Зубило №8. Записки чайника

– Ну вот и подбрось, – сказал один. Гнусин не различал их по лицам, а по голосу сразу понял: это лидер. Командирский голос. Может, сержантом служил…

– Конечно-конечно, – с подобострастием, достойным лучшего применения, пролепетал Гнусин. Над ним нависло проклятье остаться неблагодарным. Быстро усадил троих и поехал, пережитая опасность дала душевный подъем и уверенность в движениях, когда включаешь именно первую, а не заднюю передачу, а вместо газа не нажмешь на тормоз.

Дорога здесь не очень сложная, на выезде из жилмассива светофор, он уже в прерывистом режиме, а твоя дорога главная. Недавно поменяли знак, так несколько человек залетело. Опасность. Никто же на эти знаки ежедневно не смотрит, помнят наизусть. На кольце 31 квартала поменяли, так это еще в автошколе говорили. Вообще-то правильное решение, а то в городе всего два кольца, и режим движения не одинаковый.

– А ты, батя, шустрый. Вроде тихой, а даешь.

– Да я и сам от себя не ожидал. Я если выпью, пляшу. Вам куда? Не стесняйтесь.

– До Марчеканского переулка, – послышалось с заднего сидения.

– А нам дальше, – сказал пассажир, расположившийся на первом сидении. Гнусин скосил глаза, увидел сверкнувшие зубные коронки и большой шрам, как от удара сабли, делавший лицо этого человека ухмыляющимся тяжелой, недоброй ухмылкой.

Высадив невзрачного мужичонку возле цеха керамзита, Гнусин повторил вопрос и почувствовал, по движениям Порезанного, что становится для них неким подобием персонального водителя, вспомнил Гальяна и даже стал подражать его движениям. От незнакомца исходила непонятная сила, подавляющая достоинство окружающих. Зима, давно уже темень, холод-то не страшен, печка в машине жарит, как в сауне, но все-таки некий холодок мягко пробежался по хребту.

– Продай машину, батя, зачем она тебе нужна, – как двойной удар боксера, в голову и в сплетение. Как брошенная на воде каменная плитка касается поверхности многократно, испуская концентрические волны, так и эта фраза растеклась кругами. «Продай» и «папаша» были синонимами опасности.

Гнусин давно понял, что эти разговоры нужно пресекать в зародыше. Если поинтересуешься, сколько дадут, а потом заявишь, что не собирался продавать, никто не поверит, сочтет, что уже начал торговаться. Будет предлагать по нарастающей, пока не сдашься. Денег у этих людей немеренно, за ценой не постоят. И вообще могут машину спалить. Через жену подкатывали, восемьдесят тысяч давали, девятикратную цену. Можно было купить дачу, гараж и еще бы осталось на другую машину, похуже. Нет, – как отрезал.

Зима в Магадане, бывает, продержится малоснежная, а под финиш, в апреле, нападает годовая норма. Но бывает и раннее изобилие, в конце октября, за четыре-пять дней вывалит столько, что до лета не разгребешь. Дорожные службы напрягаются, а снега не убывает. Да еще обледенеет с оттепелью, тогда как по мылу. Стронуться трудно, остановиться еще труднее. Несет на заклинивших колесах вперед и разворачивает боком. Если не поцелуешься с таким же бедолагой железным поцелуем, то хорошо, и еще лучше, если встречный не грузовик.

Такой гололед и был. А тут еще вспомнились страхи о зарезанных, задушенных таксистах и частных извозчиках, и тех, кто по доброте душевной и наивности взялся помочь ближним. Но ведь эти ребята не подкарауливали, не упрашивали и не принуждали. А видеть злой, далеко идущий замысел в освобождении его от снежного плена – это явная шиза.

– На Попова нам. Знаешь, где?

– Знаю, – обрадованно ответил Гнусин, будто отвечал урок по ориентированию. На Попова, в гору к радиомачте, он подвез женщину с ребенком и помнил, как там надо забираться вверх по льду. Если подсыпали, так ничего, по песочку можно вскарабкаться. Возле «Звезды» вроде нормально, а далее участок в строительных обломках, можно шину проколоть. А-а, обойдется. Не все же невезение.

И впрямь обошлось. Может быть, оттого, что у потяжелевшей машины, трое мужиков все же, сцепление с грунтом лучше.

Кончилась улица, дома и общежития, а они требуют выше в сопку.

– Не проеду я дальше, – сказал Гнусин, и прежние опасения всплыли в сознании, как удар сковородкой по затылку.

– Как это не проедешь, а мы на что! Забыл?

Зря я так, – упрекнул себя Гнусин, имея в виду Порезанного. Подумаешь, человек, может быть, брился, кто-то помешал, рука дрогнула. Едем и не знакомимся, как на рыбалке. Гнусину почему-то казалось, что на рыбалке не принято знакомиться. Правда, на рыбалке, в бухте Нагаева, он был один раз, то есть имел лишь первое впечатление.

Совсем молодой – Владик из Владивостока. Невелик ростом, и волосики редкие, светлые. С такой шевелюрой в любом возрасте не добьешься солидности. Черты лица его были мелкими, такие ребенка превращают сразу в старика, без особого предупреждения. Зачем я так вглядываюсь в их физиономии? Вот еще, Ломброзо, закрывший амброзо.

Машина медленно карабкалась вверх, затем налево и еще вверх. Наконец, сказано было остановиться, и две собаки принялись зловеще и хрипло лаять, с двух сторон, пока не открылась не заметная в заборе калитка и не вышел еще один, совсем молодой человек. Все трое казались ему однояйцовыми близнецами, даже если учитывать Порезанного. Тот так и не назвал своего имени, будто это было ниже его достоинства, как если бы Шварцениггер стал представляться человеку, который никогда не видел его даже на кассете.

– Подожди нас, папаша, – сказал командир, и Гнусин вновь опешил от такого панибратства. Недавно на кольце стройки Дома Советов он встал, не имея на то причин. Бывают же у людей безотчетные порывы. Сзади в него чуть не врезался «Москвич». Из него вывалился мордоворот с монтировкой и гневно глянул на помеху.

– Да устал я, устал, – голос Гнусина сипло сорвался.

– Ты что, батя, под дурака молотишь!

Десант

Семейный подряд, а холостой через одну.

    Калякало

Тогда резануло больнее это «батя». Главное, возразить нечего. Состарился на мерзлоте, и ни наград, ни благодарности, ни покоя. Учись смиряться с этим и жить, пока живется. Дурак старый, потащился. Надо было сидеть дома. Или встретиться с Захарычем. У того гараж – мечта. На Кольцевой. С ямой, водой, электричеством. «Москвич» его, правда, морская вода подъела, хоть и подновляет, подкрашивает. На рыбалку, на бухту Гертнера, прямо по льду шуруют с сыном и женой. Там компания большая, гаражное братство. Машинам дают женские имена, как кораблям. Гнусин, как ни напрягался, не смог последовать их примеру. Кстати, не только отдыхают – работают вместе, вертолеты ремонтируют, состоятельные, домовитые люди. Не разлей вода, дружат. Когда с ними познакомился, поселилось в сердце чувство счастья и покоя, никогда в жизни такого не было. Будто встретил каких-то знаменитостей. Больших артистов, и свет их славы проливается на тебя тоже. Или нет. Сравнить не с чем. Не было в жизни таких людей.

В гаражах, как дома. Тепло. Телевизор. Чаю попить, поесть, водочки накатить. Картошка-капуста в нижнем этаже. Корюшка коптится, кета. Коптилка от миски опилок действует лучшим образом. Гнусин им всем оказался интересен, поскольку ни у кого нет такой диковинной машины. Интересно заглянуть под капот. Сам-то ни бельмеса. Электронное зажигание? Как это? А где трамблер? Всплыло слово «мафия», наверное, бывает и добрая мафия, но в их ряды не влиться. Не хотелось бы: это значило бы отказаться от части своей независимости.

Скоро Захарычу на заводе очередь подошла новую машину покупать, «Жигули», шестерку. Тут уж Гнусин героем дня стал. Потому что нашел, чисто интуитивно, новый путь доставки автомобилей в Магадан – в обход саратовской автомобильной мафии, и мог поделиться придумкой с окружающими. Как до Свердловска догнать, тут ни ума, ни фантазии не нужно, а обычная карта дорог СССР. А затем на товарную станцию железной дороги, найди Марию Матвеевну, она всю документацию оформит. А ребятам, которые ящик собьют, на платформу погрузят, по особой таксе. Но все равно вдвое дешевле, чем в Тольятти или в Самаре заломят.

Всякий раз, вспоминая об удачно проведенной операции, Гнусин таял от счастья, как лед на июльском солнце, растекался, как домашнее крестьянское масло на горячем блине. Он ведь в полное отчаяние пришел, когда обзвонил авиационные перевозки и начальника железной дороги. Авиаторы такую сумму заломили, что на полмашины бы хватило. А железка готова принять груз, но будь добр, запакуй в ящик и предъяви. Найди подъемный кран, погрузи. И все надо состыковать и согласовать. А эти уральские умельцы сбили на платформе помост, давай, загоняй своим ходом. Саша Десант въехал, тормознул, как вкопанный, ручничок затянул: стой, родимая. Все, выходи, теперь это наша головная боль. Десант даже бутылку водки в багажник заложил, в коробку туалетной бумаги. Сухой закон, где ты там найдешь, чем обмыть игрушку. Устроил нам Горбатый Юрьев день!

Ребята прямо над машиной должны были сбить ящик из хорошего бруса, но потом, без участия владельца. У каждого свой ритм: дойдут руки, займутся. Один, как встанет, вначале в туалет идет, а уж потом руки моет, а другой, как глаза продрал, в душ и покурить. Не путайся под ногами, земеля, дойдет твой груз, оглянуться не успеешь. Сердце заныло в дурном предчувствии. Мало ли что? Будто ребенка в больнице оставил.

Мужики все правильно сделали, честные уральские парни. Зря оскорбил их подозрением. Только адрес протрафаретили неправильно. Забыли указать такую мелочь, как «пункт назначения Магадан». Хотя и написали в другой графе. Но даже с этой нестыковкой «Зубило» дошло за месяц, через всю державу. Так что берите мою проторенную дорожку и владейте. Интеллектуальную продукцию. Телефон дал Людмилы, сестры жены. Десант Саша – ее муж. Квартира у них большая, и мужик почти всегда в отъезде, в Нижневартовске вахту несет. Специалист по электрическим подстанциям. Он и в радио разбирается. Золотые руки. С Захарычем – два сапога пара, дурной голове покоя не дадут. Большой такой, могучий. А вот в аварии дважды попадал, нога переломанная и так, по мелочам.

У человека от катастрофы навсегда отметина остается. И у машины. Битая машина, хоть ее до идеала доводи, вытяни, отрихтуй, покрась, уже не машина, – объясняли Гнусину спецы. В критическую минуту подведет, только так. Жив останешься – слава Богу. А Десант, хоть и покалеченный, не подведет, с ним хоть в разведку, хоть в контрразведку, надежность 700 процентов, как у плотины Днепрогэса.

Десант садился за руль «Зубила» с опаской. Вспотел, красный весь. На трассу, за город, их вывел специально нанятый человек, за четвертной. А там уж по прямой – чем не езда! Дорога союзного значения, наш, советский хайвэй, горе веревочкой завей. Сначала-то Саша грубовато все делал, на педали жал, руль крутил с усилием, как с прежними моделями обращался, а потом нежней. Игрушка, да и только. А ну-ка, обогнать КамАЗ! Жаль, по техпаспорту в первое время положено не превышать 90 километров в час. Они хоть и большие, сараи, а жмут за 80. По газам! Бедный Гнусин обливается липким потом, а рот открыть не решается, хоть и нечто подобное поговорке «рожденный ползать летать не смеет» вертится на языке.

На полосу встречного движения вывел, а навстречу еще один сарай. Забронзовел Десант, руки и ноги у него не из костей и мяса, а из металла. По газам! Лоб в лоб. Гастелло. Не отвернуть. Бах вправо, обошел и подрезал грузовик, а встречный обдал вихрем жара, горелой солярки и машинного пота! Гнусин выдохнуть не может, устал за этот миг, как за всю жизнь не уставал. Десант порозовел, развалился в кресле, уверенность пришла, расправила лицевые мускулы. Красавец! Наверное, в этот миг он пережег в себе остаточные явления прежних неудач. Только что, несколько месяцев назад, разбил «семерку». Там, в Свердловске, пошустрей камазисты.

Спали путешественники прямо в машине, разложив кресла. Новое чувство наполняло уставшее от счастья и волнения тело. Безраздельное, безоговорочное счастье, как бывает в детстве. Он задремал и увидел сон про то, как сидит за рулем, мчится на скорости выше сотни, с красоткой в кабине, и мотор поет марш энтузиастов: «Все выше, и выше». Он принимает руль на себя, и послушное «Зубило» взмывает в поднебесье наподобие МИГа.

Через несколько часов доберутся до Свердловска, и Людмила накормит их хорошим мясом. Она знает толк в настоящей мужской еде, а ведь будто вчера была школьницей, самая младшая из четырех сестер. Одновременно со старшей вышла замуж, и ее сын – ровесник сыну Гнусина. Учиться в вузе она не стала, пошла в торговлю. У кого школа-магазин, а у нее университет-магазин. И не жалеет, поскольку прикоснулась к дефициту. За те же деньги, что получала бы в конторе, нормальная жизнь, а если уж муж зарабатывает на Крайнем Севере, а тратит на Урале, так вообще выше среднего. Жаль, конечно, что машину разбил, но с кем не бывает. Надежный он мужик, поэтому и отважилась второго ребенка родить. Да такой чудный – солнышко.

Только всех ее торговых связей не хватит, чтобы организовать отправку машины Гнусина. Так и сказала: «На меня не рассчитывай. Коньяк достать, колбасы сырокопченой – это да, но не больше». А ведь надо свести вместе столяров, чтобы ящик сбить, с подъемным краном и железной дорогой вопрос решить, и все синхронно. Если б в Магадане, а то в незнакомом городе. Будет с чего голове пухнуть. Десант тоже пальцем не шевельнет. Предупредил. Принципиально. Как сговорились. Скорее всего, завидки берут. Сильная это зараза – болезнь белых глаз, нет на нее противосилы. Разве что шоковая хирургия. Если бы без рук, без ног, инвалидом, нашлись бы благодетели, а машина привалила – будь добр сам. Ни дна тебе, ни покрышки! Хотят лицезреть, как будет трепыхаться, подобно ужу на сковородке, метать икру бисером. Неизвестность отравляла счастливцу праздник обладания.

Поспали в машине, на обочине, часа три – эйфория быстрой езды была им как женьшень. Не насытились сумасшествием пожирания километров. Десант открыл кейс, блеснувший и булькнувший внутренностями.

– Хочешь? Коньяк есть, пей.

– Нет, мы же за рулем! – Десант ухмыльнулся с медвежьей грацией. Похоже, он на мгновение простил Гнусину его счастливый билет.

Они ехали по дорогам с хорошим покрытием, любовались степными пейзажами, а потом возник на горизонте Златоуст с тяжелым многослойным дымом, как из триллера. Урал. Скоро и Свердловск. Как раз к первому снегу попали. Гнусин отряхивал с багажника снег голой рукой, не чувствуя холода. Какой-то мужик на аналогичную машину красного цвета поставил какие-то щитки, на дверь багажника. Помогают ли они? – спросил Десант. Мужик ответил с превосходством бывалого человека: мол, я ее уже неделю не мою, и хоть бы что. Заднее стекло покрылось толстым слоем грязи, на которой задний дворник проделал дугообразное оконце, обеспечивавшее минимальный обзор. Десант окатил неряху ведром презрения. Машину поставили на стоянку. За ночь рубль.

– Хочешь два? – спрашивал Десант. – Дай ему два.

Щедрый он, Десант, всю соленую горбушу отдал тому мужику, который вывел их из автогорода. Выклянчил у Гнусина плоскую канистру, которую покупали в Тольятти на всякий случай и заливали до горловины. И зачем-то ударил Людмилу, когда перед полетом в автоград крепко приложились к огурчикам с луком, курице из духовки, борщу, в связи со знакомством. У Гнусина из-за специфического недержания речи вырвалось, что Люда до сих пор не достала ему блоки для бритья, отечественного производства, да сто лет они не нужны, а Десант шлепнул жену по щеке: почему мужика не чтишь? Вроде шутя, а она обиделась до слез.

Правда, потом, ночью, они помирились, и она, штучка, вытребовала в знак примирения очередную обновку.

В самолет садились совершенно нетранспортабельные. Зато обнимались и поддерживали друг друга, как давние друзья. Ничего подобного с первым мужем Людмилы не достигли.

– Один я бы ни за что не справился, даже если бы и умел водить машину, – сказал Гнусин, когда улетал в Магадан.

– Ну ты даешь, – отозвался Десант, не сдерживая остервенения. – Надо же, все горошки на ложке. А то прибеднялся, разыгрывал из себя рохлю.

Это он об отправке автомобиля. Настолько эта операция оказалась приятной, что Гнусин возвращался к ней в воспоминаниях неоднократно. В первый свердловский день насладились ездой по большому городу, заглянули к родителям Десанта, к общему тестю, к другой сестре, всякий раз купаясь в волнах оживления, вызванных крупным приобретением магаданцев. Потом кончилась неделя, отпущенная начальством на покупку. Надо было возвращаться. За авиабилетом, устроенном Людой, тоже заезжали на «Зубиле».