Три Ярославны

А варяги в это время бегут с гробом наперевес все быстрее, и вот они уже летят так, что ноги их не успевают касаться земли. И с разбега, как тараном, ударяют гробом по закрытым дверям мечети, и двери разлетаются в щепки.

Чудин перевел дух и говорит:

– Тяжеленек был покойничек, – и вместе с другими вбегает в мечеть.

Но здесь они видят, что никого в мечети нет, кроме старого муллы, в страхе творящего молитвы.

Харальд говорит:

– Обманул, обрезанный пес.

– Где эмир? – спрашивает Ульв муллу.

Тот, трясясь, отвечает:

– Не знаю, не видел, не помню.

– Так полежи, вспомни, – сказал Ульв и проткнул мулле брюхо насквозь. Чудин хотел отвести меч Ульва, но не успел и с укором говорит:

– Попа-то зачем?

– Каков приход, таков и поп, – отвечает Ульв.

В это время снаружи слышится:

– Молите пощады, неверные!

Харальд смотрит и видит, что к мечети со всех сторон идут сарацины, и их вдесятеро больше, и с ними человек с кривой саблей в руках и в эмирской чалме.

Теперь надо сказать о Георгии Маниаке. Он стоял на холме и смотрел издали на Сиракузы, окруженный своими воинами.

– Много взял на себя Харальд, – усмехается Маниак. – Еще никто не покорял города сотней воинов.

Прошло еще сколько-то времени, и Маниак говорит:

– Совесть воина мне не простит, если не выручу хвастуна.

И он садится на коня и мчится к Сиракузам во главе своих всадников. И вид скачущего войска грозен и красив.

Маниак подъезжает к городу и слышит, что там тишина, и видит, что ворота закрыты, а перед воротами стоит черный козел.

– Плохой знак, – говорит стратиг. И кричит своим громовым голосом, от которого лошади шарахаются в стороны: – Эй, Харальд, мужайся, здесь я, Маниак, я пришел к тебе!

Тут открываются ворота, и Маниак видит Харальда, усталого, в иссеченных доспехах, с обломком кривой сабли в одной руке и с окровавленным мечом – в другой.

– Заходи, Маниак, – говорит Харальд. – Будешь первым гостем у меня в Сиракузах.

В этом городе Харальд взял большую добычу. Серебряные вазы и чаши, золотые кубки и блюда, драгоценности и мешки с монетами были грудой сложены на берегу, чтобы внести их на корабль.

И Феодор-живописец сидел возле груды, любуясь добытым. Возьмет то блюдо, то ожерелье и говорит:

– Диво дивное! Истинно, сему цены нет. Гляди-ка, Ульв, дева по ожерелью скачет, имя ей Артемида, и с ней охотники, изваяны как живые, чудится даже, рог слышен.

Ульв одноглазый послушал и говорит:

– Не слышу никакого рога. Эй, торопитесь, – кричит он грузящим судно. – Нас в Мессине к вечеру ждут.

Варяги забегали быстрее – и тут на берегу появляется Андроник, патрикий, с гемилохитом и воинами.

– Куда так спешишь, Харальд? – говорит он.

Харальд отвечает:

– Хочу выйти засветло. А тебе что за дело?

Андроник говорит:

– Разве ты забыл, что по договору тебе положена только четверть добычи, а остальное – Византии?

Харальд говорит:

– Если бы не я – не видать Византии Сиракуз.

Андроник говорит:

– Они уже принадлежат Империи, и с ними – три четверти добычи. Таков договор, ты сам скрепил его клятвой на мече, а варяги ведь не изменяют клятве?

Харальд помолчал и говорит:

– Что ж, ты прав. Бери. – И отошел.

Тогда воины Андроника идут к добыче с мешками и начинают их набивать, три веди беря себе, четвертую оставляя варягам.

Ульв говорит:

– Я смотрю, твои люди хитрят, грек. В вашей доле вещи тяжелее.

Гемилохит хотел возразить Ульву, но Андроник велел ему молчать и говорит:

– Возможно. Я сам за этим прослежу.

И он начинает отбирать вещи, но тут Феодор-живописец вскакивает и кричит:

– Не верь греку, Харальд! Не все дороже, что тяжелей!

Андроник засмеялся и говорит:

– Разве это тонкое ожерелье не дешевле литого блюда?