Олимпийские игры

По спине у меня пробегает холодок. Я уже не знаю, как мне на нее смотреть, как на пересмешницу или на сумасшедшую.

– А если ему не понравится, что я провел эту ночь в твоей постели? Что будет тогда?

– Ничего не будет. Мой муж, стрелец, и сам не всегда был мне верен.

Я начинаю ее побаиваться. Это, вероятно, становится видно по моему выражению лица.

– Да успокойся ты, – смеется она. – Я пошлю с тобой в путь не его самого, а только его душу. И он научит тебя всему.

– Но разве такое возможно?

– Еще как возможно. Он всегда помогает мне на соревнованиях. Стоит мне о нем подумать, как он начинает мне подсказывать, и я избегаю ошибок.

– Кто начинает подсказывать?

– Мой муж, олимпийский бог. Иногда на ментальном уровне мы ведем с ним целые диалоги.

– Но это же ненормально! – восклицаю я.

– Возможно. Но это помогает достижению цели. Когда страстно желаешь победы и видишь, что до нее осталось подать рукой, но в последнюю секунду она ускользает от тебя, то будешь готов пойти на сговор хоть с самим дьяволом, а тут всего-навсего мой муж.

– И чему же он тебя учит в такие минуты?

– Он учит тому, чему учат древние: прегради свой обмен, затвори свои врата, притупи свою остроту, освободись от своей разделенности, сгармонируй свой блеск и воссоедини свои пылинки.

– Так просто?! – с сарказмом восклицаю я. Она смеется.

– Все это не очень просто, – отвечает она. – Но главное – захотеть подняться на Олимп.

Легко сказать. Я ей благодарен за практические советы, но все же не могу отделаться от ощущения, что ее слова отдают какой-то мистикой, тем более, когда она, как помешанная, начинает говорить о своем покойном муже. Разве может человек проникнуть в самого себя и перейти в ничто? Это же фантастика. Превращение человека в бога. Ерунда какая-то.

По-видимому, она чувствует мои сомнения, потому, что с ее губ исчезает улыбка, и она замечает вполне серьезно:

– Нужно верить в то, что делаешь, иначе ничего не получится.

– Постараюсь поверить, – произношу я покорно.

– Вот и прекрасно. А сейчас нужно вставать и привести себя в божеский вид. До завтрака я должна еще провести с девочками тренировку. Вечером приходи ко мне.

Я вскакиваю с постели и быстро начинаю одеваться. В ворохе своей одежды, оставленной на стуле у двери, нахожу трусы. Натягиваю их и пытаюсь одну ногу всунуть в трико, но из-за спешки попадаю не в ту штанину. Она смеется.

– Кандидат в бессмертные не должен суетиться, – замечает она, – иначе он выглядит смешным.

Я выдавливаю на лице подобие улыбки и продолжаю одеваться. Затем киваю ей головой и направляюсь к двери.

– Ты меня не поцелуешь? – спрашивает она, когда я уже берусь за ручку двери.

Я возвращаюсь к ней, лежащей голой во всю ширину кровати, и целую ее в щеку, она же притягивает меня к себе и целует в губы. От нее исходит утренняя свежесть. Я вновь ощущаю, как волнение пробегает по моим членам и концентрируется на моем "мэтре". Еще минута и он поднимет голову. Она отталкивает меня от себя и произносит:

– Иди, желаю победы.

3. Завтрак в кафе

Я выхожу из ее номера и носом к носу сталкиваюсь в коридоре с ее серебряной медалисткой, огромные черные глаза которой становятся еще больше. По-видимому, она собиралась постучать в номер своего тренера в тот самый момент, когда я открыл дверь, и не ожидала моего появления. Ее взгляд скользит на номерок на двери, затем – на меня, она смущается и здоровается. Я ей отвечаю тем же и прохожу мимо, как ни в чем не бывало. В своем номере я валюсь на не разобранную кровать и беру с ночного столика "Одиссею" Гомера, открываю на первой попавшейся странице и тыкаю пальцем в стих, надеясь, что Гомер может предсказать мое будущее. Там стоит фраза:

"Милости просим, отец иноземный; себя покажи нам

В играх, в каких ты искусен, – но, верно, во всех ты искусен, —

Бодрому мужу ничто на земле не дает столь великой

Славы, как легкие ноги и крепкие мышцы, яви же

Силу свою нам, изгнав из души все печальные думы.

Путь для тебя уж теперь недалек…"

В это время раздается стук в дверь и входит мой тренер Николай Саныч, старая перечница, ему остается два года до пенсии. Пять лет он меня тренирует, но еще ни разу мы с ним не занимали первого места. Он смотрит подозрительно на мою не разостланную кровать и замечает:

– Где это ты всю ночь шлялся? Я пожимаю плечами.

– Час назад я заходил, тебя не было, ты пропустил тренировку.

– Но сегодня же соревнование.

– Вот и нужно было немного размяться. Андрей уже сделал пробежку.

Он нам никогда не дает пощады. Возможно, поэтому мы с Андреем никогда не выигрываем. Подойдя к ночному столику, Николай Саныч берет в руки книгу, читает заглавие и с раздражением бросает ее на прежнее место.

– Что-то я не уверен, что ты придешь сегодня первым, – замечает он с язвительной ноткой в голосе, глядя в окно.

– А я в этом уверен, – отвечаю я ему почти с вызовом.

– Ну-ну, я вижу, ты, как всегда, очень самонадеян.

Он стоит еще минуту у окна, смотрит на море, переваливаясь с пяток на носки и с носок на пятки. Я молчу. Затем он поворачивается и идет к двери, роняя на ходу:

– Посмотрим, сегодняшний день покажет, на что способен наш умник. Не опаздывай на завтрак.

После его ухода я подхожу к окну и тоже смотрю на море. Солнце уже поднялось над горизонтом и играет бликами на ослепительной водной дорожке. Впервые перед соревнованиями я не испытываю никакого волнения, напротив, несмотря на ворчливый тон Николая Саныча, меня охватывает радостное чувство нарождающегося дня и уверенность, что я сделаю все возможное, чтобы прийти к финишу первым. И еще я думаю, если бы у меня тренером была Татьяна Викторовна, то чемпионом мира я был бы уже на прошлых Олимпийских играх.

Некоторое время я пытаюсь сосредоточиться на чтении, но мне это не удается. Я выхожу в коридор. Недалеко от моего номера прямо на полу лежат четыре девушки-гимнастки с поднятыми вверх ногами. Среди них – черноокая медалистка. Татьяна Викторовна стоит рядом с ними в белом гостиничном халате и наблюдает за разминкой. Прижимаясь к стене, я прохожу мимо и здороваюсь со своей ночной матроной. Она кивает мне в ответ с улыбкой. Я ловлю на себе хлесткий, как бич, взгляд моей утренней черноокой спортсменки, лежащей на полу. Ее взгляд меня смущает. Я подхожу к лифту, нажимаю кнопку вызова и жду, не оборачиваясь. Когда лифт останавливается на моем этаже, я вхожу в него и смотрю, что делается за моей спиной. Мой взгляд опять натыкается на ее черные очи. Она сидит в позе лотоса, обхватив свою длинную правую ногу, поднятую вверх. Двери лифта закрываются, и я спускаюсь в холл. Отдав ключи от номера толстому дежурному греку, который приветствует меня своим неизменным: "Good morning", я выхожу из гостиницы.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, но сверкающая дорожка на море все еще остается. Я подхожу к воде. У моих ног плещутся волны Эгейского моря.

Задумчиво я смотрю на дорожку, ведущую к солнцу. Она похожа на дорогу на Олимп. "Ярче всех звезд солнце, и оно одно на небе сияет, затмевая собой все звезды. Так и чемпион мира единственный в своем роде. Могут быть сильные и достойные спортсмены, но только он один, чемпион, сияет средь них несравнимым блеском. И вряд ли кто-нибудь может сравниться с ним, ставшим среди них первым". Я бросаю камешек в убегающую дорожку света, и его всплеск теряется среди множества бликов неспокойной поверхности моря. "Сегодня мне нужно обязательно попасть на Олимп, и я это сделаю любой ценой", – решаю я про себя и быстро возвращаюсь в гостиницу.

В кафе вижу за столиком Андрея и направляюсь к нему. Он младше меня на год, но ведет себя так, как будто разница в возрасте между нами десять лет в его пользу. И все из-за того, что он считает меня умником и "мягкотелым интеллигентом". Он вырос в здоровой семье и пропитался насквозь этой настырной практичностью, которой так недостает мне. Таких, как я, не очень любят в спорте, потому что я вырос у интеллектуальных родителей, где сам уклад жизни был подчинен идее, и имел всегда неадекватную реакцию на реальные события текущей жизни. Он снисходительно кивает на мое приветствие и покровительственным тоном замечает: