Олимпийские игры

"Дий вседержитель, блаженные, вечные боги, сберитесь

Тяжкообидное, смеха достойное дело увидеть…"

Но они итак уже все собрались, стояли за занавеской и ждали только момента, чтобы я, пинтюх, недоразвитый, уселся на эту проклятую кровать. Видно, решили позабавиться. Скуки ради. Все равно им на своем Олимпе делать нечего. Но мне-то, положим, не до смеха. Хотелось бы увидеть кого-нибудь из них на моем месте…

"Как надо мной, хромоногим, Зевсова дочь Афродита

Гнусно ругается, с грозным Ареем, губительным богом,

Здесь сочетались…"

Так значит, она все же Афродита, а я вначале думал, что она Афина Паллада. Вот влип. Это ж надо такое отмочить, улечься с замужней женщиной и быть застуканным мужем. Со мной такого еще не случалось. Как же выпутаться? А что если мне их обмануть, уверить всех, что это не жена Гефеста, а Виктория-победительница, с которой я лег переспать, чтобы в завтрашних соревнованиях она принесла мне удачу. В конце концов, если они будут настаивать на своем, скажу, что просто ошибся дверью и лег в постель не с той женщиной, я даже ее лица не видел, не разглядел в темноте. Это выход. В этом мое спасение. Итак, буду утверждать, что она Афина Паллада…

"…Конечно, красавец и тверд на ногах он;

Я ж от рождения хром – но моею ль виною? Виновны

В том лишь родители. Горе мне, горе! Зачем я родился?

Вот посмотрите, как оба, обнявшися нежно друг с другом,

Спят на постели моей. Несказанно мне горько то видеть.

Знаю, однако, что так им в другой раз заснуть не удастся;

Сколь ни сильна в них любовь, но, конечно, охота к такому

Сну в них теперь уж пропала…

– Но позвольте! Вы утверждаете, что я лежу здесь с вашей супругой? Но вы в лицо загляните ей, чтоб не ошибиться, – как умея, стал я подыгрывать обманутому мужу, пытаясь попасть в такт его интонации. – Я ж утверждаю, что это не ваша супруга Киприда. Нет ей здесь места. Лежу я с Афиной Палладой.

Боги воззрились на нас, как на новые врата бараны, только во сне им способно такое присниться, чтобы Арей, отрицая так нагло бесстыдство в постели, нос им нахально утер своим замечанием. Мне уж теперь ничего терять не осталось, я ведь и так предстал пред их очи своей наготой, где там, стыдливо просить у них к себе снисхождения, лучше уж сразу боднуть их своими рогами. Тут мне Гефест отвечает с тайной надеждой:

"Воля твоя, посмотрю ей в лицо, если хочешь,

Только запомни, сетей не сниму я доколе,

Не убедюсь, что не спишь ты с моею женою".

Снял покрывало с лица ей Гефест дрожащей рукою, глянул, и враз лицо просияло его, озарилось улыбкой, боги ж все подняли на смех его своей дерзкою шуткой:

Это ты так хранишь верность своей дорогой Афродите?

Как оказаться смогла в постели твоей Афина Паллада?

Или твоя хромота не мешает уж больше твоим похожденьям?

Как отнесешься, ревнивец, теперь ты к своей Афродите,

Если застукаешь вновь ее с нашим бесстрашным Ареем,

Самым быстрейшим из вечных богов, на Олимпе живущих?"

Я же лежать продолжал на постели с богиней Афиной, плотно привязанный к ней золотыми сетями, слушая шутки и смех несказанный богов-олимпийцев, глядя друг на друга, так меж собой рассуждавших: "Как не хромал наш Гефест, но сравнился с Ареем, самым распутным из всех нас богов на Олимпе живущих, вот и в постели его мы женщин находим, там, где должна возлежать золотая Киприда". К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон, сын Зевеса: "Искренне мне отвечай, согласился б ты дома, кроме жены, делить свое ложе с другою богиней, если б тебе довелось, как Гефесту, скрывать все?" Зоркий убийца Аргуса ответствовал так Аполлону: "Если б могло то случиться, о, царь Аполлон-стреловержец, то не позволил бы я поднимать вокруг ложа скандала, чтоб обнаружить в нем спящей другую богиню". Так отвечал он; бессмертные подняли смех несказанный. Но Посейдон не смеялся, чтоб выручить бога Гефеста, так он сказал, к кузнецу обратившись хромому: "Дай им свободу, раскуй их быстрей, и забудем то, что нашли мы в постели твоей ненароком, нам повезло, что богини остались дома, некому будет трепать твое славное имя, мы же все будем молчать, а твоя Афродита будет в неведенье впредь пребывать. Все согласны?" Боги кивками согласие свое подтвердили. С этим согласьем ослабила цепи Гефестова сила. Я и богиня Афина моя того только ждали. Быстро вскочив, улетела богиня на небо, нежно меня одарив приветной улыбкой…

…Зевсова дочь вознеслася к Олимпу,

В дом Эгиоха отца, небожителей к светлому сомну…

Я ж остался один, все как будто пропало в тумане.

В месте, защитном от ветра, я руки умыл и молитвой

Теплой к бессмертным владыкам Олимпа, к богам обратился.

Нежно из сна меня вывели боги Олимпа…

2. Советы богини

Вначале пытаюсь сообразить, где я. Сквозь задвинутые шторки на окне пробивают розовые лучики зари. Значит, гроза прошла, дорога подсохнет, бежать будет легче. Быстро восстанавливаю в памяти отрывки прошлого вечера и ночи. Я и Афина Паллада. Нет, не то. Татьяна Викторовна. Она лежит рядом со мной на спине, лицо ее повернуто в сторону окна. Я вижу мочку ее уха с золотой сережкой и завитки светлых волос на виске. Простыня облегает ее пышную грудь, подтянутый живот и стройные ноги. Непроизвольно мой "ma?tre de plaisir" начинает расти и увеличиваться вширь. Все мои попытки с ним совладать напрасны, он и слушать ничего не желает, его головка превращается почти в стальной шлем. Мои движения не остаются незамеченными, женская рука, высвободившаяся из-под простыни, ложится на его головку:

– Это мне нравится, – произносит она и поворачивается ко мне.

У нее светлые глаза, как у Афины Паллады, и тонкие губы, на которых играет улыбка. Ее лицо до сих пор хранит следы былой красоты. Нет, она ничего, зрелая женщина, яблоко в соку. Жаль, что с вечера я не имел возможности видеть ее лица, наша любовь была бы более предметной и содержательной. А так, вслепую, получилось, как будто занимался сексом с абстрактной идеей.

– Ты ночью говорил какие-то стихи, неужели ты поэт?

– Да нет, начитался вчера всякой дури.

– Это какой же?

– Гомеровой "Одиссеи".

Ее рука скользит выше моего живота и задерживается на груди, от прикосновения к соску по всему моему телу пробегает дрожь.

– А ты забавный, – произносит она.

Не в силах больше себя сдерживать, я набрасываюсь на нее, как тигр на разомлевшую лань, и минут на тридцать номер наполняется ее стонами. Затем мы, пресыщенные и усталые, некоторое время лежим без движений, откинувшись на спину. Наши сердца мечутся так учащенно, что похожи на двух запертых в клетке птичек, готовых вырваться на волю и упорхнуть в открытое небо. Затем она гладит меня по прилипшим ко лбу волосам и говорит:

– Ты молодец, из тебя так и пышет потенция, а тебе-то со мной хорошо?

– Лучше не бывает.

– Спасибо. Между нами могли бы возникнуть хорошие дружеские отношения.

– Я не против. А как же твой муж?

По ее лицу пробегает судорожная тень – нечто среднее между досадой и зубной болью.