Судьбы

Судьбы
Владимир Иванович Шлома

Жизнь человека коротка, далеко не всем удается дожить даже до восьмидесяти лет. Одни стараются жить вопреки даже непреодолимым трудностям, которые на них сваливаются, хотя это не у всех и не всегда получается. Другие же делают все от них зависящее, чтобы угробить свое богатырское здоровье и как можно быстрее отправиться на тот свет. У каждого своя Судьба. Ее не всегда можно выбрать, зачастую она определена заранее свыше, и как бы человек не бился, он не может ее изменить. В книге собраны рассказы о людях, живших и работавших рядом с автором, об их Судьбах. К одним из них Судьба была благосклонна, к другим нет. Судьбы всех этих людей интересны, некоторые весьма поучительны. В любом случае все эти люди заслужили, чтобы о них и об их жизни помнили. И не просто помнили, а чтобы потомки сделали выводы из их жизни, и не повторяли их ошибок. Тогда кому-то, может, и удастся изменить свою не очень благосклонную Судьбу и не пустить свою жизнь под откос.

Владимир Шлома

Судьбы

Судьба

В Советское время, когда в стране еще была идеология, пусть и коммунистическая, и было идеологическое воспитание подрастающего поколения, нас уверяли, что все в наших руках, и именно человек является кузнецом своего счастья. Тогда я в это тоже искренне верил, как и многие другие. Нужно хорошо учиться, хорошо работать, и придет успех, и ты всего добьешься, все у тебя будет прекрасно. Жизнь показала, что не все так просто. Хорошо учиться и хорошо работать конечно нужно, это – бесспорно. Но это только необходимые условия для успеха и счастья, но далеко не достаточные. Существует еще и Судьба, которая вносит свои, иногда решающие коррективы в жизнь человека. Не зря же говорят, что Человек предполагает, а Бог располагает. Об этом знали еще в древние времена. В Библии, в книге Екклесиаста, написано:

– «Не во власти человека и то благо, чтоб есть и пить, и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что это – от руки Божией»;

– «И обратился я, и увидел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не разумным – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их».

Далеко не все в руках человека, для достижения успеха мало быть умным и хорошо трудиться, для этого нужно по воле случая, как считал Екклесиаст, в нужное время оказаться в нужном месте. Или наоборот, не оказаться в это время в ненужном месте, что иногда даже более важно, чем первое. Все это и есть Судьба, и люди над этим не властны. Многие люди благодарили судьбу и отмечали свой второй день рождения, когда случайно опоздали на самолет, который потом потерпел крушение. Двое моих знакомых неожиданно спаслись от Чернобыльской радиации. По разнарядке военкомата, Анатолия и Ивана, на двух колхозных грузовых автомашинах, отправляли для ликвидации Чернобыльской аварии. Погрузка автомашин на платформы затягивалась, и мобилизованные водители без дела слонялись по железнодорожной станции. Анатолий с Иваном пошли обедать в буфет, и там выпили бутылку водки. Как нарушителей дисциплины, которым не место среди передовой молодежи, едущей на ликвидацию аварии, их, вместе с автомашинами, отправили обратно в колхоз. Они не были пьяницами, но, благодаря этой выпитой бутылке, они не попали в зону действия радиации и остались здоровыми, да еще и председатель колхоза выписал им премию за то, что автомашины вернулись в колхоз целыми и невредимыми. Не знаю, судьба это была, или обычное разгильдяйство, которое их спасло от Чернобыля, но они не попали в ненужное место.

А недавно я узнал, что умер мой товарищ Петр Попов. Это сообщение меня, как и других моих знакомых, шокировало. Петр всегда был спортсменом, никогда в жизни ничем не болел и был здоровее всех нас вместе взятых. Каждое утро, если не был на работе, он пробегал по двадцать километров и, на обратном пути, обязательно переплывал реку Оку, даже тогда, когда закрайки уже покрывались льдом. Участвовал во всех марафонах на 50 километров. Зимой каждый день бегал на лыжах. Не пил и не курил. Несколько лет назад купил участок земли и построил прекрасный загородный дом, в котором уже дважды собирал нас, своих товарищей, на праздники. Говорил, что собирается дожить до 95-ти лет, а потом в последний раз выйти в море на доске для серфинга, покататься и утонуть, чтобы его смерть считалась безвременной кончиной. И вот этот человек умер в полном расцвете своих сил, в возрасте 72-х лет, от коронавируса. В коронавирус Петр вообще не верил, считал все это выдумкой. Приглашал нас всех опять к себе в гости, в свою новую баню, но никто не согласился к нему ехать в такой период. И не зря, оказалось, что еще двое, из той компании, которую он приглашал, болели коронавирусом, но они выжили, хотя оба были намного старше Петра, да и особым здоровьем не отличались. А Петр, со своим могучим спортивным телом, с коронавирусом не справился, пролежал в реанимации несколько дней и умер. Это судьба. Она внесла свои коррективы в жизнь и планы Петра, и с эти ничего нельзя поделать.

Я уже тоже не молодой, примерно того же возраста, что и Петр, но далеко не такой здоровый. Многие из моих товарищей уже ушли из жизни. Некоторые сами выбрали свою судьбу, уделяя слишком много внимания водке, некоторым же судьба навязала свою волю, не считаясь с их желаниями и планами. Я не знаю, сколько еще отведено жизни мне, но под влиянием шока от смерти Петра, мне захотелось написать о судьбе некоторых моих товарищей и знакомых, которые жили и трудились рядом со мной. В последние годы жизни мама много мне рассказала о наших предках и родственниках. После смерти мамы, скорее всего, я единственный носитель этой информации. Хочется, чтобы их жизни не исчезли бесследно, чтобы какая-то память о них сохранилась. Скорее всего, это будут не очень веселые рассказы, но это уж как получится.

Семейная сага

Дед Степан и отец

Деда Степана я никогда не видел, знаю о нем только по рассказам отца Ивана. Даже фотографии долгое время не было, увидел я ее только пару лет назад. Первая жена Степана, Ульяна, умерла, когда Иван был еще совсем маленьким, он ее совсем не помнил. Степан женился во второй раз, на Елизавете, и появился еще один мальчик, Василий, на три года младше Ивана. Была жива еще и мать Степана, Василина, которая помогала вести небольшое хозяйство. Она держала свиноматку, и помогала Степану сводить концы с концами за счет продажи поросят. Жили бедно, но не голодали. Проблемы с едой появились в 1932 году, когда всех крестьян начали насильно загонять в колхозы. Даже бедные крестьяне не стремились попасть в колхоз, ведь при этом нужно было отдать в колхоз последнее, за счет чего с таким трудом, но выживали – последнюю корову и последнего поросенка. А жить то как после этого? Чем питаться? Ведь даже при панах крепостные, и те какую-никакую скотину держали. Как же можно малых детей без молочка оставить? Помрут ведь. Поэтому, вступать в колхоз и не торопились. Хаты периодически обходили «агитаторы», которые конфисковывали все съестное, что находили в хате. Начался голод. Елизавета готовила свекольник из молодых листьев свеклы и лебеды. Вместо хлеба делала лепешки, для чего доставала из тайника горсть зерна, которое толкла в ступке вместе с листьями липы, которые рвал и сушил Иван. Вот так и питались. Но это еще было не очень голодно, совсем худо стало, когда наступил 1933-й год. Зима, холод, на огороде больше ничего не растет. Весь собранный урожай конфисковали. Колхозные активисты выгребли из хаты все припасы подчистую, даже огонь в печке загасили, и забрали картошку, которая варилась там в чугунке. Пришлось вступать в колхоз, но лучше от этого не стало, зерно и конфискованные продукты не вернули. Оказывается, летом был еще не голод, вот теперь был действительно голод. Дети просили кушать, а дать им было совсем нечего. Заняли немного картошки у соседей, но если даже давать детям по одной картошине в день, надолго ее не хватит. Степан собрал вещи, которые были поновее, и пешком пошел в Нежин, чтобы обменять их на продукты. В Нежине ему повезло, на базаре встретился хороший человек, который пообещал дать за вещи зерна и сала, которых должно было хватить до весны. Нужно было только пройти к нему домой, и там все обменять. Степан с радостью согласился, больше такую цену за его вещи никто не давал. Как только зашли в дом к этому хорошему человеку, Степана сразу ударили по голове, и он потерял сознание. Когда очнулся, услышал разговор за стенкой:

– Ну что с ним дальше делать? – спросил чей то голос. – На колбасы?

– На какие колбасы? Там только жилы и кости, – возразил ему другой голос. – Вывези его куда ни будь подальше и выбрось.

Степан опять потерял сознание. Очнулся от холода на каком-то пустыре, босой, только в рваной нательной рубашке и кальсонах.

– Если бы кальсоны с рубашкой были поновее, их также бы сняли, – подумал Степан. – Слава богу, хоть нагота прикрыта. И хорошо, что очень худой, поэтому и живым остался.

Все тело болело, видимо его еще и избили. Вышел на дорогу и попытался сориентироваться, вроде бы дорога на Веркиевку, хотя в темноте можно и ошибиться. Но идти нужно в любом случае, иначе замерзнет. Дорога действительно вела на Веркиевку, хоть в этом повезло. За сколько времени прошел домой эти 18 километров, он не помнил, главное, что дошел. Долго болел, даже с постели не мог вставать, но к весне оклемался и начал потихоньку ходить. Соседи не дали помереть с голоду, чем смогли помогали продуктами. Потом стало полегче, на своем огороде кое-что вырастили, да и в колхозе в конце года немного зерна на заработанные трудодни выдали. Через три года родился еще один сын, Миша. Потом еще две девочки, Мария и Оля. Девочкам не повезло, обе умерли еще в детстве. Оле цыганка предсказала смерть от воды, поэтому за ней постоянно следили, чтобы она сама к воде не ходила. Как-то раз, когда в пруду стирали белье, она упала в этот пруд и чуть не утонула, но ее быстренько оттуда вытащили. Но дома, пока мать во дворе развешивала постиранное белье, Оля упала в корыто, в которое была налита вода для гусей, и захлебнулась. Ну как тут в судьбу не поверишь, похоже, того, что суждено, не избежать. Позже и Мария умерла от дизентерии.

С первых дней войны Степана и Ивана мобилизовали в армию. К тому времени Иван успел закончить девять классов и должен был идти в десятый, но не судьба, теперь нужно было изучать военную науку. Месяц ускоренной подготовки, и первый номер расчета для пулемета «Максим» готов. Сформированный батальон на фронт отправили пешком. В этом походе Иван и понял, как ему повезло, что он первый номер расчета, а не второй. Первый номер был вооружен наганом и нес сравнительно легкий ствол пулемета, а второй номер нес свою винтовку, да еще и тяжелющую станину пулемета. Маршем шли неделю, пока не пришли на фронт. Солдаты были настолько уставшие, что на марше спали на ходу. Были случаи, что при повороте дороги, спящие солдаты продолжали идти прямо, в то время, как весь строй сворачивал направо или налево. На передовой заняли окопы, которые освободил батальон, на смену которому они пришли. Было временное затишье, и солдатам удалось немного отдохнуть и выспаться. Возникающие время от времени перестрелки серьезными событиями не считались, но они помогли молодым солдатам постепенно привыкнуть к свисту пуль. Потом было контрнаступление, освободили несколько сел в Новгородской области, но удержать занятые позиции не смогли, и откатились назад, оставляя недавно освобожденные села. Наступила зима, очень холодная. Солдатская шинель конечно теплая, но не настолько, чтобы согревала в холодном окопе, где даже огонь нельзя развести, чтобы согреться. Обувка тоже не радовала, сапог не было, только холодные ботинки с обмотками. Солдаты, лежа в окопах, от холода зуб на зуб не попадали. Хотелось побегать или хотя бы подвигаться, чтобы согреться, но даже пошевелиться лишний раз боялись. Позиции были под прицелом немецких снайперов, одно заметное для снайпера движение, и ты покойник. Поэтому мерзли, но терпели, и, как ни странно, простудных заболеваний не было.

В январе 1942 года началось наступление по освобождению Старой Руссы. Опять с боями пошли вперед и освободили несколько деревень. Было много раненых и убитых, но вперед потихоньку продолжали двигаться. Потом опять отступали, оставив несколько деревень. В середине февраля началось новое наступление. На этот раз немцы отходили быстро, почти без сопротивления, и за неделю удалось продвинуться довольно далеко. Заняли позиции на опушке какого-то леса и окопались. Иван понял, что наступление приостановилось, и возможно на этой позиции пробудут долго. Чтобы не повторять прошлых ошибок, когда в окопе нельзя было пошевелиться, выкопали окоп для двоих в полный рост, недалеко от большой сосны, установили пулемет и стали ждать контрнаступления немцев. Через пару часов налетели самолеты и начали бомбить лес, в котором занял оборону полк. Бомбили весь остаток дня и всю ночь. От леса почти ничего не осталось. Бомба упала и по другую сторону сосны, возле которой находилась огневая точка Ивана. Сосну выворотило с корнем, и она упала на окоп, придавив пулемет и корнем раздавив второго номера. Выбраться из окопа самостоятельно не получилось, на крики о помощи никто не отзывался, еще и саперная лопатка снаружи осталась, вчера, при рытье окопа, так устали, что про нее забыли.

Утром, как только рассвело, в полной тишине послышался лай собак и немецкая речь. Иван не мог понять, откуда здесь взялись немцы, ведь боя не было, после окончания бомбардировки ни одного выстрела не прозвучало. Собаки учуяли Ивана, и немцы подошли к заваленному сосной окопу.

– Хендэ хох! – прозвучала команда.

Иван поднял руки вверх. Немцы схватили его за руки, и выдернули из окопа, превратив его спину в сплошной синяк, от протаскивания между краем окопа и сосной. Пленных собрали на опушке леса, набралось десятка два солдат, значит почти весь полк погиб под бомбежкой, поэтому и боя не было, и выстрелов не было слышно.

А дальше концлагерь, из которого водили на работы в каменоломню. Кормили один раз в день, только вечером, и то не всех, а только тех, кто установленную норму выполнил. Давали похлебку, сваренную из гнилой картошки и свеклы. В основном это была теплая водичка с запахом картошки и свеклы, сама картошка попадалась очень редко. Хлеб вообще никогда не давали. Но пленные и этому были рады, умирать голодной смертью никому не хотелось. В бараке, где жили пленные, у Ивана обнаружился земляк, парень немножко старше его, из соседнего села. Дальше решили держаться вместе, так легче будет выжить.

В лагере военнопленные готовили побег, для чего рыли подкоп под нарами, находившимися через трое нар от тех, на которых спал Иван. Работали по ночам и достаточно тихо, по крайней мере, об этом подкопе Иван ничего не знал. Но немцы о нем каким-то образом узнали. Перед бараком построили всех военнопленных, из строя вывели и построили в одну шеренгу тех, которые спали на нарах с подкопом, а также тех, которые спали на пяти нарах справа и слева от них. Иван оказался среди построенных. Объявили, что за попытку побега будет расстрелян каждый второй из построенных, так как они не могли не слышать, как делают подкоп. Для устрашения расстреливали здесь же, выстрелом в затылок. Иван мысленно попрощался с жизнью, но судьба была к нему благосклонна, упали два товарища, стоявшие справа и слева от него, а он остался стоять. Вот на этот раз ему действительно повезло.

Через полтора года часть военнопленных, в том числе Ивана и его земляка, перевезли в другой концлагерь, расположенный на территории Чехии. Здесь военнопленные работали на шахте. Чешские шахтеры долбили уголь, а военнопленные грузили уголь в вагонетки и отвозили. В лагере по-прежнему кормили похлебкой один раз в день, но здесь было намного легче, чем в первом лагере. Жёсткой нормы выработки здесь не было, просто нужно было вывезти весь уголь, который нарубят шахтеры, кроме того, немцы под землю не спускались, пленные работали не под дулами автоматов, а это очень много, по крайней мере под землей можно было не бояться за свою жизнь. А еще шахтеры брали с собой под землю обеды: бутерброды и чай или кофе в термосах. Поскольку немцев рядом не было, шахтеры отдавали часть своего обеда военнопленным. Больше опасности умереть от голода тоже не было. В конце 1944 года шахтеры сообщили военнопленным, что Советская армия уже вошла в Чехословакию, освобождение уже было близко, и все его ждали, и военнопленные, и чехи. Но наступил 1945-й год, а освобождения все не было. Как-то ночью, весь концлагерь погрузили в вагоны и куда-то повезли. Через два дня где-то выгрузили. Опять какой-то концлагерь, с такими же бараками. На работу больше не водили, но и не кормили. Кормить начали дня через три, все той же свекольной похлебкой. Потом опять начали водить на работы, на этот раз что-то грузили. В мае этот концлагерь и освободили американцы. Всем освобожденным военнопленным предлагали остаться работать в освобожденной Германии, стращали, что на Родине их ждет расстрел, как изменников, сдавшихся в плен. Но Иван с земляком решили ехать домой, будь, что будет.

В Советской зоне оккупации их, прежде всего, поместили в фильтрационный лагерь. Здесь их уже было трое, к ним присоединился еще один товарищ, который был с ними во всех трех лагерях. Начались постоянные допросы: как попали в плен, где находились в плену, чем занимались. Следователи менялись, но вопросы задавались одни и те же. После таких допросов некоторых бывших военнопленных начали перемещать на соседнюю территорию, отгороженную от первой сеткой. Говорили, что переведенные туда путались в показаниях и не прошли проверку, скорее всего они пойдут под расстрел. Как-то Иван с земляком увидели за сеткой и своего третьего товарища. Подозвали его к сетке и спросили, почему он там оказался. Оказалось, что он забыл название первого концлагеря, где они были. Иван с земляком пошли к коменданту лагеря, объясняя, что произошла ошибка, этот товарищ был все время с ними, просто у него память плохая. Мужика спасли от расстрела. Тех же, кто прошел проверку, изменниками не считали, но в том, что попали в плен, они конечно же были виноваты, и свою вину должны были искупить честным трудом. Искупать вину Ивана отправили на Донбасс, где он и проработал несколько лет шахтером.

Домой Иван вернулся в конце 1947-го года. За время его отсутствия, дома очень многое изменилось. В 1942-м умерла его мачеха Елизавета, и дети остались одни. Василию тогда было 15 лет, а Михаилу всего шесть лет. Веркиевка в то время была под немецкой оккупацией, и судьбу детей решал немецкий комендант. К счастью, он оказался нормальным человеком, предложил местным девушкам, которых должны были отправить на работы в Германию, остаться с этими детьми. 18-ти летняя девушка Ксения Момот согласилась ухаживать за детьми. После освобождения Веркиевки, местные жители написали командиру части, в которой служил Степан, и сообщили о том, что его жена умерла, и дети остались одни. Командир части также оказался нормальным человеком, поскольку Степану уже было больше шестидесяти лет, то его демобилизовали, и в конце 1943-го он вернулся домой. Но Иван его не застал, здоровье его было сильно подорвано, и он умер до возвращения Ивана. В доме жила Ксения с двумя ребятами, к которым она относилась как настоящая мать. Ребята к ней также привязались, но у Ивана с Ксенией отношения не сложились. Ивану нужно было искать свое жилье. В скорости он женился на Марии и переехал жить к ней, а потом родился и я.

Отец закончил курсы садоводов и стал прекрасным специалистом в своем деле. Все сады, посаженные в колхозах им. Ленина и им. Сталина, (в последствии колхоз «Заря коммунизма») его рук дело. Василий после войны поступил в военное училище и стал офицером, а Михаил, когда подрос, поступил в ФЗУ (фабрично-заводское училище), и выучился на экскаваторщика. Ксения замуж не вышла, но в 1949-м году родила себе сына, Сергея, и жила вполне счастливо. Василий и Михаил всегда ее навещали, когда приезжали в Вертиевку, но отец с ней отношения не поддерживал. Я с Ксенией никогда не встречался, но хорошо знал ее сына Сергея.

Земляк, с которым отец был в плену, к нам заезжал каждый год. Со своего села он ездил в лес за дровами через Вертиевку. Раньше наше село, а до революции сотенный казацкий городок, называлось Веркиевка, по имени казака Веркия, его основавшего. После войны село зачем-то было переименовано в Вертиевку. Так вот, на обратном пути из леса, этот мужик всегда заезжал к отцу, один или два раза в году. К сожалению, я не запомнил ни имени его, ни фамилии. Кажется, он был из села Кошеливка. Лошадка, запряженная в нагруженный хворостом воз, стояла на улице возле двора и жевала положенное ей сено, а отец с земляком выпивали по рюмке и подолгу беседовали, сидя за столом. Им было, что вспомнить, и о чем поговорить.

Василий, мой дядя, был уволен из армии при Хрущевском сокращении, в звании старшего лейтенанта. После этого закончил медицинский институт и долгое время работал врачом. Было у него два сына, Витя и Петя. Был у дяди небольшой недостаток, он был неравнодушен к выпивке, что его и сгубило. Как-то его обнаружили в своем кабинете мертвым, а рядом стояла канистрочка со спиртом.

Дядя Миша спиртным не увлекался, предпочитал выпить немного пива, чем пить водку. Сначала работал экскаваторщиком при строительстве Кременчугского водохранилища, а затем бригадиром экскаваторщиков. Здоровье потерял по нелепой случайности. При опрыскивании картофеля от жуков-колорадов с помощью заплечного ранцевого распылителя, на баке давлением сорвало крышку, и часть ядовитого раствора вылилась ему на голову. После этого он начал слабеть и слепнуть. Перед смертью ему захотелось побывать в Вертиевке, и его сыновья, Володя и Гена, выполнили его просьбу, свозили в Вертиевку. О его смерти я узнал из письма, полученного от отца, недели через две после его похорон. Получив письмо, я вспомнил сон, который я видел, как раз две недели назад. Мне приснилось, что я внезапно обнаружил отсутствие второго коренного зуба. То, что у меня нет одного коренного зуба, я знал, а вот куда девался второй коренной я не мог понять, я не помнил, чтобы он выпадал. Теперь значение сна стало понятным. Дяди Васи уже не было, а теперь и дядя Миша умер, причем о его смерти я узнал с опозданием. Вещие сны, все-таки, бывают, только не всегда удается понять их значение.

Дед Карпо и баба Татьяна

Казак Легейда Мусий и его жена Василина, в девичестве Проценко, женили своего единственного сына Йосыпа на Кичко Татьяне, молодой и красивой девушке. Мусий был не очень богатый, но и не бедный казак. Его предки, вместе с еще двумя десятками казаков, пришли в Веркиевку из Запорожской Сечи, после ее разорения Петром Первым. Большинство сторожевых казаков тогда вместе с семьями ушли в Белоруссию, а эти осели в Веркиевке, образовав новую улицу на краю села, которая стала называться Выгонь. Скорее всего, это производная от слова выгон, места, куда выгоняли пастись гусей и мелкий скот, название этого места на местном диалекте. У Мусия было свое небольшое хозяйство: пара лошадей, коровы, свиньи, овцы, гуси и куры. В общем, семья не бедствовала. У молодых родился сын, Карпо, здоровый и крепкий мальчик. Все складывалось как нельзя лучше, за будущее можно было не волноваться, наследники были здоровыми, а сын очень трудолюбивый, такой хозяйство не разбазарит, а еще и приумножит. Хотя думать о старости Мусию было еще и рановато, он еще и сам был в силе. Вот недавно, он на своих плечах принес домой с Рокиты, куда выгоняли пастись домашнюю живность, заболевшую свинью, а это ведь почти за две версты. Ну не идти же было из-за этого за лошадью, забросил свинью на плечи, и понес. Силы еще есть.

Беда пришла неожиданно, оттуда, откуда ее не ждали. Йосып поехал в лес за хворостом, а оттуда его привезли мертвым. Сейчас уже невозможно установить, что там произошло, известно только, что его зарубил топором панский объездчик по фамилии Шлома, потомки этого объездчика потом жили недалеко от нас, рядом с Толей Шустером. Похоронив единственного сына и погоревав по нем, стали жить дальше. Но Мусию было жаль свою невестку Татьяну, которая стала вдовой в двадцать лет, и он решил оставить внука на воспитание себе, а ее выдать замуж. Через пару лет и жених нашелся, Прохор Примак, из села Вересочь. Сыграли свадьбу, и гости, на двух санях, запряженных украшенными разноцветными лентами лошадьми, увезли Татьяну в Вересочь к ее новому мужу. Сосед, дед Николай, который и рассказал мне об этих событиях, тогда еще мальчишка, вспоминал, что бежал за санями аж до конца улицы, так ему не хотелось отпускать Татьяну. В новой семье у Татьяны еще родилась дочь Мария. Татьяна доводилась мне прабабушкой, и мы с мамой ездили к ней в гости. Она прожила самую долгую жизнь из всех родственников, которых я знаю, и умерла в 96 лет.

А маленький Карпо подрастал, воспитываемый дедом и бабкой. Пришла пора и ему жениться. Постаревший к тому времени Мусий нашел и ему невесту, Крошку Татьяну, которая по линии его жены Василины приходилась Карпу троюродной сестрой. Татьяна была на четыре с половиной года старше Карпа, но это ничего, зато из хорошей семьи и образованная, к тому же, дальние родственники. Свое хозяйство потихоньку хирело, после смерти сына и выдачи замуж невестки Татьяны, рабочих рук не хватало, они с женой были уже старенькими, да и смутные времена наступали, в Петербурге произошла революция. Сыграли свадьбу, и через год Татьяна родила дочь Марию. А еще через полгода Карпа, вместе с соседом Николаем, мобилизовали в Красную армию и отправили воевать с белыми. Военную форму и винтовки им конечно выдали, а вот сапоги нет. Родители Николая, и еще одного мобилизованного, были побогаче, и смогли купить сыновьям сапоги, а у Мусия денег на сапоги для внука уже не было. На фотографии, сделанной перед отправкой на фронт, запечатлены три бравых воина, Николай и незнакомый парень в сапогах, и рядом с ними босой Карпо.

С гражданской Николай и Карпо вернулись целыми и невредимыми, и в 1928-м году у Карпа родилась еще одна дочь, Антонина, а у Николая также родилась дочь, Людмила. Пока Карпо воевал, хозяйство окончательно пришло в упадок, поэтому, когда начали всех загонять в колхоз, отбирая последние крохи у нежелающих вступать, ему терять уже было нечего, и он сразу вступил в колхоз. Решение оказалось правильным, семья избежала голода в 1933-м году, у колхозников последние крохи хлеба не отбирали, как у единоличников. Старшая дочь Мария выучилась на учительницу и работала учительницей младших классов в селе Зруб, это в сторону Киева, за Бобиком. Далековато конечно, поэтому домой приезжала редко.

Не успели как следует встать на ноги, как новая напасть – война. В первые же дни войны Карпа опять мобилизовали, и отправили на фронт. Жена осталась одна с 13-ти летней Антониной. Мария по-прежнему работала в Зрубе, и вернулась домой только после того, как село оккупировали немцы и школу в Зрубе закрыли.

Летом 1945-го вернулись домой Карпо и сосед Николай. Николай был живой и здоровый, избежал даже ранений, а Карпо приехал весь израненный. Но все равно, это была радость, ведь вернулся. Больше половины мужиков из села вообще не вернулись. Ни о какой работе речь конечно не шла, все осталось на женских плечах. Сначала Карпо хотя бы по хате и в туалет сам ходил, а потом вообще слег, а в конце января 1947-го года помер. Татьяна с дочерями опять осталась одна. От Марии, правда, теперь уже была помощь, она жила дома и работала учительницей в начальной школе, деньги, хоть и небольшие, но приносила, на пропитание хватало. Жених Марии погиб на фронте, мужики в селе были в дефиците, поэтому, выйти ей замуж было почти нереально, тем более, что скоро будет тридцать, а вокруг молоденьких девушек полно. Но ей повезло, к ней посватался вернувшийся с Донбасса Шлома Иван, совсем молодой, на пять лет моложе ее, и она вышла за него замуж. Своей хаты у Ивана не было, и он пришел жить к Марии, то есть, в примы. Первым на свет появился я, а через два года Алла. Бабушка Татьяна умерла в мае 1954-го года, в возрасте шестидесяти лет. Когда она лезла на чердак, под ней сломалась лестница, и, при падении, она сломала шейку бедра. С таким повреждением в то время долго не жили. А в декабре этого же года родился наш младший брат, Виктор, или Талик, как называла его мама.

Мать и отец

Свое детство, и нашу жизнь в то время, я описал в «Воспоминаниях», поэтому повторяться не буду. Здоровье у мамы было неважное, были какие-то проблемы с желчным пузырем и желудком, но лечилась она сама, народными средствами. Периодически делала какое-то слепое зондирование, чтобы стимулировать отток желчи из желчного пузыря. Для этого она выпивала два стакана минеральной воды и ложилась на горячую грелку, через час ей становилось лучше, и она опять могла работать. Позже появились еще и проблемы с желудком, но времени обследоваться у нее не было. Кто-то ей посоветовал, в период сильных болей в желудке, по утрам натощак выпивать столовую ложку не разведенного спирта. Этим она два десятка лет и спасалась от сильных болей. Но в 2000-м году боли стали невыносимыми, и ее положили в Нежинскую больницу, в Вертиевке к тому времени больницу уже закрыли. В это время я с женой и приехал в Вертиевку в отпуск, и мы навестили маму в больнице. Как только она увидела нас, сразу стала уверять, что ей уже намного лучше, что она выздоровела, и стала проситься, чтобы ее выписали. Врачи были категорически против выписки, и мы уговаривали ее оставаться в больнице, но, несмотря на все уговоры, она написала расписку об отказе от дальнейшего лечения, и уехала вместе с нами домой. Несколько дней она чувствовала себя терпимо, но потом боли резко усилились, настолько, что терпеть их она больше не могла и согласилась ехать в больницу. Хорошо, что в этот день к нам в гости из Киева приехал Галин брат Володя, на его машине мы и отвезли маму обратно в больницу. Хирург, осмотревший маму, сказал, что ее нужно как можно быстрее оперировать. Боли были настолько сильными, что мама уже была согласна и на операцию, лишь бы они прекратились.

Следует пару слов сказать о том, что представляла украинская больница в те годы. В Советское время такое даже представить себе было невозможно. Прежде всего, постельное белье и посуду для еды нужно было везти с собой. Все назначаемые медикаменты, в том числе таблетки, ампулы для уколов, шприцы, бинты, салфетки, все нужно было покупать самим. Хорошо еще, что хоть кормили бесплатно, хотя и очень плохо. Нам с Таликом хирург написал длинный список всего необходимого для проведения операции, в том числе кровь нужной группы и плазму, иголки и нитки для наложения швов, и мы пошли по аптекам, все это покупать. Часа через четыре хождения по аптекам, все было куплено. В моей голове невольно возник вопрос: «А как они экстренные операции делают?», ведь, пока родственники будут бегать, как и мы, по аптекам, больной помрет.

Операция шла долго, больше четырех часов. Мы с Таликом сидели в столовой больницы и в тревоге ожидали ее окончания. Появились нехорошие предчувствия, уж больно долго она шла. У мамы был диабет, и хотя она была на таблетках, а не на инсулине, я очень опасался за исход операции, ведь заживляемость при диабете очень плохая. Но вышел хирург и нас успокоил, сказал, что операция прошла успешно. Главное, по его словам, что нет рака. Пришлось вырезать превратник и пришить кишку прямо к желудку, так как на месте превратника образовался многослойный рубец, как будто имевшуюся в этом месте язву чем-то многократно прижигали. Я понял, что это результат маминого лечения язвы спиртом. Ну и так хорошо, она ведь с этой болезнью больше двадцати лет держалась. На следующий день нас с Таликом пустили к маме в реанимацию, так как через день мне уже нужно было уезжать домой, но перед отъездом нужно было обязательно увидеться с мамой, и нам пошли навстречу. Мама была в сознании и сказала, что после операции ей лучше не стало, боли только усилились, но я ее попытался успокоить, сказал, что еще ничего не зажило, поэтому и болит, потом будет легче. Я действительно в это верил, и, со спокойной душой, уехал домой. Но перед моим отъездом отец нам сказал, что мама домой не вернется, ему сон плохой приснился, будто бы по улице идет стадо коров, а у нас во двор открыты ворота, и все стадо заходит к нам. Это люди на похороны придут, пояснил он.

На второй день после моего приезда домой, пришла срочная телеграмма от Талика, в которой сообщалось, что мама умирает. Мы с Галей сели в машину и вечером выехали в Вертиевку, еще надеялись застать маму живой. На рассвете к нам в лобовое стекло врезалась маленькая птичка, и поскольку скорость была больше 100 км/час, то наверняка разбилась.

– Это мама знак подала, – сказал я Гале, – она умерла.

Больше торопиться было некуда. В Конотопе остановились передохнуть и купили для племянницы Иры какую-то мягкую игрушку, которых здесь продавалось великое множество, а у Иры на следующий день был день рождения. Когда мы приехали, гроб с маминым телом уже стоял в большой комнате, и какая-то женщина читала возле него молитвы. Узнали, что у мамы, на фоне диабета, начался перитонит, и спасти ее не удалось. Постояли немного возле гроба, мама лежала спокойная и умиротворенная, теперь у нее уже ничего не болело. Но нужно было помогать Талику готовиться к похоронам, прежде всего позвать на похороны родственников и знакомых. Нужно было что-то делать, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Поехали с Таликом приглашать на похороны родственников, я и не знал, что их у нас так много, я ведь раньше много раз проходил мимо домов многих из них, но даже не предполагал, что это наши родственники. А Талик, оказывается, об этом знал. За два года до этого я интересовался у мамы нашими родственниками и записал все сведения о них, которые мама помнила, а помнила она очень много, вплоть до того, как зовут детей и внуков родственников ее возраста. У меня такой памяти нет, и никогда не было. После объезда родственников, привезли столы для поминок, но их оказалось мало, пришлось изготовить еще два. Маму похоронили на следующий день, проводить ее в последний путь пришло много людей, в том числе и ее бывшие ученики. И она ведь их всех помнила, знала кто куда поступил, и кем сейчас работает.

Отец на людях держался нормально, не подавал вида, что ему тяжело, но на поминках на девять дней все заметили, что он шаркает ногами, ноги высоко у него уже не поднимались и при ходьбе цеплялись за землю. После похорон жены он начал резко сдавать. Как-то раз, он чистил свеклу на дальнем огороде, в ста метрах от дома. Прийти домой самостоятельно он уже не смог, отказали ноги. Больше со двора он уже не выходил. Последние два года он вообще не вставал. На мой вопрос, что у него болит, ответил, что болит всё. Я приезжал к нему на восьмидесятилетие. Как участника войны его наградили орденом Отечественной войны 1-й степени, но это его уже не радовало.

– Зачем он мне теперь? – сказал он. – Нужно было награждать, когда молодым был.

Умер он через пять с половиной лет после смерти мамы, в возрасте восьмидесяти с половиной лет. Похоронены они радом, и я всегда навещаю их могилки, когда приезжаю в Вертиевку. Светлая им память.