Судьбы

– А зачем тебе? Ты же никогда не ходил на рыбалку.

– Да хотим завтра Павлика на рыбалку сводить.

– Для Павлика как раз есть легкая трехметровая двух коленка. Ему в самый раз будет. А для вас могу предложить только удочки без удилищ, но с поплавками и крючками. Удилища где ни будь на берегу вырежете.

Дед Юра с удочками ушел домой, еще червей нужно копать для завтрашней рыбалки, а дяде Володе неожиданно в голову пришла мысль, что как-то необычно много внимания они уделяют внуку, такого раньше никогда не было. С чего бы это?

На рыбалку собирались сходить на утренней зорьке, но Павлик так сладко спал, что решили его рано не будить, а пойти попозже, когда он сам проснется. Утомленный вчерашним походом в лес, Павлик проснулся только к девяти часам.

– Ну что, идем? – сразу же спросил он, как только открыл глаза.

– Идем, идем. Только сначала умойся и позавтракай, – ответил дед.

Через полчаса Павлик уже был готов и стоял на крыльце с удочкой в руках.

– Ну чего вы возитесь? – подгонял он отца и деда. – Рыба нас уже заждалась.

Втроем вышли с дачи, прошли пятьдесят метров по направлению к трассе, а потом свернули направо, вдоль трассы к речке. Прошли еще двести метров, и вышли на берег небольшой речушки, под названием «Речма». В том месте, где они к ней вышли, ее ширина всего четыре или пять метров. Немного левее, под автомобильным мостом, она более широкая, пожалуй, больше десяти метров, но там она и более мелкая. На берегу стоят две, оставленные кем-то, деревянные рогатки для удочек. Возле них Павлик и решил рыбачить, а отец с дедом пошли в ближайший кустарник вырезать себе удилища. Речушка показалась Павлику совсем мелкой, наверно не больше, чем по колено будет. Каждый камешек на дне видно. А вон и стайка небольших рыбок стоит. Стоят, никуда не плывут, и только слегка шевелят плавниками.

– Папа, я рыбу нашел! – закричал Павлик.

– Ну и чего ты кричишь? – ты же ее распугаешь, – остановил его дед.

Отец настроил Павлику удочку на нужную глубину, которая оказалась не такой уж и маленькой, полтора метра, просто вода очень прозрачная, и дно кажется ближе. Показал, как надевать червя на крючок, и Павлик стал рыбачить. Забросил удочку с червем недалеко от стайки и стал ждать. Но рыбки его червя игнорировали полностью, даже головы в его сторону не поворачивали.

– Нужно забросить так, чтобы они червя видели, – подумал юный рыбак.

Он перезабросил удочку, так, чтобы червяк оказался перед рыбками, но не рассчитал, и груз упал в середину стайки, распугав рыбок. Павлика это огорчило, но рыбки вскоре опять собрались на прежнем месте. Получилось даже здорово, червяк теперь находился между рыбками, им оставалось только клевать. Вот одна подплыла к червяку, понюхала его, но есть не стала, и больше они его червяком не интересовались. Павлик просидел так минут десять, но клевать они не хотели. Ему это надоело, и он решил перезабросить удочку еще раз. На этот раз груз упал далеко от стайки, и Павлик решил подвести его поближе. Когда он проводил червя мимо стайки, стараясь завести его в такое место, чтобы рыбки его видели, одна рыбка бросилась на червя и съела его, поплавок ушел под воду. Вот она, первая поклевка. От радости Павлику хотелось закричать отцу и деду, чтобы они знали, что он поймал рыбку, но он вовремя вспомнил предупреждение деда, что так он распугает рыбу, и готовый было уже вырваться крик радости застрял в горле. Павлик рванул удочку на себя, и рыбка пулей вылетела из воды, перелетела через его голову и упала там в траву. Юный рыбак еле ее нашел, и побежал к отцу, который рыбачил под мостом, показывать свой улов.

– Папа, я поймал! Она как клюнет, как вылетит, я ее еле нашел в траве, – тараторил он, стараясь высказать все свои эмоции сразу.

– Плотвичка. Понятно, сильно дернул. Постарайся не дергать, а тихонько вытаскивать, если еще клюнет, – посоветовал отец.

Следующей поклевки пришлось ждать долго. Павлик несколько раз забрасывал удочку и проводил червя мимо стайки, но рыбки не клевали. Он уже этого червя и через стайку проводил, никакой реакции. Но, при очередной проводке, одна рыбка наконец-то клюнула. Вытащил он ее более аккуратно, чем первую, и рыбка осталась на крючке. Это снова была плотвичка, большая, как две Павликовых ладони. Он снял ее с крючка и аккуратно опустил в ведерко с водой, в котором уже плавала первая плотвичка, теперь ей не будет скучно. До обеда Павлику удалось поймать еще пять рыбок. У него был самый большой улов. Отец с дедом поймали всего по две рыбки. Павлик был бесконечно счастлив, он первый раз пошел на рыбалку, и обловил всех: и отца, и деда.

Пока бабушка чистила и жарила пойманных рыбок, Павлик сбегал к Косте, и в красках ему рассказал, как он ходил на рыбалку, как у него клевала рыба, и как он ее вытаскивал. Не забыл сообщить и о том, что отец с дедом почти ничего не поймали, почти всю рыбу поймал он. Костя ему явно завидовал, ведь его на рыбалку никогда не водили.

Вечером стали собираться ехать в Москву. Отцу в понедельник нужно на работу, а Павлику нужно ехать с мамой на море. Ему очень хотелось увидеть море, но уезжать от бабушки почему-то совсем не хотелось.

– Бабушка, а можно я не поеду на море? Так не хочется ехать. Лучше я здесь останусь.

– Нельзя, Павлик. Мама обидится. Подумает, что это мы тебя не отпустили, и больше не будет тебя к нам отпускать. Давай не будем обижать мамку.

Павлик вздохнул, и покорно сел к отцу в машину, мамку ему тоже обижать не хотелось.

В понедельник утром они вчетвером выехали на море. Дядя Миша за рулем своего старенького «Москвича», рядом с ним мама Оля, а они с Юлей расположились на заднем сидении. Сначала они с Юлей сторонились друг друга и сидели, прожавшись каждый к своей дверке, но потом расслабились и потихоньку начали разговаривать. Павлик рассказывал Юле как он ходил за грибами и на рыбалку, а Юля показывала, какое красивое платье ей вчера для моря мама купила. В обед остановились возле какого-то кафе, где пообедали и скушали по мороженному. И снова в путь. Под вечер дядя Миша сказал, что пора бы с ночлегом определяться, он уже сильно устал. Переночевали в каком-то мотеле, а утром поехали дальше. В обед дети попросили кушать, но дядя Миша сказал, чтобы пожевали пока печенье с газировкой, останавливаться пока не будут, до моря осталась пара часов езды, там и пообедают.

Проехали длинный спуск, дальше начинался крутой подъем, и дядя Миша нажал на газ, чтобы с разгона на него выскочить. Машин почти нет, только с горки навстречу спускается автобус. Когда до автобуса оставалось метров тридцать, из-за него вдруг выскочила, несущаяся на огромной скорости по их полосе, иномарка, которая тормозить явно не собиралась.

–Затормозить? – подумал дядя Миша. – Нет, это не спасет, она все равно в них врежется. Вправо уйти нельзя, там отбойник, остается уходить только влево, под автобус, у него скорость небольшая, может его водитель и успеет затормозить.

И дядя Мише вывернул руль влево. Но водитель автобуса на такой неожиданный маневр не рассчитывал, и затормозить не успел. «Москвич» влетел под автобус. Последнее, что видел Павлик, были быстро приближающиеся включенные фары автобуса. До моря он не доехал, и море так и не увидел.

Все ехавшие в «Москвиче» погибли мгновенно. Первый суд вину за ДТП повесил на погибшего водителя «Москвича», и только благодаря настойчивости отца Павлика, Саши, нашли спровоцировавшую это ДТП иномарку, и второй суд признал виновным в ДТП находившегося за ее рулем армянина, который этим судом и был осужден. Справедливость как бы восторжествовала, но сына Саше это уже вернуть не могло. Косте, другу Павлика, о его смерти так и не рассказали, сказали, что они с мамкой переехали жить в другое место, поэтому к бабушке Павлик больше приезжать не будет.

Это опять она – судьба. С ней все более-менее понятно, от нее не отвертишься, и ее не изменишь. Здесь странно другое, поведение участников этих событий в последние два дня. Они как будто, что-то предчувствовали, явно не осознавая этого, они как будто навсегда провожали Павлика, стараясь, чтобы эти дни ему максимально запомнились. А как Павлику не хотелось ехать на море, которое он никогда не видел? Тоже неосознанное предчувствие чего-то плохого? Одни загадки. Мистика какая-то.

Дядя Ваня

Он лежал на диване и смотрел в потолок. Старался ни о чем не думать, но грустные мысли сами лезли в голову. Многие ему завидуют, считают, что у него жизнь сложилась прекрасно. Ему уже исполнился девяносто один год, а он при ясной памяти и на своих ногах до сих пор ходит. Вырастил сына Николая и дочь Нину, есть внуки и правнуки. Чего еще желать в его возрасте? А ему очень тяжело и грустно. Кажется, еще совсем недавно он был незаменимым в селе человеком, как-никак единственный на три села ветеринарный врач. А теперь он никому не нужен. Тяжело это осознавать. Бывало, вызывали его к заболевшей скотине в любое время суток, и он ехал на вызов, и в дождь, и в пургу. Иногда такой режим работы выводил его из себя, и он ругался и матерился, но никому не отказывал, ехал в любое место и в любую погоду. Сколько животных он спас за свою жизнь? Не сосчитать. И люди были ему за это благодарны, и уважали. Обращались всегда не иначе как Иван Павлович, те, кто по моложе, звали дядей Ваней. С каким удовольствием он вернулся бы сейчас в это свое прошлое, и ездил бы в дождь и в пургу, в любое время суток на вызовы. Он бы даже не матерился на такую работу. Лежать целыми днями дома на диване и ничего не делать – это оказалось гораздо тяжелее.

А когда-то он был молодым, и проходил пешком до двадцати километров в день. Ничего, выдерживал. Только бывало придет из Гинеевки на обед, как уже просят прийти в Скрыпаи, там корова на ноги не встает, и, наскоро перекусив, Иван идет пешком в Скрыпаи. Тогда же он и со своей будущей женой Анютой познакомился. Вроде бы очень хорошая была девушка. Или он что-то очень важное тогда в ней не рассмотрел? Но со временем, Анюта превратилась в очень злую и вредную бабу Нюсю. Ох и намаялся же он с ней за свою жизнь, царство ей небесное. Его мать, добрейшую бабушку Харитину, Нюся почему-то люто ненавидела, и поедом его ела, если узнавала, что по дороге с работы он заходил к своей матери, которая жила на краю села, рядом с колхозной фермой, все в той же хатке, в которую ее переселили после раскулачивания. Иногда ему убить жену хотелось, так она его доводила. Но теперь, и это уже кажется мелким и незначительным.

Вспомнил, как потом он купил себе велосипед. Так уже можно было жить, это не то, что пешком по трем селам мотаться. Теперь, после обеда, он даже немного отдохнуть успевал. Сын подрос, и тоже на ветеринара выучился. Теперь их было уже двое, уже и выходные дни удавалось выкраивать. Но про сына Ивану вспоминать не хотелось. В отличие от отца, который никогда не пил на работе, да и в нерабочее время выпивал крайне редко, (а было ли у него это нерабочее время, когда могли вызвать в любой момент), сын не мог отказаться от рюмки водки, которую ему предлагали почти на каждом вызове. В результате, Николай спился, и Иван опять остался единственным ветеринаром на три села. А годы брали свое, уже и крутить педали велосипеда стало ему тяжело. Тогда колхоз выделил ему лошадку, которая находилась у него дома. Иногда он ездил на ней верхом, но чаще на телеге. С работой справлялся, казалось бы никуда не спешил, а везде успевал. По-прежнему поднимал скотину на ноги, промывал и запускал работать остановившиеся желудки. Почти до восьмидесяти лет работал. А когда и перестал работать, то тоже не сидел сложа руки и не лежал дома на диване, как сейчас, а помогал дочери и зятю по хозяйству, да что там помогал, все домашнее хозяйство было на нем. Вот только за последний год он сильно ослабел. Уже не может ни воды из колодца вытащить, ни скотину покормить, ни навоз убрать. Сам с трудом до туалета доходит. Странные люди, ну чему тут можно завидовать? И его мысли уносятся в прошлое. Вот говорят, что он прожил хорошую жизнь. А что там было хорошего? Что они знают про его жизнь?

Почему-то вспомнилось раскулачивание. Раскулачивать пришли, когда отца почему-то не было дома. Разрешили надеть на себя свою одежду и по маленькому узелку взять в руки, больше ничего брать не разрешалось. Мать одела одиннадцать своих детишек, в маленькие узелки положила немного хлеба и детское бельишко, себе же даже узелок не связала, так как руки у нее были заняты, на руках у нее была самая маленькая Паша, полгодика всего. Закутала Пашу в надетый на себя тулуп и все вышли на улицу, где их уже ждала телега. И тут, при свете морозного дня, старший разглядел, что на Харитине одет новый тулуп.

– Ну ка снимай тулуп, сучка кулацкая! – закричал он на мать.

Та стояла, явно не понимая, что от нее хотят. Не собираются же они раздевать ее на таком морозе? Но именно это они и хотели, уж больно добротным был новый тулуп. Один из активистов подскочил к растерянной матери и стал стаскивать с нее тулуп. Маленькая Паша выпала из рук матери в снег, и громко заплакала. Ваня подбежал и поднял сестричку на руки, вытирая снег с ее маленького личика, и успокаивая. А мать осталась на морозе в одной старенькой кофточке. Их всех погрузили на телегу и повезли на самый край села, где стояла маленькая, на данный момент ничейная хатка, возле которой их и выгрузили. Хорошо еще, что в своем селе оставили, а не вывезли на Урал, как других раскулаченных. А какие они кулаки? В хозяйстве была одна коровка и две лошадки. На то, что на эту одну коровку у них одиннадцать детей, никто даже не посмотрел. После раскулачивания некоторые дети умерли, другие погибли во время войны, в том числе на войне погиб и их отец. В итоге, после войны в живых их осталось пятеро: Николай, Федор, он Иван, Дуся и младшая Паша. Сейчас в живых осталось только двое: он и Паша, тоже уже вся больная.

И опять мысли уносят его в прошлое. Вспомнилось начало войны. Немцы пришли в село как-то совсем неожиданно. Только накануне вечером мобилизованных на фронт молодых ребят, в том числе и двух его старших братьев Петра и Михаила, построили в колонну и пешком отправили на Змиев, а уже на следующий день утром, в село пришли немцы. В тот же день и узнали, что отправленную колонну перехватили немцы и всех расстреляли. Ему тогда еще и четырнадцати не было, но его, вместе с другой молодежью, немцы отправили на работы в Германию. Там он четыре года работал у какого-то бюргера на ферме, ухаживал за коровами и поросятами, вместе с ними в подсобке и спал. Ему тогда повезло, голодным он никогда не был, всегда можно было съесть пару картошин из того корма, которым он кормил свиней. И немец был не очень злой, бил редко.

Все он выдержал, все пережил, но так плохо как сейчас, ему еще никогда не было. Он чувствовал свою ненужность, и это его сильно угнетало. Вместо помощника, каким он был в последнее время, он становится обузой для дочери и зятя. А ведь раньше на нем все держалось, и он даже думал, что без него они не справятся, и все развалится. Оказывается, он переоценивал свое значение, ничего не развалилось, справляются и без него, он им теперь только мешает. Зять делает вид, что все нормально, а дочь начинает на него покрикивать, то не там встал, то не там сел, везде он ей мешает, наверно у покойной матери научилось. Та, в последние годы своей жизни, постоянно на него кричала, он ей тоже везде мешал. Но тогда он еще мог куда-то уйти, чтобы не слышать всего этого крика и визга, а теперь уже никуда не уйдешь, ноги не носят, приходится все выслушивать и терпеть. О…ох, как это унизительно. А что будет дальше? Что будет, когда он не сможет и до туалета дойти? Нет, этого нельзя допустить, пока он еще кое как может ходить и распоряжается своим телом, нужно что-то решать. Он уже достаточно пожил, то, что будет дальше, это уже будет не жизнь, это будут сплошные мучения, как физические, так и моральные. К физическим болям за последний год он уже привык, постоянно болит все тело, он даже затрудняется назвать ту часть тела, которая у него не болит. А по ночам ноги так выкручивает, что уснуть невозможно, и он всю ночь ворочается, мешая спать дочери и зятю. Иногда слышит в свой адрес: «За день выспался, теперь ему не спится, и нам мешает». Им даже невдомек, что не спит он от боли. Но физических страданий он не боялся, а вот моральные страдания его страшили.

Он опять вспомнил сына Николая. Тогда, когда Николай повесился, он его осуждал, ведь это большой грех, наложить на себя руки. А теперь он его понимал. Николай уже не мог избавиться от пьянства и прекрасно это понимал, не хотел становиться ни для кого обузой, поэтому и решил вовремя уйти из жизни. Пора и ему принимать какое-то решение, пока еще он может что-то решать, потом будет поздно. Иван обул валенки, и, с трудом передвигая ноги, пошел в сарай. Ноги скользили по снегу, и он пару раз чуть не упал, а падать ему никак нельзя, самостоятельно он может и не подняться. С трудом добрался до сарая и сел отдохнуть на перевернутый ящик. Зачем сюда пришел, он еще точно не знал, так оглядеться, и посмотреть кое-что. На гвозде должны были висеть возжи, но их почему-то на месте не было. Вместо них на гвозде висел только налыгач, кусок веревки, длиной порядка двух метров, которым за рога привязывали корову.

– Маловато будет, – подумал Иван. – А может и хватит? Нужно примерить.

Он медленно встал, так же медленно подошел к гвоздю и снял веревку. Как он и ожидал, небольшая петля, которую надевали на рог коровы, уже была завязана. Он вернулся к ящику на котором сидел, встал на него, и перебросил веревку через балку, находящуюся над этим ящиком. Как можно выше завязал петлю на свободном конце веревки, продел в нее конец веревки с маленькой петлей и потянул веревку на себя. Петля подтянулась к самой балке и там остановилась, прочно затянувшись. Получилось вполне надежно, и веревки будет достаточно. Уставший Иван слез с ящика и опять сел на него передохнуть. Примерка закончена, теперь он отдохнет, снимет веревку, а потом воспользуется ею, когда придет время. Отдохнув, он опять полез на ящик снимать веревку, но не тут то было. Как же он ее снимет, если лестницы в сарае нет, а до затянутого возле балки узла он не дотягивается? И оставлять так веревку нельзя, дочь с зятем сразу обо всем догадаются.

– Что же делать? – задумался Иван, слезая с ящика. – А в чем собственно говоря проблема? Какая разница, сегодня, или через пару недель? Сегодня, пожалуй, даже лучше, никого дома нет, а позже, или помешают, или, не дай бог, до сарая дойти не сможет.

Иван опять залез на ящик, протянул веревку в маленькую петлю и набросил уже большую петлю себе на шею. Веревка получилась даже длиннее чем нужно, зря он боялся, что она будет короткой, придется ноги подгибать, иначе петля не затянется.

Иван перекрестился, мысленно попросил у Бога и людей прощения за свой грех, спрыгнул с ящика и подогнул ноги. Теперь дядя Ваня больше никому мешать не будет. Точку в своей судьбе он поставил сам.