Разлогов благодарно посмотрел на Палия.
– Да, понимает. Но не всегда хватает терпения смириться с некоторыми вещами. Впрочем, я тоже стараюсь по-возможности не забывать, что ее терпение не безгранично. Полагаю, что опасность заключается не в самих конфликтах, а в том, что люди не желают понимать их причины. Они реагируют лишь на их внешнии проявления, которые вызывает у них поток отрицательных и взрывных эмоций. В таких случаях я стараюсь поставить себя на ее сторону и выяснить, что же с ней происходит, чем вызвана эта вспышка. Не всегда, но нередко это помогает. Когда доходишь до корня явления, то с удивлением замечаешь, как становится легче разрешить всю ситуацию.
– Вот подлинный подход к проблеме философа, – засмеялся Палий. – Впрочем, наверное, так и следует себя вести. И не только в таких ситуациях, а во всех. А вот меня на такое поведение не всегда хватает. Обычно поверхностные желания заглушают все остальное.
– У меня нередко – тоже, – грустно вздохнул Разлогов. – Так что я сейчас больше излагаю теорию, чем реальную практику.
На балконе появилась Ольга.
– Мужчины, прошу к столу, кофе подано.
Палий быстро подошел к женщине.
– Позвольте вас проводить.
Ольга взяла его под руку, и они направились в комнату. Разлогов последовал за ними.
Они заняли места за небольшим столиком, на котором ароматно дымились три чашечки кофе.
– Валерий Витальевич, – обратилась Ольга к Палию.
– Давайте договоримся, просто Валерий, – улыбнулся он.
– Хорошо, Валерий, – легко согласилась Ольга. – У меня будет к вам одна просьба.
– Готов выполнить любое ваше пожелание.
– Я очень волнуюсь за то, как Саша приживется в университете. Последние наши попытки это сделать нельзя назвать удачными.
– Я понимаю, о чем вы говорите. Но я думаю, что на этот раз все будет хорошо. Наше учебное заведение особенное и такие, как Александр, как раз ему и нужны.
– А я не уверена. Учебное заведение может быть и особенное, но мой опыт подсказывает мне то, что люди везде одинаковые или очень похожие. Они не любят проявления никакой инаковости. А мой муж буквально весь пропитан ею, как торт маслом.
Палий сделал маленький глоток из чашки и посмотрел на молодую женщину.
– Вы правы. Я как-то не учел этого обстоятельства. Но что можно сделать в такой ситуации?
– А если вас попрошу взять над ним шефство? Попытайтесь одергивать Сашу, когда его заносит.
– А у меня есть право вставить хотя бы слово? – вмешался в разговор Разлогов.
– Подожди, – вдруг решительно проговорила Ольга, и по ее тону он почувствовал, что она будет сейчас говорить о на болевшем. А потому Разлогов решил больше не встревать, даже если ему это будет слушать неприятно. Но у каждого своя правота, и он признавал правоту жены, хотя и не соглашался с ней. – Я прошу вас, как друга нашей семьи, я могу вас так называть, Валера.
– Это для меня больша честь, Ольга.
– Как бывший фиолософ, я понимаю, что люди на протяжении всей истории боролись за истину и нередко ради нее не жалели даже своих жизней. Но разве сейчас те времена, когда надо приносить на ее алтарь такие жертвы? Вот ответьте вы, только честно.
У Палия возникло ощущение, что его застигли врасплох. Он бросил быстрый взгляд на Разлогова. Нет, в данном случае лучше всего будет отвечать так, как он думает. Иначе тот уловит фальш.
– Я должен вас огорчить, Ольга, – мягко произнес он, – но боюсь, что в некотором смысле времена мало изменились. Конечно, отрадно, что сейчас никого не превращают в полено для разжигания костров, так что хоть в этом нашему брату немного повезло. А вот во всем остальном… Разногласия во взгляде на мир не становятся слабей, быть может, они даже усиливаются. Чем ближе мысль человека подбирается к конечной истине или то, что он принимает за нее, тем ожесточенней становятся споры. Другое дело, что в отличии от прежних времен они почти не выплескиваются наружу, в основном ограничиваются стенами университетов Но поверьте, мы находимся перед новой эпохой глубоких потрясений. И от этого никуда не уйдешь, с этим нужно сжиться. Другое дело, что вовсе не обязательно в каждом видить своего врага, которого надо непременно одолеть Мне кажется, что лучше позволить оппоненту заблуждаться, чем вступать с ним в смертельный бой. В конце концов истина вечна и нет смысла спешить с ее постижением, она всегда век другой, а то и целое тысячелетие может подождать. И ничего с ней не случится, не протухнет, не покроется плесенью. Я придерживаюсь мнения, что в этом вопросе не надо торопиться. Тот, кто непременно хочет познать все и прямо сейчас, чаще всего за подлинную реальность принимает очередную иллюзию. Зато он готов отстаивать ее до последней капли крови. Причем, подчас не только своей, но и чужой. А по мне тот гораздо ближе подойдет к истине, который проявит больше терпения, выдержки, и я бы сказал благородства в отношениях с противной стороной, чем тот, который любой ценой хочет убедить мир в своей правоте, даже если для этого есть серьезные основания. Важно не только то, что мы доказываем, ио и как мы это делаем. Тот, кто говоря истину, при этом оскорбляет своих противников, находится дальше от нее, чем тот, кто заблуждается, но высказывает свою позицию благожелательно, ненавязчиво. Извините за длинную речь, я не собирался вас так сильно утомлять, но уж так получилось.
Палий поднес к губам почти остывший кофе и сделал большой глоток.
– Вы абсолютно правы! – воскликнула Ольга. – Я всегда это подсознательно ощущала, хотя не могла выразить свои мысли так хорошо, как это сделали вы. Вам сварить еще кофе?
– Буду премного благодарен.
Ольга поднялась и быстро направилась в кухню. Палий повернулся к Разлогову.
– Извини, но я не мог по-другому ответить, у тебя слишком умная жена, чтобы обманывать ее.
– Мне понравилась твоя речь. Даже если я с чем-то и не согласен. Но ты прав на все сто процентов: тот ближе к истине, кто сохраняет спокойствие и любовь к своим оппонентам. Вражда и ненависть разрушает все, я всегда полагал, что на самом деле истина – это состояние, в котором пребывает душа человека, а не те слова, которые он произносит. Если постараться, правильные вещи можно научить произносить и попугая, но какое это имеет отношение к истинности.
Разлогов протянул Палию руку, и мужчины обменялись крепким и дружеским рукопожатием, как это делают два единомышленника. Палий поймал себя на том, что даже немного взволнован. А такое с ним случалось весьма редко.
Ольга вернулась с чашечкой кофе на подносе, которую поставила перед Палием. И Разлогов невольно отметил то, что, хотя у него кофе тоже остыл, Ольга не предложила ему принести новую порцию напитка.
– Вот видишь, – сказала Ольга мужу, – можно заниматься наукой и в тоже время не подставлять под удар свою карьеру и семью, не ссоритться со всеми. Знаете, Валерий, Саше кажется, что если он что-то не сделает, так это не сделает никто и никогда. Но ведь это нелепо.
– Все, что человечеству дано узнать и понять, будет непременно когда-то узнано и понято. Ну а кто это сделает персонально… – Палий пожал плечами. – Хотя, конечно, если бы в науке не было бы личного первенства, бог знает, где бы мы еще топтались. Может, только только научились бы пользоваться огнем. А вместо этой уютной квартиры сидели бы где-нибудь в пещере или в землянке у костра, накрытые шкурами, и спорили о том, кто из нашего племени больше других съел своих врагов. – Он засмеялся. – Так что стимул тоже имеет немаловажное значение. Увы, далеко не всегда можно отыскать простые решения, как все это безболезненно совместить. Но я вам обещаю, Ольга, что постараюсь, насколько в моих слабых силах, смягчать все разногласия. Если, конечно, Саша не возражает против моего вмешательства.
– Нет, не возражаю, – скорей для жены, чем для себя согласился Разлогов. Впрочем, ему в самом деле совсем не хотелось ни с кем ссориться. И он надеялся, что услуги Палия не понадобятся.
Глава 5
Лето подходило к концу. Разлогов шел по липовой алее, ведущей к философскому факультету, и разглядывал кроны деревьев, Еще недавно они были изумрудными, теперь же в глаза бросалось большое количество золотистых вкраплений. Как всегда в таких случаях эти картины природы наводили его на размышления о конечности всего сущего. Он знал за собой этот грех, осенние мотивы чаще чем какие-либо другие порождали в нем грустные мысли о бесплодности всех человеческих усилий, которые однажды неизбежно поглотятся бездной неизвестности, тлена и распада. При этом он отлично понимал, что на самом деле все совершенно не так, что мироздание – это огромная кладовая, где ничто, никогда и ничего не пропадает, а все накладывается друг на друга, все взаимно влияет, все имеет свое продолжение. Но то была чистая теория, сейчас же чувства вызывали совсем иное настроение, диктовали совсем другие думы. Пожалуй, его беда в том, что он чересчур остро переживает собственное бытие, придает ему непомерно важное значение. Вместо того, чтобы уменьшать размеры свое я, невольно старается увеличивать его до непомерных объемов, до масштабов, где заканчивается зона нахождения человека и начинаются совсем иные владения… А ларчик на самом деле-то открывается просто. Все дело в том, что в нем чрезмерно развилась гордыня. И как бы он не пытался ее усмирять, сколько бы не рубил голов этой гидре, ему хорошо известно, что оим отрастают синова и снова и определяют многие его поступки.
Впрочем, сейчас такие мысли, подобно ряби на поверхности океана, лишь слабо будоражили его сознание. Его больше волновало другое, какая группа студентов ему достанется. И если признаться честно, хотелось знать, окажется ли в ней та самая девушка, которую он встретил во время первого посещения кафедры, а потом увидел в кафе. Затем они еще раз столкнулись в университетском городке, их взгляды третий раз в жизни пересеклись, и у него внутри вдруг что-то екнуло.
И в тот момент им овладел испуг. Несколько секунд он стоял неподвижно, не решаясь посмотреть ей вслед, так как боялся, что и она обернется, и их глаза вновь соединит прямая бескомпромиссная линия жизни.
Он не знал, почему его так волнуют эти безмолвные встречи, но он привык относиться к таким вещам райне серьезно. В мире нет ничего случайного, все события имеют свои предопределения и свои последствия. И если у него екается внутри, значит, где-то там, где от него ничего не зависит, происходит нечто гораздо более важное, чем можно сделать вывод, исходя только из внешней канвы происходящего. Но к чему все это может привести, ни ему, ни ей пока неведомо. Хотя ответ давно уже есть.
Одновременно ему одинаково хотелось встретить ее и прямо сейчас и чтобы это свидание не происходило как можно дольше. Он не желает никаких осложений в своей жизни, все только-только наладилось, и вся семья наконец нащупала под ногами твердую почву.
И чего он паникует, ему ли бояться какой-то молоденькой девчонки. Просто у него от каникулярного безделия разыгралось воображение. Такое с ним случалось и раньше, Разлогов с детства сочинял самые разные и невероятные истории, которых объединяло лишь одно: он неизменно выступал в них главным героем. Вот и сейчас кажется с ним происходит нечто схожее и в его воображение возникают контуры знакомого сюжета. А чему тут удивляться; взрослые – это на самом деле те же дети, только нагруженные возом ненужных знаний и отягощенные отрицательным опытом. Вот им и мерещется черт знает что.
Разлогов знал, что успокаивает себя, что на самом деле маховик событий уже запущен, и ни он, ни кто-либо другой не в силах остановить раскручивающуюся нить рока. Но сейчас ему ужасно не хотелось лишаться столь приятного состояние душевного подъема, и он сознательно топил все мешающие ему мысли в глубоких заводях подсознания.
С некоторым облегчением он подошел к уже хорошо знакомому зданию, поднялся по лестнице на второй этаж и остановился возле кабинета декана. Ему показалось что за дверью идет разговор на повышенных тонах. Разлогов прислушился и убедился, что слух его не обманул. Он даже узнал голоса; один принадлежал Каменскому, второй – Шамрину. Он уже хотел отойти подальше от кабинета, дабы не подслушивать разговор, но внезапно замер на месте. Он услышал свою фамилию.
Голоса звучали громко, так что для того, чтобы слышать все, что говорилось в кабинете, не надо было даже напрягать слух.
Шамрин: «А я вам говорю, что Разлогова нельзя допускать до преподавания. Он в полном соответствии со своей фамилией разлогает всех, кто с ним соприкасается. Он нигилист, он не верит ни во что, не верит даже в те истины, которые сам же и провозглашает. И при этом открыто об этом заявляет. Это один из основных тезисов всей его философии».
Каменский: «Помилуйте, Дмитрий Тихонович, разве вы не читали его статей, он нигде не ставит под сомнение существование Бога. Наоборот, всегда доказывает неразрывность Его и человека. В чем же тут нигилизм?»
Шамрин: «Его Бог – это пустота, он уверяет, что существование Бога доказывается не верой в него, а ее отсутствием. Он говорит: тот, кто верует в Бога, в Него на самом деле не верит, а вот тот, кто не верит, тот находится в Боге. Он даже призывает как можно меньше думать о Нем, так как чем больше думаешь о Боге, чем сильнее от него удаляешься. Вы представляете, какое разлогающее влияние могут оказать подобные суждения на молодежь. Раз не надо думать о Боге, значит, нет никаких ограничений, не существует моральных запретов. Значит, всем все позволено. И чем все это однажды кончится? А ведь ответственность падет на вас, Григорий Валентинович».