Загадка Бомарше

– А что же есть?

– Думаю, в ней есть вы, человек, который не умеет любить, а от того и мучается. Вас это беспокоит, об этом вы и пишите. Все, картошку почистила, через пятнадцать минут она сварится.

Феоктистов вскочил со стула.

– К черту картошку! То есть, картошка – это замечательно. Но что, по-вашему, означает не уметь любить?

– Любовь – это путь к Богу, а человек, которого вы любите, – это дверь, через которую он заходит на этот путь. А у вас все ровно наоборот, все ваши герои любовь стягивают, как одеяло, исключительно на себя. От того и несчастны.

– Не считайте меня за идиота! Конечно, есть и такая любовь, но я пишу о любви грешной. И о грешных людях. О таких, как мы с вами. А вы мне читаете проповеди, как в церкви. Вам никогда не хотелось уйти в монастырь, стать монашенкой. Кстати, а вы случайно не девственница?

– У меня есть сын, он сейчас у мамы в деревне. Я была замужем десять лет.

– Хотя бы это хорошо. Терпеть не могу девственниц. Для меня девственница такая же аномалия, как Бермудский треугольник. Или даже похуже.

– Почему вы меня все время оскорбляете. Вы что таким образом защищаетесь от меня?

– Я от вас защищаюсь?! Да кто вы такая! Вы меня раздражаете, действуете, как красная тряпка на быка. Строите из себя развратницу-монашку.

– Мне кажется, будет лучше, если вы уйдете.

– А картошка. Я хочу попробовать вашей картошки.

– Картошку можно съесть, где угодно. Я вас прошу, уйдите. Нам не надо встречаться, мы – антиподы.

– Кто мы?

– Антиподы – это противоположные точки на земном шаре. Нам не понять друг друга. Мы из разных миров.

– А кто говорил, что мы в одном экипаже. Что без вас нет меня, а без меня – вас. Что-то вы не последовательны.

– Я ошибалась или преувеличивала. Мы вполне можем обойтись друг без друга. Хотите, я вообще не стану играть в вашей пьесе. Роль у меня маленькая, любая актриса меня заменит.

– Ну, уж нет. Вы так легко от меня не отделаетесь. Вообразили себя наместником Бога на земле! Рассуждаете о творчестве, о любви, как о своей картошке. А что вы во всем этом понимаете. Хотите пари, что вас бросил муж.

– Да, бросил, – спокойно подтвердила Аркашова. – Но это вас нисколько не касается. Прошу вас, уйдите. И не приходите ко мне больше. Вы из тех, кто приносит несчастье в первую очередь самим себе. А значит, и всем, кто с вами близко соприкасается.

– Да, вы просто боитесь меня.

– У меня нет причин вас бояться. Но я стараюсь держаться по возможности подальше от таких людей, как вы. Я дала себе такое слово уже давно. И не вижу причин его нарушать.

– Говоря прямым языком, вы меня выставляете вон.

– Я прошу вас уйти и не приходить. И вообще, давайте ограничим наши отношения исключительно деловыми рамками. Так будет лучше для нас обоих.

Взгляд Феоктистова упал на кастрюлю, в которой кипела вода.

– Картошка сварилась, – сказал он.

– Я могу дать ее вам домой. – Не спрашивая у него согласия, она быстро достала картошку из воды, завернула ее в фольгу, фольгу положила в пакет и протянула его Феоктистова. – Вот возьмите.

Феоктистов взял пакет, и, не сказав больше ни слова, вышел.

Глава 6

Папаша Карон сидел за столом в своей мастерской мрачнее тучи. Вот уже почти полчаса он никак не мог сосредоточиться на работе. Целых полчаса! Невиданное для такого человека, как он, дело. Его мастерская завалена заказами, у него нет отбоя от клиентов. Самые влиятельные вельможи Парижа стремятся заказать часы именно у него. А все потому, что он стал непревзойденным мастером своего дела. Всю свою жизнь он положил на это, работал, как каторжный день и ночь, совершенствовал свое мастерство и все-таки добился своего. Он стал первым в своем ремесле. Его часы не просто механизм для отсчета времени, а произведение искусства. Каждый их экземпляр неповторим и единственен в своем роде.

Сколько Карон себя помнил, он старался каждые часы, выходящие из его рук, наделить особым, свойственным только им одним своеобразием. Отделка корпуса, роспись циферблата, декор стрелок и цифр – все было уникальным. А все потому, что ему нравилось свое дело. Если бы не почтенный возраст, он продолжал бы трудиться в своей мастерской целыми сутками. Но коварные годы, увы, берут свое. Его глаза утратили былую зоркость, а пальцы легкость и подвижность, суставы болят. Да и спина что-то стала слишком часто напоминать о своем существовании. Остается одна надежда на сына. Именно его Карон намеревался сделать достойным преемником своего бизнеса.

Пьер способный малый, но очень безответственный, размышлял Карон о своем отпрыске, из него может выйти отличный часовщик, не хуже своего отца, а может, даже и лучше. Но для этого нужны желание и упорство с его стороны, а вот этого как раз ему и не достает. И где носит этого несносного мальчишку! Вот уже два дня он не показывается в мастерской. Возмутительная дерзость со стороны этого оболтуса.

Карон покосился на большие каминные часы, показывающие девять часов утра. На лице его отразилось сильное недовольство. Карон вскочил со стула и стал нервно прохаживаться по мастерской. Вдруг он остановился, заслышав звуки стремительных шагов на лестнице. В тот же момент дверь распахнулась, и в мастерскую влетел запыхавшийся Пьер.

– Доброе утро, отец! – Пьер учтиво склонил голову в поклоне. Однако его озорные глаза выражали совсем другое состояние. Карон усмотрел в них одну сплошную дерзость и своеволие.

– Утро бывает доброе только в одном случае, если вы его встречаете с восходом солнца, – проворчал Карон, сердито хмурясь, – А, вы, молодой человек, изволите слишком долго спать.

Пьер рассмеялся и продекламировал на распев несколько только что сочиненных им строк.

Мечтою дерзкой мысль объята
Зачем мне солнца луч златой,
Когда единственной усладой
Стал взгляд красавицы младой.

– Так вот чем занимался мой сын, – съязвил Карон, – Вы всю ночь напролет пачкали бумагу.

– Ах, отец! Вдохновение вещь такая непостоянная, – скорчил смешную гримасу Пьер, – А у меня с этой капризной дамой давний роман. Не мог же я указать ей на дверь, когда она прошлой ночью так внезапно посетила меня.

– Вы уже два дня не появляетесь в мастерской. Не слишком ли ваше романтическое свидание затянулось. – Карон старался говорить спокойно, но в груди его все больше и больше нарастало возмущение.

– Что вы! Я посвятил этой милой прелестнице всего одну ночь. – Пьер сделал несколько танцевальных па, закружившись вокруг отца, – Но, что поделать, если я так любвеобилен. Моя другая возлюбленная не менее прекрасна. Вот послушайте:

Все, что я вижу, раздражает
За что мне злобность этих мук.
Одно лишь сердце оживляет
Мелодий дивных нежный звук.

– Я прекрасно осведомлен об этой вашей страсти, – постепенно закипая, процедил Карон. – Более того, идя на уступки вашей слабости, я позволил вам скрипку и флейту, но при особом условии. Извольте вспомнить каком?

– Условие простое. – Пьер слегка подпрыгнув, уселся прямо на стол, где обычно священнодействовал его отец, и беспечно закинул ногу на ногу. – Мне позволено играть только после ужина в воскресные дни и иногда днем, если это не будет нарушать покой соседей и ваш.

– Так почему у вас хватает дерзости не соблюдать это условие? – Карон уже едва сдерживал себя, чтобы не перейти на крик. – И встаньте с моего стола!

– Позвольте вам заметить, что я соблюдаю его самым тщательным образом. Разве я нарушил хоть раз ваш покой? – Пьер спрыгнул со стола и остановился перед отцом с видом глубочайшей покорности.

– В том то вся и беда, что вы перестали нарушать мой покой не только музыкой, но и своим присутствием вообще. Вы забросили работу в мастерской, вы проводите непозволительно много времени вне дома, вы запутались в долгах. Неужели вы думаете, что так может продолжаться вечно.

– Но, отец, жизнь полна соблазнов и манит неизведанными наслаждениями. А молодость так быстротечна!