждала беда – исчезли старинные настенные часы фирмы Мозер. Часы его детства. Единственная вещь, знавшая его давно ушедших родителей, да что там – прадеда знали. Часы продала жена. Надо было платить за операцию и уход. Он понимал, жена так поступила от безысходности, но не мог смотреть на темное пятно на обоях и томился от тишины, особенно в полдень. У часов был глубокий, тягучий, мягкий бой. И ход стрелок Л.Ф. тоже различал. Они своим размеренным тиканьем говорили: «Не бойся, не бойся, не бойся…». Как в детстве. С этим и засыпал. А еще любил ощутить в ладони медную, весомую гирьку, и ту, и другую. И на донышке одной из них его отец, еще молодым, нацарапал инициалы будущей жены – Н. В. И вот часов в доме не стало. От горя старик уверил себя, что и его времени не стало. Так, шелуха добирается.

А тут приехал к старикам правнук из Нефтеюганска Костя. Отругал, что ни про операцию, ни про деньги ничего не сообщили. Потом глянул на потухшего деда и сказал: «Не горюй, старче, вернем тебе твоего Мозера». «И что вы думаете, – говорит Л.Ф., – приносит Коська третьего дня часы. Мои! Точь-в-точь мои, только правую башенку успели отломить. Я едва в обморок не упал. Такой был праздник!» Посидели, помолчали. Я переживал радость старика как свою. Тоже к старым вещам привязываюсь. Вот. А потом слышу: «Да, а часы хоть и древние, а не мои». «Инициалы?» – догадался я. Он кивнул. И сразу сник. Косте он ничего не сказал, так и уехал тот в уверенности, что дед подмены не заметил. «А все-таки хорошо», – вздохнул Л. Ф. А что хорошо, пояснять не стал. Но мы с Чарой, подумав, с ним согласились. Хорошо, когда просто хорошо, а что хорошо – неизвестно.

***

Пенсионер Герасимец не любил свою собаку. Терпел. Жена, умирая, наказала кормить и выгуливать Мамуку. И тот честно выполнял наказ своей Марии. А что старый ротвейлер был старику не в радость, видел весь двор. Гуляли они всегда как бы порознь. Хозяин вышагивал, погруженный в свои думы, по дорожке. Пес ковылял где-то сбоку, метрах в десяти. Друг на друга не смотрели. Мы так с Чарой не можем. Если я задумаюсь и какое-то время не оглядываюсь, то она забегает вперед, становится поперек дороги и сердито на меня смотрит. Мол, ты что, а вдруг бы потерялась? Герасимец, судя по всему, потерять своего Мамуку не боялся. Он выходил из подъезда, не глядя на собаку, и возвращался, не глядя. А однажды, будучи нелюдимым и немногословным, выдавил-таки из себя фразу по случаю смерти таксы Глаши: «Собака и есть собака. Что по ней убиваться». Единственно, когда зажигались глаза старика, это при виде своей машины – вечно молодого «Опеля». Гладил капот авто и говорил: «Вот моя собака». Стоявший рядом Мамука угрюмо рассматривал свои лапы. И вот заболел пес. Какое-то время еще выходил гулять, волоча лапы. А потом и вообще не встал. Видели, как Герасимец нес собаку в машину. Потом укатил. «Поехал Герасимец топить свою Мамуку», – невесело пошутил химик Виктор. Но мы ошиблись. Пенсионер с того дня только и делал, что мотался с болящим по ветклиникам. У пса обнаружилось какое-то сложное заболевание позвоночника. Наконец, сделали операцию. Мы все удивлялись, откуда у бедного пенсионера деньги на все эти вояжи и бесконечные процедуры. А операцию, поговаривали, вообще делал немецкий доктор, специально приглашенный. Прошло месяца два, и мы снова увидели во дворе хозяина и ротвейлера. Мамука не гарцевал, конечно, но топал на своих четверых. «А где ваша железная собака?», – спросил пенсионера кто-то из наблюдательных. «Пешком полезнее», – ответил тот. И они побрели, как всегда, соблюдая дистанцию и не глядя друг на друга.

***

К нам подошел малыш и сказал: «А у меня тоже есть собака» – «Какой породы?» – «Вевнетка». Пришли домой, а в голове все вертелась эта «вевнетка». Полез в интернет. Нет такой породы. Позвонил другу-собачнику – тоже не слыхал. Вечером пошли гулять. У подъезда встретились с хозяином «вевнетки» и его мамой. Спрашиваю: «Как тебя зовут, сосед?» Отвечает: «Вавион». Да что ж такое! Но мама разъясняет: «Ларион». А, говорю… И мы пошли гулять. «Так-то, Чава», – сказал я Чаре и засмеялся. Она хмыкнула. Хозяин вевнетки, Вавион, нас уже не мог услышать.

***

Сейчас видели с Чарой падающую звезду. И вот ведь, знаешь, что никакая это не звезда, а так, пылинка из космоса, сгоревшая в нашей атмосфере, а фантазий. Чего-то вдруг стало жалко вечность. Мгновению дано сверкнуть звездочкой на небе, а ей – никогда. Лежит, раскинулась, невидимая в своем беспредельном пространстве, и шевельнуться не смеет, знак какой подать, чтобы заметили на земле, закричали: «Смотри, смотри вечность пролетела!» Не заметят, не закричат. И ни одно живое существо даже хвостиком не вильнет, хоть коснись она своей незримой дланью его мокрого носа. Так думал я, запрокинув голову в небо. Рядом, как всегда, подражая мне, тянула мордочку к звездам Чара. И вдруг вздрогнула, чуть отпрянула и, чихнув, завиляла хвостиком. Вечность ее коснулась.

***

«Цара, Цара, ох, она мине узнает! Как шшинок скачит». Маленькая старушка ласкает прыгающую на нее Чару. Когда отходим, мой товарищ по утренним собачьим прогулкам, хозяин пуделихи Мары, спрашивает: «Что за говор?» Я предположил – вятский. Надо же как-то подтверждать свое университетское образование. Но предположил не твердо. А тут как раз на встречу специалист, хозяин таксы Хорея. Помнится, он когда-то отрекомендовался филологом (не Хорей, а хозяин). Изложили ему предмет разговора. Я, как мог, передразнил старушку. «Вятский говор», – не дослушав меня, сказал филолог. Я распрямил плечи. «Надо же, – уважительно посмотрел на него хозяин Мары, сам химик по образованию. – А как же это вы так определяете?» – «Видите ли, – ответил наш образованный собеседник, – тут все просто, этим говорам присущи такие основные языковые черты, как смычно-взрывное образование задненёбной звонкой фонемы…». Мы хором сказали: «Как интересно» и учтиво раскланялись. Когда отошли подальше, я сказал химику: «Теперь вы поняли, с каким интересом я слушаю ваши былины о катализаторах и катализах?» Чара громко тявкнула. Не удержалась. Ей эти лекции по химии во где!

***

Сижу на скамейке. Чара стоит рядом, смотрит на уточек. К нам приближается молодая дама с мальчиком лет шести. Слышу он спрашивает: «Можно? Мам, можно?» Наверное, хочет погладить собаку. Дети любят Чару, а она их. Всегда радушно позволяет себя потрогать и даже немного потрепать. Пара поравнялась с нами и мальчик, сделав шаг к пуделихе, вдруг пнул ее. Удар пришелся под ребра и был болезненным – собака взвизгнула. Пнул и тут же отскочил под мамино крыло. Мама засмеялась, взяла его за руку. И они пошли дальше. Чара смотрела на меня. Ее взгляд спрашивал: «Укусить?» – «Нет, – ответил я тоже взглядом, – не стоит. Жизнь укусит».

***

Погуляли с Мананой Георгиевной и ее болонкой Викой. Но расстались на этот раз слегка рассерженными друг на друга. Впрочем, это я – слегка. Старый педагог, кажется, не слегка.

Заговорили на тему «интернет и школа». Я сказал, какой это подарок классным руководителям – аккаунты учеников. Заходи, читай, анализируй. Манана Георгиевна возмутилась: «Владимир, вы это серьезно? А вас никто в детстве не учил, что заглядывать без спроса в чужие дневники неприлично?» Самой постановкой вопроса и тоном мне дали понять, что и клочка для компромисса в этом вопросе для нее нет. Нравственный авторитет Мананы Георгиевны для меня непререкаем. Но я заупрямился. Говорю, аккаунты, странички в сети – территория открытого доступа. Это не дневник из-под подушки, или из портфеля тайком тырить. А науку использовать интернет в работе педагога надо, говорю, преподавать отдельной дисциплиной в педвузах. «Вы, – сказала ледяным голосом учителка с сорокалетним стажем, – забываете, что любое вторжение в личный мир подростка возможно только в его присутствии и с его согласия! Этика педагога…». В этот момент я увидел, как ей тяжело дается общение со мной. И, зная о ее больном сердце, вежливо раскланялся со словами: «Простите меня, Манана Георгиевна, вы абсолютно правы». Но, отдаляясь от заслуженной учительницы Российской Федерации, я все же сказал Чаре: «Этично, не этично! Это у нас с ними цацкаются, а надо, как в старину в Турции – заглянул в аккаунт, видишь, что преступник вызревает, и – с головой в чан!» Чара смотрела на меня вопросительно. Она «Джентльмены удачи» не смотрела.

***

«Слушай, Чара, – сказал я собаке, – зачем ты водишь дружбу с этим шалаберником Коксом. У него даже имя подозрительное». Чара и ухом не повела. Бежит, грациозно пружиня, спинка прямая, мордочку вытянула прямо по курсу. Она такая. В ее личную жизнь не лезь. А залезть охота. Кокс, метис неясных кровей, образ жизни ведет асоциальный – мотается свободно по району. Его хозяева, муж и жена Мухины, живут на первом этаже. Через окно выпускают собаку, через окно впускают. Остальное время водку пьянствуют. Мне Кокса жалко. Но тревожит, что хорошая девочка, из приличной семьи что-то находит в таком типе. Ее компания – шпиц Эрик, йорк Даня, такса Глаша. А вот пролетает мимо них, если впереди где-то этот кудлатый, неухоженный Кокс. А мы как не выйдем, он тут как тут. Вроде случайно, вроде и на нас не смотрит. Ну, я-то папаша тертый. Не хочется давить на Чару. Она тонкая, все сама понимает. Дам ей время самой отличить зерна от плевел, истинное от настоящего и так далее. Как учит современная педагогическая наука.

***

Как известно, есть зимний дурак, а есть летний. Мне же посчастливилось водить знакомство с дураком демисезонным. Вот он подзывает Чару, протягивая ей какую-то конфетку. Моя собака из чужих рук ничего не берет и уж точно не интересуется конфетами. Она подходит к человеку из вежливости. У ней, замечу, врожденное уважение к любому человеку. Только потянулась к конфете носом, как она взорвалась бумажной мишурой. Обычная хлопушка – дернул за веревочки, она и бабах. Чара испуганно отскочила. А шутник заливисто расхохотался. Если бы Чара умела говорить, она бы спросила: «Дядя, вы дурак?» Как мальчик Сережа. Человек этот, несмотря на солидный возраст, патологически глуп. Делать ему замечания, что-то втолковывать, да и сердиться – пустое. Мы знакомы лет семь. И у меня было достаточно времени убедиться в этом. Но, что интересно, он всегда в отличном настроении, никогда ни на что не обижается. А еще – любит любую погоду, любое время года. И, знаете, этим он мне симпатичен. Наверное, сказывается то обстоятельство, что вокруг меня очень много людей невеселых, отягощенных какими-то напряженными думами, да просто сердитых. Вот и радуешься моему демисезонному весельчаку.

***

«Можно погладить вашу собачку?» Девушка склонилась над Чарой. «Можно, – говорю, – а для чего же она еще предназначена?» Осталось во мне это фантомное ощущение, что с девушками непременно надо пошутить. Та погладила терпеливо замершую пуделиху и пошла себе дальше. Чара, не взглянув на меня, побежала вперед. Все мои попытки подозвать собаку ничем не увенчались. Она даже не поворачивала головы. Начинаю идти я, снимается с места она.

Останавливаюсь. Она стоит, но смотрит вперед. Игнорирует. Все ясно – обиделась. Сел на скамейку и начал извиняться: ну, прости, глупость сказал, ты, конечно, не только красавица, но и умница, ты предназначена для многого – охранять дом, искать мои тапочки, играть с мячиком, гоняться за бабочками, делать все, что захочешь, ты – личность! Ну, прости меня! Чара поворачивает ко мне свою мордаху. Встает и медленно подходит. Садится рядом. Простила. Беда мне с этими девами.

***

У шпица Чапика обнаружили патологию митрального клапана. Нужна операция. И она стоит денег. У хозяйки Чапика кроме пенсии – ничего. Все это она рассказывает нам ранним утром. Собралось собак штук семь. Чапик стоит в сторонке, чуть покашливает. И Чара не лезет в общую кучу, как всегда. Держится рядом с дружком детства. Показываю ему сушку – семенит ко мне, встает на задние лапы и тянется своей рыжей бурундучьей мордочкой. Слышу уверенный баритон хозяина овчарки Инги. Старый моряк, мой приятель. Он говорит так: «У нас тут две тысячи народу вокруг живет, собак за сотню будет. Короче, шапку по кругу! Анна Николаевна, вы координатор. Объявление я распечатаю, Наташка, Катя вам расклеить». Закипела работа. Это утром было. А сейчас, вечером, вышли с Чарой – хозяйка Чапика снимает со столба объявление: «Он у меня деликатный был. Вот, ушел, чтобы никого не беспокоить». Не успеваем. Часто, не успеваем.

***

Идем по аллее парка с Пыжиком и его болонкой. Как зовут болонку, не запомнил. А Пыжиком его мысленно прозвал еще зимой, когда он хвастался во дворе новой пыжиковой шапкой. Чара, всегда чутко улавливающая симпатии и антипатии хозяина, эту пару не любит. Что выражается в дистанции – бежит далеко впереди и не оглядывается. Поравнялись с рабочими-озеленителями. Сажают молодые клены. Пыжик подходит к одному из них: «Ну-ка, Будулай, дай-ка лопату». Это у него манера такая – обращаться к незнакомым работягам как ни попадя. Нашего дворника Рахима может назвать Абдулой, Чингисханом или, вдруг, Максимкой, но никогда – Рахимом. Парень в оранжевой куртке протягивает ему лопату. «Прямее! – прикрикнул Пыжик на другого, что держит ствол дерева, – Прямее, говорю!» Кинул земли на четверть лопаты и отдал инструмент обратно. Победно посмотрел на меня: «Вот так-то. Сына сделал, дом построил, а теперь и дерево посадил. И не обязательно самому упираться». И заколыхался округлым пузцом. «Надеюсь, – сказал я, – хотя бы с сыном по-другому было». С тех пор, завидев нас, сворачивает в сторону. Что нас с Чарой совсем не огорчает.

***

В Кусковском парке мы с Чарой увидели настоящего волка. Его держали в какой-то сложной упряжи два мужика. Третий управлял светом. Четвертый держал сбоку щит. Пятый вертелся с фотоаппаратом. Фотосессия серого на фоне старинной усадьбы. Пошли дальше, а мне вспомнилось… «Сиди!» – сказал дядька. А как тут сидеть, когда к тебе в лодку запрыгивает волк. Мы возвращались с рыбалки. В эти дни, когда река разлилась по всей округе, рыбачить было, честно говоря, глупо. Пустыми плыли. На клочке невесть чего, то ли плывуна, то ли затопленной коряги переминался с лапы на лапу волк. Крупный, матерый. У нас дома, во дворе, был охотничий пес Урман, так он и до холки зверюге не достал бы. Похоже, у зверя что-то было с лапой. Он держал ее на весу. Да и выглядел истощавшим и ослабленным. Волк не искал спасения у человека. Он понимал, человек ему – враг. Потому, лишь глянув на нас моментом, отвернулся. Мимо ли проплывут, саданут ли огнем – их дело. Дядя, старый охотник, человек немногословный, всегда принимавший решения сам, подгреб к зверюге и тот несколько неловко, но сразу прыгнул в лодку. Сколько он простоял на трех лапах в окружении воды, неизвестно. Но, судя по тому, как его колотило – долго простоял. Дядька сидел на корме, тихо поджимая «Вихрь». Я же умостился на носу, закрывшись телогрейкой. Волчара сначала топтался туда-сюда, потом присел на дно. Сказать, что он расслабился, да ни Боже мой. Его широкая, лобастая морда ни разу не опустилась на лапы. Желтые глаза не мигали. Было понятно, сунь ему руку – отхватит. Дядька мне пригрозил: «Сиди, зимогор, не дергайся!» Подогнал лодку к сухому берегу. Только она ткнулась бортом – волк тут же шмыгнул вон. Чуть припустил на своих троих, да вдруг остановился. Смотрел на нас. Он не понимал, как это – от таких двух, пахнувших бедой существ, да вдруг спасение. Несмотря на лапу, он был в своей силе, мог задрать любого из нас, но стоял и смотрел на лодку и двух людей. Ему что-то открылось. Что? Что-то… Мой дядя, мой любимый, давно умерший дядя сказал тогда: «Пусть живет». И этот его наказ я никогда не нарушил. Пусть живут…

***

«Съездил сейчас в Ашан, накупил продуктов на десять тысяч. Потом к приятелю, он черную икру толкает всего по 7 тысяч за баночку, люблю. Купил вот жене на 8 марта вазу богемского стекла, цветы заказал, букет привезут утром с курьером. Сверху пару тысяч и никаких забот. Удобно. Сейчас поеду Петьке, – он кивнул на бульдожку Петру, – немецкие ботиночки покупать». Попрощался с нами и пошел, потянув за поводок белобрысую упрямицу. Мы, трое пенсионеров, угрюмо рассматривали своих четвероногих босоножек. А те завороженными взглядами провожали уходящую Петру. Воцарилось молчание. И надо было бы что-то сказать для приличия, но темы не находилось. «Ладно, – сказал бывший главный техник местной ТЭЦ, а ныне пенсионер, как сам себя окрестил, „дворового масштаба“. – Пойду». Старушка колли поднялась за хозяином. «Так, о чем это мы?» – попытался я как-то реанимировать беседу, которую мы вели, когда к нам подошел хозяин Петры. «Ни о чем», – не очень вежливо ответил другой пенсионер, бывший майор-ракетчик, проживающей с женой, дочерью и малюткой-внучкой в двухкомнатной квартире. И, свистнув свою двортерьершу, удалился сердитым шагом. Мы с Чарой остались одни. «Ты любишь черную икру?» – спросил я собаку. Она перебрала лапками и что-то пискнула, в смысле – не очень. «И я не очень. Так в чем же дело?!» И пошли мы домой.

***

У меня над головой с утра до вечера идет рабочий процесс. Чара забилась под стол, лапами морду прикрыла. И уже не лает. Чего лаять, когда своего лая не слышишь. Судя по долбежу, сверлежу, визгу пил и мощному мату, со стапелей готовятся спускать «Гото Предестинацию», первый линейный корабль русского флота. Будь там что-то иное, ей—богу, давно бы уже поднялся туда с огнеметом. Но мысль о том, что терплю ради великого дела, утишает мою ярость и заставляет лишь сопереживать – успеют ли к 27 апреля, как установил Государь? Нынче стоим с соседом на лестничной площадке, погоду обсуждаем. Смотрю, поднимаются четверо бородатых мужиков, на плечах корабельная пушка. «Последняя, – спрашиваю, – пятьдесят восьмая?» – «Она самая, батюшка, – отвечает один, – она родимая». И посветлело у меня на сердце – скоро, значит, конец. А сосед и ухом не повел, все про похолодание талдычит. Ему-то что, не над его головой мощь Российского флота закладывается.

***

В твердом уме и ясной памяти, будучи ни в одном глазу, я встал на гироскутер. Уговорили ребята, с которыми по вечерам гуляем с собаками. Они так лихо носились вокруг школы, что любопытство над трезвым расчетом взяло верх. Человек не тупой, я усвоил короткий инструктаж и водрузился на доску. Сначала одной ногой, потом второй, постоял столбиком, втянув живот, и качнулся вперед… В сущности, ничего хитрого. Главное для таких, как я, не разгоняться. Чара бежала сбоку, завернув голову в мою сторону, и заполошно лаяла. Потом мы с ней долго сидели на скамейке в тихой аллее, и я переживал свои новые ощущения. Что-то подобное, наверное, испытал мой далекий предок, впервые вступив на плавающее бревно. Оказывается и так можно передвигаться! Ни по возрасту, ни по здоровью, ни по деньгам мне уже не было дороги на эту орбиту. И все же я там побывал. И к великому множеству транспортных средств, коими пользовался во всю свою жизнь – от самоката на подшипниках до атомной подводной лодки – прибавил и это чудо техники. А весь вид Чары говорил: «Ну, Вова, я уже было простилась с тобой!». Ничего, смешная собака, мы еще полетаем. Мы еще удивим старушек на скамейках. И самих себя.

***

Девочка Катя, хозяйка йорка Кути, рассказывает мне, какой нынче «жуткий дефицит ветеранов». А вечера мужества проводить надо. Учительница обещала даже какие-то немыслимые блага тому, кто приведет на майские участника войны. Катя не без намека добавляет, что учителя на возраст фронтовиков смотрят сквозь пальцы. А что, надеть форму, кортик нацепить, надраить значок «За дальний поход» и пойти поведать юной поросли, как топил вражеские субмарины в северных морях. Надо выручать старых друзей по собачьим прогулкам. Однако удержался. Пусть седин прибавится.

***

9 мая. Раннее утро. Гуляем с Чарой. Вдруг откуда-то вывалился пьяненький мужичок. Согнулся в поясном поклоне, чуть не упав, и прочувствованно сказал: «Спасибо, батя, за Победу!». Нам с Чарой понравилось.

***

В электричке Александров – Москва мы с женой и Чарой ехали с симпатичной молодой парой. Они старались говорить необременительно для окружающих, но все же мое чуткое ухо различило английскую речь. Нетрудно было догадаться, что наши соседи интуристы. Одежда нынче ничего не скажет, но вот некоторая робость в движениях и какая-то легкая настороженность во взгляде выдавали в них уроженцев нездешних мест. А неожиданные крики коробейников вообще заставляли их вздрагивать и панически замирать в ожидании насилия. Словом, по всему было видно, что путешествие в русской электричке было для них авантюрой, сродни приключениям в пампасах. На подходе к Москве, когда вагон заметно опустел, парочка перебралась на теневую сторону. И мы тут же обнаружили на сиденье кошелек, выпавший из заднего кармана мужчины. Не мешкая, дабы не быть заподозренным в двусмысленной нерасторопности, я взял предмет и отнес его владельцу. Мое появление было встречено едва ли не испуганным взглядом обоих чужеземцев, но, увидев кошелек, они тут же засветились радостными улыбками. Я учтиво ответил полупоклоном и вернулся на место. Когда сел, увидел, что мои случайные попутчики оба стоят и смотрят на меня все с теми же сияющими лицами. Привстав, я поклонился. Они помахали мне руками и еще какое-то время ловили наши с женой взгляды, дабы одарить благодарными улыбками. Столь преувеличенную реакцию на достаточно простое действо я объяснил Чаре тем, что по каким-то причинам от нас ждали другого – я должен был кошелек прикарманить, а Чара интуристов – покусать. Как славно, сказал я собаке, когда это в твоих силах – не оправдать недобрые ожидания.

***