Детство и школа. 1932—1949. Стихи разных лет

Немного освоившись, включаем фонари. Осторожно бродим по первому этажу, спускаемся ниже. Кто-то из ребят зовет: «Идите сюда, тут подземный коридор какой-то!»

Коридор идет вдоль северной стороны здания в сторону реки Шпрее. Вдоль стены непонятные горизонтальные стальные провода. Пройдя метров пятьдесят, натыкаемся на проем в стене, дверного полотна нет. Идем дальше, и еще через сотню шагов попадаем в комнатку, похожую на лабораторию: какие-то шкафы и полки с колбами и коробками. Дверь заперта, дальше хода нет.

Нам становится не по себе. Как бы не отравиться, и не подорваться! Быстрее назад, по подземному ходу, к главному залу! Обошлось…

Что это было за помещение, мы так и не узнали. Но вот что интересно. Где-то через пару недель мы вновь оказались в рейхстаге. И что вы думаете? Проем в подземном коридоре, за которым было таинственное помещение, оказался кем-то замурован! Ясно, что не нашими. Значит, фашистами, которые следили за нами? Совсем недавно, спустя почти семьдесят пять лет после нашего визита в рейхстаг, стало известно, что именно в этом подземелье остатки фашистов сопротивлялись нашим даже несколько дней после захвата здания советскими солдатами. Что могло здесь сохраниться? Это осталось загадкой. И хотя нам стало жутковато, охоты лазить по гитлеровским зданиям у нас это не отбило. Надо же что-нибудь найти, наконец!

Кончилась третья четверть. На каникулах решили забраться (ничего себе!) в здание рейхсканцелярии! То самое, где был штаб Гитлера, где он кончил жизнь самоубийством. Знали бы мы тогда, чем могла кончиться для нас эта затея! Но обо всем по порядку.

Вот и опять Бранденбургские ворота, Тиргартен с покореженными войной стволами деревьев и перепаханной снарядами землей. Слабое солнце висит еще высоко, освещая панораму разбитого центра Берлина.

Пройдя налево, видим перед собой то, что осталось от логова фюрера, хотя здание неплохо сохранилось. Здесь тоже нет охраны, попасть может кто угодно. Надо полагать, что этот объект гораздо более тщательно и многими службами был осмотрен, обыскан и проверен. Даже более, чем рейхстаг. Однако нас, мальчишек это не смущало. Ну, уж здесь может что-то попасться?

Осторожно озираясь, входим в анфиладу залов первого этажа. Пусто, тихо, сквозь разбитые рамы окон просачиваются неяркие солнечные лучи. Нет, здесь нам вряд ли улыбнется удача. Надо спускаться в нижние этажи. Здесь полная темнота, включаем фонари. Переходя из зала в зал, из одной комнаты в другую, лучами фонариков выхватываем из темноты то разбитые шкафы, то валяющиеся на полу остатки рваных папок, то какие-то обломки мебели. А это что? «Ребята!», – кричу я – «Нашел!» Из-под ножки сломанного стола выглядывал покрытый густой пылью предмет, похожий на плоский брусок. «Вовка! Да это ж штык-нож!», – заорал подбежавший Игорь. Смахнули пыль. Точно, штык-нож, да не простой, а с эмблемой СС – «BLUT UND EHRE» («кровь и честь» по-немецки). Оживившись, все начинают с удвоенным вниманием освещать уголки этого помещения. Но здесь больше ничего не находим. И тут, перейдя в следующий зал, ощущаем чье-то присутствие. Мы застыли. Из темноты на нашу группу кто-то направил луч сильного фонаря.

Хорошо помню секунду липкого страха. Свет фонаря погас, и теперь уже мы осветили человека, рассматривавшего нас. Высокий, поджарый немец, очень похожий на эсэсовца из наших фильмов про войну, молча постоял пару секунд и тихо повернувшись, ушел. Что искал он в этом подземелье? Какие тайны скрывали его визит? Будь у него оружие, ему ничего не стоило расстрелять нашу группу, и нас долго бы еще искали, если бы вообще нашли. Это дошло до нас не сразу, однако желание продолжать поиски сразу пропало. Быстро и молча мы поднялись наверх и отправились домой. Больше ни в какие опасные «экскурсии» мы не ходили. Другое дело отдых, но об этом позже.

А что же моя находка? Конечно, родителям я ничего не рассказал. Юный конспиратор отчистил нож-штык добела, завернул в тряпицу и спрятал. Но не в квартире, а во дворе напротив. Там в небольшой пристройке к жилому дому один из моих одноклассников хранил в тайнике пистолет. Откуда он у него появился, я не знал. Но тайник был надежный. Моему холодному оружию суждено было пролежать здесь полгода.

Жизнь нашей семьи продолжала идти размеренно и спокойно. Мама со своей помощницей немкой занималась домашним хозяйством, играла и гуляла с братом. Папины командировки были, как правило, непродолжительны. Возвращаясь, он всегда интересно рассказывал о различных городах Германии, еще больше разжигая во мне страсть к путешествиям. Мы с мамой с удовольствием слушали эти рассказы. Папа всегда старался привозить из поездок какие-нибудь мелкие сувениры. Но однажды он вошел с довольно большим странной формы чемоданом.

«Владимир! – обратился отец ко мне необычно торжественно, – подарок тебе ко дню рождения!». Мы с мамой ахнули: папа достал из футляра сверкающий перламутром аккордеон. На планке была надпись «Weltmaister». «Моя группа работала на одном из предприятий на юге Саксонии, – рассказывал папа». «Это место оказалось совсем недалеко от городка Клингенталь, где собирают известные аккордеоны. Мы заехали на фабрику, и я купил тебе вот этот инструмент». Папа осторожно вынул из футляра красивый аккордеон и помог мне накинуть его ремни на плечи. Я тихонько растянул меха и нажал на клавишу. Раздался приятный звук. «Начинай учиться играть, Вовка!» – напутствовал меня папа.

Так в мою жизнь вошла «моя» музыка. С той поры и еще много лет я играл «по слуху», то есть, не зная нотной грамоты. Никогда у меня не было учителя. Несколько раз пытался самостоятельно овладеть нотами, однажды даже разучил и сыграл вальс Штрауса «Голубой Дунай», но на этом мое музыкальное образование и окончилось. Зато возникшая еще в детстве любовь к мелодиям, песням, оперной музыке позволила самостоятельно освоить аккордеон. Он вернулся вместе со мной в Россию, и долгие годы оставался верным другом. Играл я всегда для себя, изредка для близких. Пальцы постепенно стали неплохо слушаться, удавались и фокстроты, и танго, особенно любимые песни. Лишь только несколько лет назад я как-то вдруг потерял вкус к музицированию. Так и хранится мой инструмент отныне в шкафу. Почему? Не знаю, возраст не тот, вероятно…И лишь однажды выступил я на публике. Сейчас расскажу.

Весна вступала в свои права. Пришел май, а с ним и конец занятий. Чиновники из СВАГ решили организовать летний отдых «берлинских» школьников (и мальчиков, и девочек, конечно), устроив подобие пионерского лагеря. Для этого был выбран один из немецких курортных городков в южной части советской зоны оккупации, в Саксонии, у самой границы с Чехословакией. Курорт назывался Бад Мюриц. Шумную толпу школьников посадили в автобусы, и мы отправились в путь. Колонну сопровождали несколько машин нашей военной полиции.

Очень интересной оказалась остановка по пути в Лейпциге. Нас покормили и устроили осмотр интересного памятника «Битвы народов». Фотографии этого самого и поныне массивного памятника на территории Европы сейчас можно легко найти в интернете. Тогда же он очень сильно поразил нас. Памятник был сооружен в 1913 году, в честь столетия грандиозного сражения, в котором соединенные силы русских, австрийских, прусских и шведских войск разбили армию Наполеона Бонапарта. До Первой мировой войны эта битва считалась крупнейшей в истории Европы. Детали не запомнились, но осталось общее мрачное впечатление от огромного массива высотой более 90 метров, со множеством крупных фигур рыцарей и святых. Кое-где на сильно потемневшем от времени и дождей камне памятника были видны следы пуль и осколков. После экскурсии продолжили путь на юг, и через несколько часов были на месте.

Разместили нас в зданиях отелей. Точно не скажу, но, кажется, по этажу на отряд, в номерах по несколько человек. Здесь царил буржуазный дух курорта средней руки.

Сейчас забавно представить, как воспринимали тихие провинциальные обитатели Бад-Мюрица (в переводе «Сорочье купание») всю нашу подростковую пионерскую братию с ее традиционными утренними линейками, маршировками под бодрые советские песни и галдежом!

Обедали в помещениях ресторанов. Вечерами нам разрешалось гулять по улицам городка. Запомнился концерт нашей пионерской самодеятельности. Он проводился на сцене курзала, участвовали ребята из разных отрядов. От нашего уговорили меня выйти на сцену с аккордеоном. Неловко перебирая клавиши большого аккордеона, я пропел популярную тогда песенку Утесова «Давно я не видел подружки, дороги к знакомым местам», заслужив жидкие хлопки. Это было первое и, как оказалось, к счастью, последнее мое публичное музыкальное выступление.

На отдыхе в Бад-Мюрице. Тогда у всех мальчиков была такая форма

Место нашего отдыха располагалось относительно недалеко от границы с Чехословакией. В один из дней в том направлении состоялась небольшая экскурсия, которая запомнилась мне посещением интересной карстовой пещеры. Сколько же пещер, в каких только краях не доводилось видеть во взрослой жизни, эта запомнилась удивительно четко. Наверное, потому что была первой. Спускаясь впереди группы по каменным ступеням, я неожиданно погрузил ботинок в воду, Она была совершенно прозрачной, а поверхность подземного озера абсолютно гладкой и потому незаметной.

Впоследствии с подобной шуткой гидов мы сталкивались в лавовых пещерах на острове Лансароте на Канарах, в Хорватии, на Майорке. Построив группу у ограждения, проводник говорит: «Перед нами провал!» и предлагает бросить туда камушек. Ко всеобщему удивлению и восторгу камень плюхается в воду, обрызгивая впереди стоящих туристов. Оказывается, перед вами темное зеркало подземного озера!

Район нашего курорта входил в обширную географическую зону распространения подземных минеральных вод, как на территории Германии, так и Чехословакии – это нынешние Карловы Вары, Мариански Лазни и другие. Нам, подросткам было, конечно, в диковинку пить такую водичку, но вожатые делали это с удовольствием и нас заставляли.

Хорошо, что наши молодые желудки выдерживали эту экзекуцию без последствий.

Каникулы закончились. Я – ученик восьмого класса. Впервые между нами, мальчишками, потихоньку пошли разговоры о девочках. Они учились здесь же, в Карлсхорсте, но в отдельном школьном здании. Знакомства завязывались на совместных праздничных и новогодних вечерах, и подкреплялись встречами на улицах района. Через какое-то время сложилась и наша небольшая компания, куда кроме ребят из моего класса вошел и Володар Лишевский, или, как мы его звали, Волька.

Он был старше на год, жил в соседнем доме, отличался серьезным видом. Судьбе было угодно сделать нас приятелями на долгие 53 года (его не стало в марте 2000). Именно ему я обязан тяге к изложению своих мыслей на бумаге. Но об этом позже.

О Володаре я буду вспоминать и писать еще не раз. Здесь же скажу только, что он оказался одним из тех в нашей компании, кто предложил проводить встречи школьников «берлинцев» после возвращения на родину в первых числах Нового года у колонн Большого театра в Москве. Его поддержали «наши» девочки Зина Маринина и Ляля Денисова. Забегая вперед, скажу, что эту идею подхватили другие классы. В начале пятидесятых такие встречи действительно проходили регулярно у тех самых колонн! Было очень интересно узнавать в повзрослевших студентах бывших одноклассников. Насколько помню, продолжались они лет пять, если не больше.

А пока мы устраивали скромные вечеринки у кого-нибудь дома, по очереди. Все проходило очень тихо, хотя наши родители разрешали даже выпить немного вина. Моральная планка в те времена была на таком уровне, что мы даже о поцелуях тогда не думали! Не пытаясь морализировать, все же замечу: жизнь ныне в этом плане далеко уже не та.

Как-то, вернувшись из поездки, папа рассказал, что видел удивительное инженерное сооружение – судоподъемник. Он не пострадал от военных действий и работал. «Я буду в тех краях еще раз», – сказал отец. «Если хочешь, возьму тебя с собой, посмотришь». Еще бы я не хотел!

Рано утром в первых числах октября тронулись в путь. День выдался пасмурным, но теплым. Миновали пригород. К своим пятнадцати годам я почти не бывал в сельской местности, если не считать поездок в подмосковные лагеря. Машина шла по отличной, уже восстановленной дороге. Первый послевоенный урожай был убран. Поля стояли пустыми и безлюдными, кое-где попадались остатки разрушенных блиндажей и траншей. Изредка поодаль виднелись деревушки с красными черепичными крышами домов. Небо затягивала серая дымка.

«Гляди», – сказал папа. Впереди слева обозначился силуэт какой-то огромной металлической конструкции. В предыдущих главах я говорил о своих походах с отцом в баню по Шаболовке. Тогда, по дороге, папа много рассказывал о различных машинах, конструкциях, устройствах. Я уже знал, что такое шлюзы на реках, и как они работают.

«Здесь вместо шлюзов немецкие инженеры построили судоподъемник», – рассказывал отец. «Вероятно, по их расчетам такое решение оказалось экономичнее», – добавил он.

Вблизи судоподъемник оказался огромным. Мы подъехали к нему со стороны верхнего бьефа. Перед нами был неширокий канал и стоявший у причальной стенки буксир. Канал оканчивался у мощной стальной решетчатой конструкции. «Видишь» – спросил отец, эти тросы и блоки? На них подвешено гигантское «корыто». После стыковки специальных ворот канала и «корыта», уровень воды сравняется и буксир зайдет туда. Заработают лебедки и корабль в «корыте» опустится вниз».

Я глянул туда, вниз. Высота была метров тридцать, с десятиэтажный дом. Чудо техники заработало. Буксир вошел в «корыто», матрос помахал нам рукой и махина буксира стала плавно уходить вниз. Спустя минут пятнадцать мы увидели уходящий по нижнему каналу буксир.

Наверное, я потому так подробно пишу об этом, что полученное мной впечатление не только глубоко врезалось в память, но и наверняка сыграло определенную роль при выборе будущей профессии строителя. Кто-то определяет свой будущий трудовой путь случайно, а потому часто ошибается и разочаровывается в выборе. Но чаще гены и какие-то сильные детские впечатления подсказывают нам верное решение. Нет большего удовлетворения от труда, когда он вам по душе, когда плод ваших усилий приносит вам радость, успех, признание и чувство, что вы не зря прожили жизнь. Так вышло со мной.

Нет, я не стал гидротехником. Но мой выбор строительной профессии оказался удачным.

Необычайно интересной, увлекательной и познавательной оказалась моя долгая работа в градостроительстве. О ней я расскажу отдельно. Пока же вернемся в Берлин.

Потянулись монотонные дни учебы. Хотя я зря называю их монотонными. Учиться мне всегда было интересно. К тому же я много читал – в те годы чтение занимало важное место в нашем развитии. Это сейчас на малышей и подростков буквально обрушивается огромный массив информации. Даже мне трудно представить, как это мы обходились без телевизора и интернета, а уж моим читателям и вовсе. Что у нас было? Только радио, газеты и книги. Радиоприемники были редкостью, а газет мальчишки не жаловали. Гулять тоже особо не тянуло: погода в начале зимы в Берлине слякотная. Выручала неплохая школьная библиотека. В феврале неожиданно уехал в Москву Володар. Договорились обязательно встретиться.

Однажды, вернувшись из очередной командировки по нашей оккупационной зоне, отец рассказал, что в беседах с немцами часто слышал жалобы на расплодившихся в лесах Саксонии и Тюрингии кабанов и косуль. Немецкому населению держать любое, в том числе охотничье оружие было запрещено. Кабаны, что называется, распоясались и портили много посевов. Поэтому селяне были бы рады, если бы русские охотники поуменьшали численность диких свиней. Мы с мамой переглянулись. Это наш-то папа охотник?

Но отец завелся всерьез (напомню, ему тогда было всего 39 лет!). Был у него приятель. Вместе занимались поисками и оформлением к демонтажу промышленного оборудования в порядке репараций. Этот товарищ был сибиряк и охотник-любитель. Договорились они во время очередной командировки посетить известную фабрику Зауэра в Зуле, где русским по разрешению СВАГ можно было приобрести охотничьи ружья 12-го и 16-го калибров. Сказано-сделано.

В один из зимних дней 1948 года отец появился в дверях нашей квартиры с новенькой двустволкой в руках. А спустя пару недель уговорил маму отпустить его с приятелем «на кабанов». Насколько помню, вернулся он и тогда, и в следующий раз с пустыми руками, но желание поохотиться у папы не проходило. Чтобы у мамы, не дай бог, не появились ненужные мысли, отец предложил взять собой и меня. Мама слегка опешила, но все же согласилась. Ну, а я, естественно, был в восторге. Меня! На охоту! На кабанов!

Теперь, когда я вспоминаю эту историю, мне и смешно и немножко стыдно. Сейчас расскажу, почему. А тогда я начал готовиться к охоте. В школьной библиотеке отыскал что мог о кабаньих повадках, об организации загонов и т. п. Решив, в случае чего, дорого продать свою жизнь, уговорил папу дать мне финский нож, чтобы отбиваться от кабана.

Вам смешно? Мне тоже! А тогда я готовился всерьез. Но встретиться лицом к лицу с диким кабаном, даже увидеть его издали, к счастью, не пришлось. А то и заметок-то этих не было бы!

В роли неумелых загонщиков выступали немцы-крестьяне. Они погнали стадо зверей стороной, лишь одного подстрелил кто-то из наших. Я честно отстоял на своем посту пару часов, хорошо хоть мороз был не сильным, и мы вернулись домой. «Ничего», – сказал папа, «в следующее воскресенье поедем на косулей».

И вот настал этот день. С утра светило яркое солнце. Выехав за город, мы увидели покрытые свежим снегом поля, ну впрямь, как у Пушкина: «Мороз и солнце, день чудесный…». Остановив машины на окраине какой-то деревушки, несколько человек охотников оправились по замерзшей стерне к озеру и небольшой рощице. Местные сказали, что там частенько появляются козочки. Пахло снегом и еловыми иголками. Под ногами поскрипывал снежок, сердечко колотилось. «Оставайся здесь», – сказал мне папин приятель, – «а мы пойдем вдоль камышей по берегу озера». Охотники ушли. День выдался таким хорошим, что я засмотрелся на голубое небо. На его фоне красиво зеленела стена густого ельника.

Тут-то все и случилось. Я стоял, держа свою двустволку наперевес. Неожиданно очень близко от меня сильно зашуршал камыш. Грациозная косуля, высоко подняв головку, мощными прыжками летела в мою сторону, но, почуяв человека, помчалась мимо. Скорее с перепуга, чем сознательно, я вскинул ружье и пальнул в козочку. Несчастное животное перевернулось через голову, и, упав, стало биться в конвульсиях. Уже потом оказалось, что несколько дробинок попали ей в мозг. Ничего не соображая, я подбежал к ней и, почему-то зажмурив глаза, в упор выстрелил…в ляжку! Вот уж горе-охотник! Ух, как костерили меня старшие товарищи, когда вечером выковыривали весь заряд дроби из вкусного мяса косули! А бедная козочка, дернувшись еще пару раз, затихла.

С жутким треском из камыша выскочили папа и его друг. Их напугали мои неожиданные выстрелы. «Жив? Все в порядке?» – закричал отец. Увидев убитое животное. успокоился и стал меня хвалить. А я, не стыдясь своих слез, отошел в сторонку, и долго не мог успокоиться. Придя в себя, честное слово, дал клятву никогда больше в жизни не ходить на охоту. Не убивать. А козочка лежала на снегу такая красивая, со светло коричневой шкуркой…Застывшая навсегда.

Папа с другом, даром же специалисты мясной промышленности, подвесили козочку за задние ноги к суку дерева и перерезали ей горло, чтобы выпустить кровь из тушки. Кровь капала на землю, а я стоял рядом и опять плакал от жалости. Эта была моя первая и последняя в жизни охота. Папа меня успокаивал, а я всю обратную дорогу сидел, забившись в угол машины, и переживал.

Ребята! Давайте забудем слово «охота»! Остатки дикой природы надо всячески беречь.

Браконьеров строжайше наказывать. Отличное мясо для жаркого и шашлыка нам предлагают Микоян и Мясницкий ряд. А если зудит и хочется поиграть в «войнушку» – битте, к вашим услугам пейнтбол.!

Зима в Берлине короткая. Под ярким солнцем быстро исчезли остатки тощих сугробов. Зазеленели первые листочки и сразу потеплело. А там уже и лето подоспело с экзаменами.