Крушение надежд

– А это, касаточка, по русскому обычаю – надо чтобы стол от еды ломился.

– Это правда, по-русски надо, чтобы стол ломился?

– А как же иначе-то? Чтоб уважение гостям оказать. Вот уедешь в твою Лабанию…

– Албанию, Нюша.

– По мне все равно – Лабания ли, Албания… А вот как уедешь, там сразу отвыкнешь. За границей-то, говорят, всех мордой об стол потчуют.

Лиля рассмеялась:

– Что это значит, мордой об стол?

– А так вот, сидят за пустыми столами, хоть мордой об стол тычься.

– Нюша, я буду тосковать по тебе…

– Почитай, что и я по тебе истоскуюся.

– Ты, Нюша, маме помогай, она ведь больная, слабая.

– Да нешто я не знаю? Не брошу я ни ее, ни Павлика, отца твоего. Только жалко мне, что ты его не послушалась, не надо бы тебе уезжать. Отца не послушаешь – не будет тебе счастья.

– Нюша, милая, ты опять за свое? Ты мне это уже говорила. Но это же просто предрассудки. Все у меня будет хорошо.

– Ну, ладно-ть, ладно-ть, не серчай. Это я так, по-стариковски.

Мария и Павел сидели в своей проходной комнате, и гости шли как раз мимо них. Мария знала многих, но Павел видел ребят впервые.

* * *

В самом начале пришла Римма Азарова. Мария ей радостно улыбнулась, обняла:

– Риммочка, поздравляю тебя, вот ты уже и доктор!

Лиля кинулась ее целовать и в обнимку подвела к отцу:

– Папа, это моя самая близкая подруга Римма. Мы с ней неразлучные друзья, прямо на всю жизнь! Она очень помогла нашему с Влатко браку.

Павел и раньше слышал от дочери про Римму, она часто ссылалась на подругу: «Римма сказала…», «Римма считает…», и его это раздражало. Он недовольно спрашивал: «Что еще за оракул эта твоя Римма?» В манере ее поведения он видел налет вульгарности, а теперь еще Лиля заявила, что Римма помогла ей выйти замуж за этого албанца. Павел сразу подумал: «Лучше б она тебе не помогала», но улыбнулся и пожал Римме руку.

– А где же Влатко? – спросила Римма громким и довольно резким голосом.

– Он занят в посольстве, но обещал под конец прийти.

Полноватая Римма, с выпирающими бедрами, плотно затянутыми в короткую синюю юбку, в красной кофте с глубоким вырезом, так что видна ложбинка между грудями, с большими серьгами, тяжелым ожерельем и золотым браслетом, выглядела московской светской львицей. Ярко накрашенные губы, обильно подмазанные тушью и завитые ресницы, глаза в голубых тенях, выщипанные брови и нарумяненные щеки – все это делало ее старше других выпускников. Она и была немного старше, но такое количество косметики на привлекательном сероглазом лице еще больше подчеркивало разницу. В отработанных позах сказывалась эффектность женщины, сознающей свою красоту.

Римма достала из модной сумки пачку сигарет и предложила Павлу:

– Вы курите? Пожалуйста, американские.

– Спасибо, я не курю.

Лиля с обожанием смотрела на нее, потом весело похвасталась родителям:

– Римма вышла замуж на известного поэта Доридо.

– Получила необходимую московскую прописку, – вставила Римма, хохотнув.

Лиля улыбнулась и продолжала:

– Ее взяли на работу не куда-нибудь, а в поликлинику Союза писателей. У нее будут пациенты – знаменитые писатели.

– И жены писателей, которых называют «ж-о-п-и-с-ы», – задиристо подчеркнула Римма.

Мария с Павлом натянуто улыбнулись, а Римма по-хозяйски направилась в другую комнату, к столу. Лиля на ходу спросила ее:

– Что же ты не привела Аню Альтман?

– Аню? Я звонила ей. Она все еще в плохом настроении из-за распределения.

– Но я слышала, что ей заменили Магадан на Серпухов. Это куда лучше.

– Заменить-то заменили, но что-то там нечисто, она все время плачет и не хочет рассказывать.

Лиля все удивлялась, что Аня не пришла к ней и вообще стала избегать встреч с однокурсниками. Она решила позвонить ей сама:

– Анечка, мы все соскучились по тебе. Сегодня я прощаюсь с друзьями. Приходи.

Но та отвечала вяло, как будто нехотя:

– Спасибо… нет, не теперь… Как-нибудь увидимся…

Аня, всегда такая милая, тихая, приветливая, вдруг непонятно почему стала затворницей. Что-то в этом было необъяснимое.

В это время Римма критически оглядывала стол и, когда Лиля вернулась, заявила:

– Чересчур заставлено. Надо что-нибудь убрать – слишком всего много.

Нюша недолюбливала Римму, презрительно глянула на нее и надулась:

– Все, как надо, поставлено, по русскому обычаю. Нетто лучше, чтобы на морде было больше намазано, чем на столе поставлено?

Римма вскинула брови и хохотнула, а Лиля примирительно подмигнула ей:

– Нюша очень старалась, она даже селедочку по-еврейски приготовила.

– О, селедочку по-еврейски я люблю, под водку. – И Римма выставила на стол бутылку из сумки. – «Пшеничная особая», в распределителе Союза писателей продавали.