Дело рук Сталина. Том 1

Исключение меня из партии, увольнение… и последующие действия органов бывшего МГБ СССР настолько ошеломляюще подействовали на меня, что я на значительный промежуток времени выбился из нормальной колеи, перенёс несколько тяжелых болезней с длительным лежанием в больницах»…

На этом я прерываю воспоминания моего отца, так как дальше он говорит о войне, о блокаде и далее, т. е. о времени, не относящемся к описываемому в этой повести.

2.3. Рассуждения после прочтения автобиографии отца

Я сознательно, как видите, не редактировал воспоминания моего отца, т. к. в их документальности – основная прелесть. Но позволю теперь некоторые комментарии.

Не судите строго стиль этих моих комментариев. Дело в том, что они рождались отрывками, в ходе длительного, по сути дела – многолетнего, обдумывания всего этого. Уже написанное многократно уточнялось и дополнялось. При этом я старался как бы вести разговор с читателем, как бы обращался к нему с письмом. А при всех шероховатостях писем их не редактируют. Хочу и я оставить всё, как есть. Вот в результате и получились некие «былое и думы» о XX веке.

Так теперь – о письме отца, когда вы с ним ознакомились.

Мне представляется это письмо совершенно уникальным документом, который к тому же, надо понимать, чудом оказался в моих руках. Тут стечение характерной судьбы честного труженика «от сохи», – получившего (невероятно!) университетское юридическое образование и фактически отстранённого от дел по сфабрикованным обвинениям, – и обстоятельств, позволивших ему обо всём этом написать, и – многолетний опыт юриста, знающего, как излагать обстоятельства в подобных случаях. Ведь вся его работа и состояла в ведении сложных юридических дел, в составлении всевозможных бумаг, а в свободное время он помогал людям в этом же, составляя для них такие же обстоятельные и убедительные заявления, при этом не раз засиживаясь до самой глубокой ночи и никогда не беря с них ни одной копейки. Даже в самое тяжёлое голодное время блокады Ленинграда, при том, что мы голодали, он не брал ни корки хлеба, хотя благодарные, тоже голодавшие, люди, отрывали еду из полученного по карточкам мизерного пайка, и в моём присутствии уговаривали его взять, а у него хватало силы воли не взять, и это при том, что нередко на улице голодные люди просто выхватывали хлеб из рук прохожих, выходивших из булочной с полученным по карточкам маленьким пайком, а он сам от голода и цынги даже потерял все зубы! И вот теперь профессиональный опыт составления заявлений пригодился ему самому. И я усвоил по наблюдениям за работой отца как юриста одно: надо излагать все детали, чтобы тот, кому решать, имел достаточный материал. А если это – для чтения, а тема – важная, надо, чтобы читатель мог проникнуться смыслом написанного и поразмыслить по ходу чтения, чтобы были сделаны правильные выводы и не осталось никаких сомнений.

Как вы понимаете, я узнал содержание его заявления давно, – когда его переписывал. Но я это делал так, как будто эти дела меня не касаются и я в этом ничего не понимаю. А потом я узнал от мамы, что в тот момент, на том заседании первичной организации, когда было объявлено решение об его исключении из партии, мой отец не выдержал всего этого и, выхватив пистолет, хотел прямо там покончить с собой, но что-то, или кто-то, его удержало; по роду своей тогдашней работы он имел при себе огнестрельное оружие…

А тогда я ничего этого не подозревал, по-детски радуясь жизни. Да и вообще всё то время было величайшим всеобщим лицемерием, обманом, заблуждением. Весь народ, закрывая глаза на многое, многое просто не ведая, верил тому, что ему вкручивали, слепо верил в то, что «скоро наступит коммунизм», радовался, что вылез так или иначе из тьмы бесправия и безграмотности недавнего существования при царизме и в упоении ежедневно слушал по радио и повсюду гимн «Интернационал» и песню в исполнении баса Марка Рейзена «Широка страна моя родная»… Состояние это было безусловно радостным. Но разделяла его только часть людей, в то время как очень многие пострадали, погибли. Ну, а красивая мечта так мечтой и осталась…

Из моего рассказа вы понимаете, что и я ничего больше, чем здесь написано, о той деятельности моего отца не знаю, поскольку он об этом ни мне, ни при мне другим, ничего не рассказывал. И, читая этот его рассказ, я хорошо себе представляю его мытарства. И по моим впечатлениям я понимаю, что так же образно должен понять это и любой другой. А хороший сценарист мог бы написать хороший сценарий для содержательного фильма о том времени.

2.4. Отец о проблемах в своей судьбе

А теперь я приведу, и тоже без купюр, вам письмо отца, тоже найденное мною в его архиве. Оно было, в отличие от предыдущего, отпечатано. Это – копия. Прочтите его внимательно. Это – всего одна страница, но какая! А чтобы вам было яснее, что к чему, позволю себе и здесь несколько вводных слов, которые, надеюсь, облегчат вам его понимание. Из письма ясно, насколько в условиях того режима, в партии, не партия решала, направляла, а отдельные её представители, порой – нечистоплотные карьеристы. Видим, что если кому-либо сверху, не только Сталину, а везде на местах, кто-либо из нижестоящих казался неугодным, мешал, был попросту мало симпатичен, не нравился, его ему ничего не стоило, как бы от партии, услать, уничтожить. И мы видим, как в результате вся эта атмосфера вполне здорового сельского парня, выросшего на природе, – на свежем воздухе и натуральных продуктах, довела до состояния полного нервного расстройства, фактически вывела из строя. И только отчаяние, трудные обстоятельства и на работе, и в семье, вынуждали его из последних сил, денно и нощно, изо дня в день, в описанной невероятной, чужой и чуждой, враждебной, обстановке, целых два года вкалывать в сельской местности, без лечения и какой-либо передышки.

[Добавлю. Видим по этим конкретным фактам и рассуждениям, насколько такая обстановка способствовала всему, что творилось самим Сталиным и вокруг него, что и является темой этой книги.]

Добавлю в своём предисловии к этому письму ещё, что среди документов отца есть ещё немало медицинских заключений о его болезни, – полном психическом, нервном, расстройстве, для лечения которого, как мы понимаем, нужно было бы прежде всего устранить те обстоятельства, которые и привели к этой болезни (как и в отношении всякой другой, между прочим, болезни). Забегая вперёд, можем кстати сказать, что если бы его не исключили и не отстранили от дел и от той среды, очевидно, его могли потом и вовсе уничтожить, как это и было с миллионами других… Но его нервозность, болезнь, всё равно не могла исчезнуть, ибо для удовлетворения, радости жизни, счастья, ему, отстранённому, сброшенному, оставшегося было мало. И тем не менее его фактически изъяли из более нервозной среды, партийной, где человек сам себе не был хозяином, а был безвольным винтиком в руках тех, кто стоял над ним (тот самый пресловутый «демократический централизм», который так расхваливали теоретики коммунизма, а мы потом изучали в их трудах). И всю эту пирамиду, понятно, возглавлял, а значит, произвольно ими распоряжался, генеральный секретарь партии. К чему это привело, мы из всего теперь хорошо поняли.

А теперь – обещанное письмо, в котором я лишь подправил некоторые грамматические описки. Вот оно, даже с сохранением фамилий неведомых нам тех самых персонажей:

«Секретно

Прокурору Ленинградской области тов. Пальгову.

29 ноября 1932 г. меня вызвали в отдел кадров обкома ВКП(б) и предложили на другой день выехать в Струго-Красненский район… т. к. в таковом всё руководство за правооопортунистическую практику с работы снято, а прокурор снят с работы и исключён из партии [Подтверждение того, что рассказ здесь – только об одном из „винтиков“ в цепочке других таких же. – Авт.].

На мои доводы о невозможности выезда из-за болезни (тяжёлая неврастения и др.) и того, что я непрерывно с 1923 года лечусь, мне заявили, – положение в районе такое, что всякие разговоры должны отпадать, поезжай в район, с годик поработай, выправишь положение в районе, а затем можно будет приехать для продолжения лечения. Это же было подтверждено т. Ирклис, в то время находившимся на ликвидации прорывов в Струго-Красненском районе. Предложение Обкома ВКП(б) мною было выполнено. На другой день я выехал в район, даже не сдав дела по месту работы в резиноасбестовом комбинате „Кр. Треугольник“. Условия работы в Струго-Красненском районе вам известны, так что мне в течение с 1 декабря 1932 г. пришлось работать, не считаясь ни с чем, в том числе и со здоровьем, – без выходных дней и, как правило, выходил на работу в 8–9 часов утра и уходил в 2–3 часа ночи.

Болезненное состояние моей нервной системы безусловно сказывалось на работе, но в такой степени, что можно было работать без лечения. В последнее время, т. е. начиная с лета 1934 года, состояние моей нервной системы резко ухудшилось – появились периодические резкие головные боли, сильная нервная раздражительность, зачастую по пустяковым поводам я дохожу до состояния потери равновесия и др. болезненные явления, связанные исключительно с нервной системой, а 31 октября с.г. я на этой же почве дошёл до такого состояния, что вынужден был… 2 недели отлежать в постели. Получить какую бы то ни было медицинскую помощь в нашем районе не представляется возможным из-за отсутствия врачей невропатологов или психиатров, да и к тому же мне нужно систематическое амбулаторное лечение, а у нас никакого оборудования нет. В силу изложенного я вынужден просить вас освободить меня от работы… и предоставить возможность поработать в Ленинграде, я смогу подлечить свои нервы. Продолжать работу в Струго-Красненском районе в таком состоянии я не могу, т. к. отдавать столько внимания и сил работе, как я это делал в прошлом, в силу изложенного выше, я не в состоянии, а работать менее интенсивно это значит завалить дело, что не в моих интересах. В силу изложенного ещё раз прошу разрешить этот вопрос как можшо скорее, т. к. затяжка с разрешением такового сильно отразится на состоянии моего здоровья и на работе.

Тов. Пальгов, на Областном совещании я с вами говорил об освобождении меня совсем от работы в органах прокуратуры по болезни. Вы мне сказали, чтобы об уходе совсем не говорить, если будешь чувствовать себя худо, пиши, дадим возможность работать в Ленинграде.