– Какой камень?
– Ну, не камень… – Поморщился: не читал ты, приятель, сказок моего дедушки, не читал. – Не камень, лошадь. Белая. И мы её по-американски, со льдом и содовой.
– В окно-то посмотри – Коломна!
– Да ты не в окно смотри, а сюда.
Пухлая ручка нырнула в портфель.
Вместо льда и содовой принесли газированный «боржом», Гога свои двадцать грамм разводил, Толян просто запивал.
После второй рыжий глубоко и умиротворённо выдохнул и, высоко задрав голову, словно из-под очков, осмотрел обстановку. Обстановка была не ахти: столы без скатертей, зато окна с занавесками и на двух противоположных стенах репродукции – справа бубновское «Утро на Куликовом поле», слева – суриковское «Покорение Ермаком Сибири».
– Милитаристское какое-то кафе… а ещё «нега». Они бы до кучи «Оборону Севастополя» повесили.
– Лучше уж «Утро стрелецкой казни».
– Милее?
Гога неуловимо усмехнулся, но Толян уловил. Уловил! И быстро, чтобы теперь Гога не уловил, что он уловил, перевёл разговор на левого Ермака.
– Что ж это они, Сибирь покорили, а сами тут сидят, ехали бы все в свою Сибирь.
– А я бы в Сибирь даже ссыльных не пускал… нечего! И на Дальний Восток.
– Отчего же?
– Надёжнее, спокойнее…
– А по мне – размазать этот народ по полярному кругу, – размазывая масло по половинке белой булочки, сказал Толян, – и чтобы больше трёх не собирались.
– Бестолков ты, брат. Нужно ровно наоборот: собрать всех в одну близкую кучу, раздвинуть, скажем, окружную, и затолкать туда весь… ну, хотя бы российский плебс… тогда и делай с ним, что хошь.
– Да почему бы не в Сибирь?
Гога нахмурился, посмотрел на компаньона оценивающе.
– Не надо их в Сибирь вообще пускать… – Хотел добавить: «Самим пригодится», сдержался. – Не надо.
– Что тебе в этой Сибири? Тайга, минус сорок…
– Когда минус, а когда и плюс… Тут другое. Рассказывал отец, что ему рассказывала бабка, что ей рассказывал дед, который Аркадий, одну забавную легенду…
– Про Сибирь?
– И про Сибирь, и про Урал, и про Дальний Восток, и про Сахалин… его ведь много поносило по стране…
Толик напрягся, почуяв долгожданное со стороны товарища откровение.
Но Гога как будто очнулся:
– Что насторожился, как сеттер на охоте? Ничего он не рассказывал, враки всё писательские, он ведь мало того что писатель, так ещё и детский… что может рассказать детский писатель? – «Зря я ему намекал на бабкину тайну, ох, зря… ладно бы – сам знал». И вместо того, чтобы разговориться, Гога снова впал в кроткий ступор.
«Опять отключился, чертяка!..» Толян не один раз уже наблюдал эти мини-дрёмы и не мог понять, что в эти минутки происходит с «внучком»: то ли медитирует, то ли подселяется «на пару слов» в него какая-то иная сущность, то ли он сам куда-то переселяется, оставляя вместо себя на стуле живую упитанную мумию. Досадовал, что не умеет слушать чужие мысли.
– О чём задумался, детина?
Гога недовольно шевельнул бровью: «Не мешай…»
О чём? О том, что непонятно ни ему самому, ни тем более папочке, не сумевшему толком всё выяснить у собственной матери. Деда, то есть своего отца, тот по сути и не знал, если это вообще был его отец… т-с-с… здесь табу. О том, что какое-то невидимое крыло с самого детства поднимает, подталкивает и направляет Егорку… – куда? Что за сила? Откуда она? Неужели от одного маленького, в два слога и почти нерусского, слова? Был бы он сейчас просто Голиков, и что? Голиков – он и есть Голиков. Препротивная фамилия, отдаёт нищенством, голытьбой, голяком… и баней, противной общественной баней, где в женском отделении ходят старухи с обвислыми до пупа пустыми грудями, и бегают пришедшие на помывку с мамами двухлетние пацаны-голики. Уж тут бы папочке ни адмиральства, ни «Правды», как своих ушей. А Соломянским – лучше? Егор Соломянский… Ну, в директора вот такого кафе ещё можно было бы пробиться, и то… Так что папочка с фамилией успел… пре-успел. Но ведь не только же в фамилии дело! У лейтенанто-шмидтовских детей тоже свой потолок, никаким лбом его не прошибёшь, хоть этот лоб будет не семи, а семижды семи пядей, а тут как будто кто-то раздвигает и раздвигает перед ним небесные шторки, и какие «сотоварищи», прости господи, клыкастые в упряжке – мысленно покосился на рыжего, – а место коренного всё одно ему уступают. И не в заслугах дело: на такие этажи в перспективе забираемся, где личные заслуги не считают. Может, не в деде дело? Детский писатель, голубая тарелка слив, смешно. Может, не детская, а сказочная линия другого деда подгоняет? Есть, есть во всём этом какая-то тайна. Кто её знает? Вот новый тесть с братаном – знают. Они всю жизнь её исследуют… а-а-а! А ведь это она, тайна, – вот ирония, так ирония! – подтащила его привиться к этому дереву… и как всё натурально устроила! В голове закружились картинки перелива некой силы, в виде древесных соков, крови, праны и ещё чёрт знает каких субстанций – из сосуда знатоков Гомеостатического Мироздания в его рыхлое межреберье, отчего оно и начало приобретать форму. Как, однако, причудливо тасуется колода… откуда это? Пис-сатели… Вот тебе и кибальчишская тайна… она на него работает, а он сам её не знает.
– Ничего, – сказал вслух, – скоро узнаем!
– Что, что?
– Кибальчишскую тайну, – усмехнулся Гога и снова, прикрыв маслянистые глазки, впал в полузабытьё.
«Да он пьян! Быстро, однако, его развезло…»
Но Гогу не развезло, его ровно наоборот: свезло. Свезло на круг, по которому – совпадение? – пронесло в своё время обоих его дедов, которые, сами того не ведая, и сплели для внучка канатик из ниточек своих героических странствий по горемычной русской земле в особенно чувствительный период её сотрясания. Что-то созвучное услышанному от Толяна про орлов и золотую цепь было в маршруте деда Аркадия: Тамбов, Южный Урал, Иркутск, Дальний Восток, Япония… И дед Павел нарезал те же самые сакрально-ядерные круги: Урал – Семипалатинск – Алтай – Урал… Мало того, что оба орлы сами по себе (малый резонансик, а звучит!), так дед Павел был и в партизанском соединении «Красные горные орлы», куда как подсказочка… под-сказочка-сказочка. И оба – сказочники.
То, что конторские их опекают и для чего-то готовят, знают все, от Толика до Алика. И про то, что их опекателей тоже опекают, и кто они такие, опекатели опекателей – тоже догадывались; догадывались и про то, кто над опекателями опекателей сидит и рулит, трудно было не догадаться, когда девять из десяти опекаемых – галахические евреи. И уже не догадывались, а знали точно, что у этих рулевых власть великая, поэтому им можно служить и ничего не бояться, и они будут служить, захлёбываясь деньгами… хотя что – деньги? Тьфу! И трогать-то их, грязевой экстракт… Не деньгами – властью, пьянея от превосходства над бестолковой толпой, за которую ни один из незримых великанов не то что теперь не вступится, но и слова не замолвит (а если вдруг и замолвит по недоразумению, то они это слово перехватят и вывернут изнанкой – буквы, даже слоги будут те же, а смысла не найдёте). Но… Но не скажет за других галахов, а он своим галахическим носом учуял, что эти всемирные великие, раздувшиеся чуть не в размер самой планеты, тоже боятся. Их страх соразмерен их же величию и, возможно, даже превосходит его, потому что не до конца понятна им природа этого страха, как будто он сочится из другого измерения, куда им, таким великим-развеликим, хода нет. Им нет, а ему каким-то боком и чудом есть? Нет, они не втёмную с ним играют, чего он, Егор, поначалу испугался, они не с ним втёмную играют, а сами блуждают в этой темноте: страх чуют, а где его исток – не знают. Что-то слышали их деды, которые про этот исток слышали от своих дедов, тоже слышавших и даже, может быть, получавших по темечку, да ещё в общих чертах приметы очень немногих людей-ключиков, проследив за которыми можно найти хотя бы скважинку, чтоб подсмотреть на ту сторону и попробовать освободиться от него, напустив туда какого-нибудь квазиисторического иприта. Наверное, и его деды были такими ключиками, потому-то я им и нужен, ибо по шаблону… и отопру, и заипритю. Вот смотрят, наверное, где я копытцем ударю…
Последнее сравнение его покоробило, хоть и серебряное копытце, но – козёл, а следующая мысль вообще чуть не повергла в уныние: а кто смотрит? Уж не рыжий ли этот удалец? Какой-то он здесь другой, как будто ненастоящий… где весёлый ум, лёгкая дерзкость, притягательная общительность? Или… или он здесь как раз и настоящий, без всей этой карьерной атрибутики, голенький, в натуральном облике? Сущность! И так легко согласился на вторую роль… А ведь узнавшим сущность оборотня следует остерегаться, хотя пока он не знает тайны… стоп, стоп – а я-то сам знаю? Не знаю – узнаю! От деда она, от деда! Как он ловко спрятался в детское писательство, в пьянки свои суицидные… всех запутал, красный бандюган, чуть что – нырь в психушку, а из психушки всем приветик в виде какого-нибудь «Горячего камня»… расшифровывай! И что же может быть общего: дед, какая-то окская коса, где дед, сдаётся мне, и не бывал никогда, алкаши эти технические, непонятный орёл, цари… Поди разгадай, но то, что ниточка тянется оттуда, не сомневался. И почему же эта гэбэшная сволота прямо не рассказала, что и как? Они ведь – это теперь ясно! – знают про него то, чего не знает он сам. Знают, как это всё связано, за что с того конца прикреплена эта ниточка. За «Горячий камень»? Или за то, из чего вся это детская бредопись выродилась? Из чего? Что-то намекалось именно про этот магический маршрут деда Аркадия: Тамбов – Башкирия – Байкал – Дальний Восток… но что в нём? Мало ли всякого народу тащится через весь Союз туда-обратно по этим вехам? Всякого – немало. Но дед-то не всякий! А какой? Что ему там такое открылось, что даже внука тащит… или тащат? Что за кибальчишская тайна? Эх, потому и не рассказали прямо, что этого и сама гэбня до конца не понимает. Видят: работает, а что да как – извините, не по уму. И ведь мне тоже не по уму… или это из той песни, что умом вообще не понять? Поэтому и приём у них – запустить живца, но такого, на которого клюнет обязательно. Особенного живца, с серебряным копытцем.
– Ну что, Толян, по последней? – вынырнул из полузабытья. – Да и пора нам.
Выпить рыжий согласился, но уходить не хотел, обидно: приоткрыли щёлку, носа не просунуть, и захлопнули.
– Нет, ты мне всё-таки объясни, что там за место такое?
– Место… – «ну и как это словами рассказать? Никак. А не рассказывать – подумает, что скрываю…» – Ты «Пикник на обочине» тестя моего нового читал?
Толян вздохнул.
– Понятно… ну хотя бы «Сталкера» смотрел?
– Смотрел, это смотрел, это я знаю.
– Помнишь, там была комната, где исполнялись желания?
– Исполнялись, да что-то ни у кого не исполнились.
– Ну, дружок, если б ещё и исполнились, то это был бы не «Сталкер», а «Аленький цветочек».
– Всё одно: сказки.
«Вот и расскажи ему…»