Дорогами «войны кровавой»

Задумка не умерла…

Её слабый огонёк тлел и с каждым годом набирал силу, пока не стал всепоглощающим желанием. В какой-то момент я почувствовал, что мне просто необходимо самому пройти дорогой завоевателей, в моём случае – французов, чтобы на своих ногах прочувствовать величину этого пути и ту физическую усталость, которую могли испытывать солдаты обеих сторон. Современному человеку, привыкшему преодолевать большие расстояния на автомобилях, поездах и самолётах, трудно представить себе, что солдаты всех войн, с древних времён и до наших дней, проходили свои дороги пешком.

Приближалась подходящая круглая дата – 1982 год. Он был юбилейным, как для меня (я родился в 1952-ом), так и для войны 1812 года. За год до назначенного срока я стал готовиться к походу: изучал старые карты, выбирал и рассчитывал маршрут, шил (в ателье) себе походную одежду, покупал палатку, спальный мешок, рюкзак и всё, что было необходимо, разнашивал походные ботинки. На работе я целый год зарабатывал и копил «отгулы», так как, по моим расчётам, на путешествие мне было необходимо иметь не менее сорока свободных дней.

В автобусе пожилая женщина-литовка подробно объяснила мне, на какой остановке я должен буду сойти и как отыскать «Наполеонку». Подвыпивший пассажир измождённого вида тоже пытался поведать мне что-то важное, но язык его с трудом выговаривал слова, причём все они оказывались литовскими и никак не хотели переводиться на русский. Отчаявшись в попытке оказать мне услугу, он махнул с досады рукой, уселся на своё место и быстро заснул. Тем временем автобус перевёз меня на левый берег Немана. Выйдя на остановке, я сразу отыскал нужную тропинку, которая вывела меня на берег реки.

Место, открывшееся моему взору, отдалённо напомнило мне известную гравюру И. Клаубера: «Переход французской армии через Неман – 24 июня 1812 г.». Холм, изображённый в центре гравюры, был на месте, только совершенно заросший деревьями, и с него вряд ли можно было что-то наблюдать. У Клаубера Наполеон приближен к зрителю и стоит не на холме, а на крутом, обрывистом берегу, расположенном прямо перед холмом, что вполне оправдано с точки зрения руководства операцией. Вершина холма была слишком мала, чтобы на ней могла бы поместиться свита императора. Однако в реальности никакого крутого берега я не обнаружил, хотя на старых картах повышение рельефа в небольшом отдалении от холма отчётливо указано. Возможно, время изменило рельеф или художник слегка приукрасил равнинный пейзаж для большей художественной выразительности.

На берегу реки, слева от холма, сидел раздетый до пояса мужчина. Рядом на траве лежал аккуратно сложенный офицерский китель с погонами майора авиации и чёрные ботинки. Подойдя и поздоровавшись, я попросил майора достать из бокового кармана моего рюкзака фотоаппарат. Дело в том, что рюкзак мой был настолько тяжёл, что лишний раз снимать его и вновь одевать не хотелось. Впрочем, снять мне его всё-таки пришлось…

Мы, разговорились. Первым делом я поинтересовался у майора, как здесь местное население относится к русским, и не опасно ли будет ночевать на холме. Майор заверил меня, что опасения мои напрасны, что литовцы мирно настроены и, что будет еще лучше, если я заночую у него в части, а заодно и поужинаю. Он оказался настолько гостеприимным, что мне едва удалось отказаться от его предложений.

Возможно, это вызовет улыбку, но только теперь, через тридцать лет, прошедших после описываемых мною событий, мне вдруг пришла в голову мысль, что я вполне мог показаться майору странным и подозрительным типом. И только моя открытость и увлечённость темой, возможно, вызвали с его стороны ответное ко мне расположение. Майор поинтересовался целью моего путешествия, и я сообщил ему, что собираюсь пройти маршрутом Великой армии – от западной границы России до Москвы, чтобы своими ногами почувствовать этот путь, увидеть и пропустить через свои ощущения это пространство и прожить то время, которое потребуется на его преодоление. Майор был явно удивлён и растроган, услышав от меня такие слова, и загорелся желанием уже чем-то помочь мне.

Окончательно впав в доверие к майору, я попросил его присмотреть за рюкзаком, а сам налегке поднялся на холм, чтобы убедиться на месте в возможности обустройства запланированного мною ночлега.

На вершине холма я нашёл небольшую круглую поляну, свободную от зарослей кустарника, но заросшую высокой травой. Буйствующие от близости воды деревья и кустарник совершенно исключали какую-либо возможность полюбоваться видом с холма, но в то же время, они хорошо маскировали место моей ночёвки.

Возможно, что такие заросли кустарника на холме были не всегда. По рассказам местных жителей известно, что в 1862 году, по случаю открытия железной дороги в городе и в связи с пятидесятилетием войны 1812 года, на вершине этого холма был устроен обед русскому царю.

Пока было светло, я установил палатку и собрал для костра хворост. Ближе к полуночи, когда я спустился по сырой и совершенно темной тропинке к Неману, я увидел на берегу военный «УАЗик». Это майор приехал проведать меня. Он снова стал предлагать свои услуги: ночлег и ужин, а я снова вежливо отказался. Он пообещал назавтра свозить меня в ботанический сад – бывшую резиденцию ковенского генерал-губернатора, а так же покатать на вертолёте и показать весь город. Вдобавок любезный майор рассказал мне о трех холмах в районе местечка Интурке под Свенцянами, по преданию будто-бы насыпанных на месте захоронения французов. «Неужели сохранились?» – заинтересовался я.

Майор уехал. Ещё какое-то время я стоял у реки, всматриваясь в редкие огни, загоравшиеся на противоположном берегу. Подумал: «Наверное, так же ночью, накануне вторжения, стояли здесь польские уланы, вслушиваясь и всматриваясь в темноту противоположного берега».

Я умылся речной водой и почти на ощупь вновь поднялся на холм. Оставленный мною костер давно потух, ночь была безлунная, и темнота безнаказанно хозяйничала на поляне. Есть не хотелось. Я залез в палатку, кое-как рассовал по углам вещи и лег. Закрыв глаза, я вслушивался в тишину ночи. В голове крутились картинки минувшего дня: вокзал, центральная улица, музей, 9-й форт, костёл, пассажиры автобуса, берег реки, майор и вновь улица…

Картинки крутились, хаотично перемешиваясь, как цветные стекляшки в детском калейдоскопе, и этой карусели не было конца.

Вдруг в тишине ночи я уловил отдалённое шуршание травы, как будто кто-то осторожно приближался к моей палатке. Бесшумно расстегнув молнию и удерживая наготове топорик, я выглянул наружу. Кругом было тихо…

Вдруг что-то бесформенное подкатилось к самому моему носу…

Ёжик!..

Местный литовский ёжик, озадаченный появлением на своей территории незнакомого объекта, постоял, поводил носом по сторонам и, как видно, согласившись с бесконечной гармонией мира, скрылся в траве.

В три часа ночи я заснул.

Из Парижских журналов 1812 года

«23 июня в 2 часа утра Император прибыл на аванпосты у Ковны, взял плащ и шапку одного польского шеволежера и осматривал берега Немана в сопровождении только одного генерала-инженера Гаксо.

В 8 часов вечера армия начала движение. В 10 часов дивизионный генерал граф Моран отправил на тот берег три роты вольтижеров и вместе с тем были переброшены 3 моста через Неман. В 11 часов французские колонны выступили по трём мостам…

В 12 часов дня барон Пажоль отбросил находившуюся впереди его лаву казаков и занял Ковну одним батальоном.

Переход Великой армии через Неман 24.06.1812 г., грав. И. Клаубера

24 июня Император прибыл в Ковну. Ковна, называемая также Каунс, куда перешла главная квартира Императора 26 июня, расположена на месте впадения Вилии в Неман. Этот город ведет довольно большую торговлю».

Под утро, когда сквозь плотную ткань палатки стал пробиваться розовый свет, я открыл глаза и некоторое время продолжал лежать, прислушиваясь к утренним звукам.

Каунас, холм Наполеона

Затем, выбравшись из спального мешка, первым делом – по армейской привычке и потому, что теперь я чувствовал себя солдатом, подшил белый подворотничок к рубашке. Синяя рубашка с нагрудными карманами, как, впрочем, и штаны, были сшиты по моему заказу ещё в Москве специально для похода из плотной ткани. Закончив с подворотничком, я выглянул из палатки и увидел стоявшие передо мной в мокрой, утренней траве начищенные солдатские сапоги. Переведя взгляд наверх, я обнаружил стоявшего в этих сапогах водителя «УАЗика» – солдата Володю, которого прислал за мной заботливый майор. Володя терпеливо ждал, пока я собирал вещи.

Сквозь деревья едва проглядывал противоположный берег реки, но утренний туман не позволял ничего рассмотреть. Оттуда, с востока поднималось солнце. Палатка покрылась сверху росой, но на просушку времени не было и пришлось её скатывать в таком отсыревшем виде. «В следующий раз надо будет ставить её так, – подумал я, – чтобы утреннее солнце успело ее подсушить».

В десятом часу мы спустились с холма, погрузили рюкзак в машину и выехали на шоссе.

По местной легенде, холм этот будто бы насыпали наполеоновские солдаты. Землю приносили в своих шапках, касках, киверах, а Наполеон, подъехав к реке и окинув взором пустынный, заросший кустарником противоположный берег, сказал: «Здесь мы имеем шанс переправиться через Неман и взять Ковну». Как известно, западные берега рек выше восточных, но в данном месте, в излучине реки, берега были одинаково пологими и весьма удобными для наведения мостов, переброски войск, артиллерии и многочисленных обозов. А по поводу насыпного холма – это, скорее, красивая выдумка.

Именно здесь, по трём наведенным мостам, переправилось, в общей сложности, 218 тысяч солдат (три пехотных и два кавалерийских корпуса) и 527 орудий. Это примерно треть Великой армии. Одна треть была оставлена в Европе, а еще треть, разделенная на более мелкие части, переправилась через Неман выше и ниже по течению.

На противоположном, таком же зелёном берегу стоят теперь дома. Ближе к реке – одноэтажные, дальше – новые многоэтажные микрорайоны. А названия на карте хранят память минувших лет: улица «Французов», район «Шанцы».

Майор встретил нас по дороге и сел в машину.

«Позвонила жена, она заболела, – сообщил майор, вероятно сменившийся с дежурства. – Времени у нас мало, поэтому с вертолетом не получится. Поедем сейчас на могилу губернатора, потом в «Шанцы», а потом я отвезу вас на пристань».

Выполненная из цельного куска чёрного мрамора надгробная плита на могиле губернатора была сдвинута с места. Вероятно, кто-то, в свое время, ограбил покойного. На плите сохранилась надпись: «Генерал от инфантерии… первый губернатор Ковенской крепости…» И никакой даты. В заросшем саду стоял губернаторский дом розового цвета с белыми колоннами – постройка 18-го века. Сам район «Шанцы» ничего интересного собою не представлял, обычная частная застройка.

На пристани, перед тем, как проститься, майор нарисовал мне карту с ориентирами того места, где должны были находиться холмы – захоронения французов и дал адрес своего брата и бабушки, которые живут в районе Слободы. Это по пути на Свенцяны. Еще майор дал мне свой адрес и записку к брату. Взяв адрес, я прочитал, что майора зовут Баранаускас Алик Пранасович…

«Удивительная штука – жизнь!» – подумал я. Мой заботливый майор оказался литовцем, и я чувствовал некоторую перед ним неловкость за свой первый вопрос, который я задал ему при нашем знакомстве.

Через час я был в пригородном местечке Румшишкесе, куда меня доставил катер. Сойдя на берег, я свернул влево и через кладбище вышел к заливу с маленьким домиком на берегу. На причале загорала группа девушек, говорили по-русски. Я отошёл в сторонку и расположился на краю пляжа. Отстегнул от рюкзака палатку, развернул её, чтобы просушить и, пока она сохла, искупался в реке. Затем я продолжил свой путь, отыскивая по дорожным табличкам дорогу на Вильнюс, или Вильну, как его называли прежде.

Вторжение

Пройдя километра четыре под палящим солнцем, я вынужден был остановиться, чтобы отдохнуть у первого придорожного колодца. Вспомнил, что точно так же, в первые дни нашествия страдали от жары и наши, и наполеоновские солдаты. Не догадываясь о перспективах, которые их ожидали, многие из французов бросали свои шинели, о чём горько потом жалели. С фуражом и продовольствием у них тоже имелись проблемы. Армия вторжения была столь велика и так быстро продвигалась вперёд, что обозы с продовольствием и фуражом не успевали за ней. Уже в Вильно, всего-то через пять дней от начала войны Наполеону доложили о большом падеже лошадей вследствие бескормицы. Солдатам Великой армии приходилось всё время искать себе пропитание, поэтому главной задачей для них с первых дней войны было спасение и захват продовольственных складов – запасов, оставленных русскими. Наполеон во время походов не признавал никаких палаток, и его армия зимой и летом ночевала под открытым небом. Справедливости ради, надо сказать, что палаток не было и в русской армии.

«Палатки нездоровы, – писал Наполеон в своих замечаниях, – лучше располагаться на биваках: солдат спит ногами к огню и защищён досками или соломой от непогоды; сверх того, близость огня скоро осушает под ним землю. Палатки необходимы только тем офицерам, которые обязаны писать или работать с картами. У батальонных и полковых командиров и у генералов должны быть палатки, и им нельзя позволять ночевать на квартирах, потому что такое гибельное обыкновение было причиной многих несчастий».

В день вторжения Наполеона в Россию, то есть 24 июня (12.06 по ст. ст.) Александр I давал бал в имении Беннигсена в Закрете.

Бал был подготовлен его генерал-адъютантами на собранные между собой деньги. «Если вы хотите дать бал, то постарайтесь, чтобы он был хорошо устроен: виленские женщины хорошо понимают это дело», – сказал им Александр и пожертвовал в общую складчину 300 империалов.

Когда посланный командиром лейб-гвардии казачьего полка Орловым-Денисовым казак сообщил о начавшейся переправе, царь приказал русской армии отступать.

Позднее Наполеон с возмущением говорил генералу Балашову, что ни одной войны Россия не начинала хуже. «Неужели у вас думали, что я пришёл посмотреть лишь на Неман, а не перейти его? Не стыдно ли вам: со времён Петра l, с тех пор, как Россия сделалась европейскою державою, никогда неприятель не переступал её границ и вот – я в Вильне, без сражения завоевал целую область».

Схема переправы Великой армии у Ковны 12 июня (24.06) 1812 г.

Асфальт походил на разогретую сковородку. Я шёл по краю дороги, делая через каждый час короткие привалы. Ремни рюкзака с непривычки врезались в плечи, ботинки, хотя и разношенные заранее, казались всё тяжелее. Наконец я добрался до местечка Вевис. Там в маленьком магазинчике подкрепился двумя кружками пива. Пока я пил эту холодную, живительную влагу, я снова подумал о солдатах, шаривших в крестьянских избах в поисках холодного кваса или какой-либо иной жидкости. Если и попадались на их пути колодцы, то они давно были вычерпаны до дна. На подвоз продовольствия надеяться не приходилось, и каждый выживал, как мог. Мародёрство на войне было обычным делом.

Интересно то, что собрав в своё войско солдат со всей Европы, Наполеон совершенно не позаботился об их душах. Среди 420 тысяч человек, перешедших границу России, не оказалось ни одного священника. Это не удивительно, если вспомнить, что на волне революционного энтузиазма девяностых годов санкюлоты, обезумевшие от охватившего их чувства самозначимости, громили свои же церкви и соборы, утверждая новую мораль – свободу, равенство и братство. Возможно, в этом крылась одна из причин такого варварского отношения к нашим святыням, соборам, монастырям. Другая причина заключалась в том, что представители «цивилизованных» европейских стран считали Россию страной варварской, с народом которой можно было особо не церемониться.