Возвращение Орла. Том 2

– Ноуменальная ограниченность замкнутой системы. Поскольку изнутри разобраться невозможно, то есть невозможно по отношению к своим, значит, только по отношению к чужим. Не чёрт тот, кто не чёрт по отношению к другому чёрту, как, скажем, Россия к Европе, – выдал Николаич.

– Вот этот другой чёрт обрадуется и сразу загрузит, будешь на него горбатить. Нет, по отношению к чёрту можно быть только чёртом, иначе хана.

– Но ведь и когда все друг другу черти, тоже хана.

– А когда же не хана?

– Когда все друг к другу ангелы.

– Где ж ты столько ангелов наберёшь?

– Нигде.

– Выходит – хана?

– Выходит.

– Ну, давай тогда, выпьем хазбрантвейну.

Выпили ещё. И ещё.

– Нажалуется, завтра приедет председатель парткома…

– Нет, приедет секретарь профкома.

– Почему это? Дело-то партийное…

– У него дача в Луховицах, он и приедет, как бы разбираться.

– Так он, выходит, чёрт?

– Кто? Секретарь профкома? Кудин? Чёрт.

– А председатель парткома? У него где дача?

– В Воскресенском районе.

– Он не чёрт?

– Чёрт.

– Даже в Воскресенском районе, и – чёрт! Как жить? А директор чёрт?

– Ого-го!

– А…

– И не спрашивай! Там вообще только чертей допускают, ибо – служба.

– Так вот приедет завтра чёрт, прикинется одуванчиком и будет нас, как последних чертей, трепать. А мы разве черти?

– Уже нет.

– А знаешь, почему секретарь парткома – чёрт? Потому что он против ядерной техники и против сельского хозяйства.

– И ещё против здравоохранения.

– Я серьёзно! Ведь только чёрт может такое придумать: физик, головища, в колхозе капусту сажает, а колхозник Гарков – секретарь парткома ядерного учреждения. Может, мы спим?

– Ещё нет. Вот если бы мы сейчас сажали капусту…

– Да не хочу я эту капусту сажать! Луну хочу заарканить…

– И ревновать к Копернику?

– Да, да!.. звёзды в мешок собрать и реку вот выпить, а корешки в землю тыкать не хочу. Когда захочу, всю Землю утыкаю, мало не покажется, а сейчас – не хочу! Ты не капусту сажаешь, ты великую национальную идею убиваешь, добровольно!

– Это ж не по-честности: жрать – давай, сажать – не хочу. Не в раю ещё.

– Плевать! Подавитесь своим раем, не надо рая, дайте Родину мою. Серёга, мы ещё живы, мы с тобой, Серёга! – кричал Семён в сторону Дединова, туда, за него, где через сорок восемь изгибов Ока приветствовала родину великого русского поэта…

С криком вытек кайф, стало грустно и стыдно.

– Какое сегодня число? – спросил тихо.

– Шестнадцатое. Мавра-молочница. Сегодня щи зелёные варить надо.

– Бабушка рассказывала?

– Бабушка. А именинники сегодня – Николай и Тимофей.

Семён вздрогнул. Не старый, но уже лысоватый орловский профессор Тимофей Николаевич из вчерашнего сна снова возник перед глазами.

– А разве не вчера у него… у них именины были?

– Вчера у Бориса и Глеба, сеятелей. У Тимофея и Николая сегодня.

«Ну, прости, поторопился, – прозвучал в Семёновой голове профессорский голос. – Поторопился я с Венетой».

«С какой ещё Венетой?» – удивился Семён, но спросить было не у кого.

Аркадий задрал голову к небу и мечтательно произнёс:

– А может, они улетели?

– С чего бы? – удивился Африка.

– Лето на носу, они и улетели.