К какому общественному классу бы его отнести? Похож ли он на состоятельного человека? Пожалуй, нет. Скорее на мелкого предпринимателя, который никак не может выйти на высокую орбиту. Впрочем, решила Лайза, крокодил тоже может летать, только очень низко и недалеко.
Пётр (так его, оказывается, звали) заплатил за ланч. Расплачиваясь, денег не жалел, дал официанту хорошие чаевые. Лайза оценила его щедрость. В таких случаях у нее что-то сладко сжималось внизу живота и там становилось тепло. Первый раз это произошло далекой зимой, когда ей было 9 лет: на крыше сарая (они бегали с ребятами по крышам) она нашла кем-то брошенный кошелек. Кто его туда зашвырнул? – неизвестно. Кошелек, конечно, был пуст, но Лиза на всю жизнь запомнила то сладостное чувство, очень близкое к оргазму (хотя она тогда не имела понятия, что такое оргазм), когда увидела на белом-белом снегу черную мокрую кожу и блестящие металлические рожки с шариками. Как знать, не этот ли фрейдистский образ кошелька как вместилища–влагалища лег первым кирпичиком в здание её будущей взрослой жизни. Она училась, мечтала быть врачом, а подсознание усмехалось. Оно-то знало: у тебя сформировалось сознание проститутки, и значит, быть тебе проституткой. Кошелек – деньги – пизда, такая вот связь.
Наевшись, напившись, напевшись, они вышли из караоке-бара в середину зимнего дня. Прополоскали альвеолы холодным кислородом начинающейся зимы. В воздухе кружился совершенно фантастический снег, занося средневековые замки и стеклянные призмы современной Москвы. Мос! Ква! Хотелось квакать! Или плакать. Или хохотать! У Лайзы было пр-р-рекр-р-расное н’строение. Оказывается, можно иметь хорошее настроение и, не взбадривая себя наркотой. Главное, встретить хорошего человека.
Приобняв девушку за плечи, человек с библейским именем повел её в неизвестную даль. «Куда мы идем?» – «Тут близко». «У тебя здесь офис или дом?» – «И то и другое». «Ты живешь, где работаешь?» – «Я работаю, где живу». «Яс-с-сненько. Ты знаешь, у меня анал… анал-л-логичная сит’ация… си-ту-а-ци-я… Слушай, Пётр, Петя, Петенька… я вообще в доску пьяная. Так что имей это в виду, когда будешь в-в-водить в меня… тьфу… меня вводить в курс дела… и особо меня не кантуй… А впрочем, кантуй не кантуй, а сам знаешь, что получается… ха-ха-ха… какое здесь у вас эхо. Старые подъезды… а где цветы, где ковровые дорожки? Трудящиеся все спидздили?.. пардон, моветон, шерше ля фам… Привет, барбос… Хороший у вас швейцар… с бакенбар…бардами… Пётр, а у тебя есть халат с бранденбургами?» – «Есть». «Люблю мужчин в халатах, это как-то по-японски. Впрочем, можно и без халатов, дай Бог, чтобы хоть по-русски-то получилось… ой, что-то я разболталась. А ты немногословен. Ты краток, как на допросе… Слушай, а куда мы едем в этой железной клетке?» – «Уже приехали». «Слушай, Пётр, ты с этими ключами у двери, как Апостол Пётр у врат рая… ну, отворяй дверь в рай» – «Прошу».
Глава 5. БАСКЕРВИЛЬ-ХОЛЛ
Едва она переступила порог квартиры Петра, как сразу протрезвела. И тут же увидела, как в темноте прихожей горит уголек на корпусе подзарядного устройства. Ну, так и есть – мобильник Петра заряжался.
Хозяин квартиры дернул за шнурок – зажегся свет. Гостья огляделась. Под ногами лежал зеленый коврик с золотой надписью «Добро пожаловать». Об этот коврик даже жалко было вытирать ноги, такой он был чистый. Стоя с краешку, гостья наклонилась (хозяин любезно её поддержал за талию), расстегнула молнии на своих сапожках, скинула их, остроносых, поставила аккуратно в уголок. Петр таким же галантным манером помог ей снять куртку и под локоток препроводил в комнаты.
Собственно, была всего одна комната, но преогромная, а диагонально постланный ламинат, делал её еще просторнее. Беленые кирпичные стены в английском стиле. Модный стеллаж из натурального дерева, в меру уставленный книгами. Краснокожий с фиолетовым оттенком диван, с глубокими впадинами и кнопками молчаливо беседовал в компании пары кресел такой же упитанности. У эркерного окна – стол обтянутый все той же кожей. На столе стоял компьютер с плоским монитором. Одноногое, пятипалое рабочее кресло анатомической конструкции, казалось, ждало хозяина, любезно расставив мягкие подлокотники.
Лайзе обстановка понравилась. Солидно, сдержано, стильно. Настоящий мужской интерьер. Петр ушел на кухню, очевидно, готовить кофе, а гостья продолжила осмотр мужского гнезда. Над диваном висела картина, писанная маслом, кажется, подлинник. На картине изображен был старинный паровоз с гигантской трубой, большими яйцеобразными фонарями и огромным скотоотбрасывателем. Паровоз увлекал фиолетовые вагоны в грозовую степную ночь, примешивая свой дым с проблесками искр к косматым тучам. Для Лайзы все эти фрейдистские мотивы были более чем понятны. Дымящийся фаллос – мечта мужчины. Она усмехнулась и перешла к другой стене. Там висела в роскошной раме олеография Ван Гога «Арлезианка». Ну, это уже банально.
Лайза выглянула в окно. От горячего её дыхания холодное стекло запотело. И все же через этот флер было видно, как сквозь метель мчатся стада машин и как, рискуя жизнями, перебегают им дорогу люди.
Возвращая внимание к комнате, взгляд Лайзы привлекла лежащая на столе записная книжка в черном переплете из искусственной кожи, с тисненым золотом логотипом фирмы «Блактон». Гостья испытала жгучий порыв заглянуть под обложку и увидеть на благородной голубизны бумаге мужественный почерк. Какие тайны доверял хозяин квартиры своему блокноту? Любовные похождения? Или гобсековские скучные подсчеты: приход-расход, дебит-кредит? А может, так: «Среда. Вчера замочил Косорылова. Это семнадцатая моя мишень. Завтра получу вторую половину гонорара и – на Багамы. Устал. Душа отдыха просит».
Или еще более романтично. Он у приемника. Светится шкала. Звучит песня: «У синего, синего моря, где чайки летят над волною… та-та-та-та-та-та… поцелуй соленых губ». Песня обрывается и начинается диктовка пятизначных групп цифр: «Цвай, зекс, драй, нойн, айн… зибен, ахт, драй, фир, цвай…». Он быстро записывает, держа запасные карандаши в другой руке. Потом берет томик Гёте и расшифровывает запись. Прочитав, сжигает записку. От горящей записки прикуривает сигарету. Затягивается сладким дымом отечественных сигарет и, глядя прямо в камеру, говорит: …»
– Ёк твою мать! – под грохот на кухне выругался Петр.
– Что случилось, Пётр? – крикнула Лайза из комнаты.
– Да кастрюлю уронил…
– Тебе помочь?
– Не надо, я сам…
«Ну, сам, так сам», – сказала себе гостья и подошла к стеллажу, взяла наугад книгу, каковой оказалась проза и стихи Набокова. Законным образом открыла обложку, прочла первую строчку стиха: «Уйдя на хутор бабочек ловить, / Вернулся в дикий Петроград…».
Тут в комнату вошел Пётр, держа в руках поднос, на коем стоял паровозно дымящий зеркально-блестящий кофейник, чашечки тонкого фарфора, хрустальная вазочка с сахаром и прочая снедь.
– Прошу, мадам, – сказал хозяин, гостеприимным жестом указывая гостье на столик и кресло. – Или, может быть, мисс?
Гостья вздрогнула. Вот он – момент истины! Как он её подловил. Лайза впала в растерянность. А ведь именно к этому и готовилась. Что ответить? Правду или все-таки начать игру «хата джапан»?
Пока она думала, Пётр уже разливал кофе. Что ж, решила она, будем играть по умолчанию. Каждый свою игру.
– Хотите… – весело, как хвостом, взмахнула голосом Лайза, чтобы затушевать неловкое свое молчание, – …угадаю, кем вы работаете?
– Попробуйте, – в краткой своей манере ответил Пётр и лукаво улыбнулся.
– Вы – частный детектив.
– Мимо. – Отхлебнул кофе.
Лайза надула губки. Но быстро опять воодушевилась.
– Применим дедуктивный метод. Вы ведете записи… – Её взгляд прыгнул к столу. – Нет-нет, я не читала, просто увидела записную книжку и подумала… э-э-э… может быть, писатель, а?
– В яблочко, – ответил Пётр, но не обрадовался, отставил чашку и почему-то нахмурился. Лайза усекла, что её новый знакомый, кажется, не любит слова "писатель". Но разговор надо было продолжать.
– А в каком жанре вы работаете?
На лице писателя мелькнула уже явная гримаса отвращения, однако он быстро справился с эмоциями, гордо поднял голову к потолку и пояснил:
– Я концептуалист.
– Ага, – глубокомысленно произнесла гостья. – Это, наверное, модно, да? Концептуализм там, постмодернизм…
– Да как вам сказать… – Пётр неопределенно повел плечами. – Это, скорее, опасно, чем модно.
– Понимаю. Конкуренция, издательская политика и все такое… Мне один такой постмодернист нравится…
И Лайза завела никчемный разговор о шарлатанском романе одного популярного пройдохи. Лицо Пётра опять скривилось в гримасе отвращения.
– Ох, извини, – спохватилась гостья, – я слышала, что вы, писатели… тьфу, черт… короче, творческие работники… на дух не переносите друг друга. Совсем как мы… Ух, ты! Х-ха! Я хочу сказать – как мы, женщины. Да. В каждой видим соперницу. Так бы и выцарапали глаза друг дружке! Уж такова наша природа… Прекрасный кофе.
– Музыку, хотите, поставлю?
– А у вас какая?
– Всякая.
Они встали с кресла и подошли к стеллажу, где на одной из полок громоздилась блестящими кубами музыкальная установка.
– Вот здесь, – Пётр указал на ряды коробочек с дисками, – оцифрованный винил, музыка шестидесятых годов: "Дорз", "Роллинг Стоунз", "Бердз", "Дип Перпл", "Моуди Блюз", ну и в таком роде. Здесь, – Пётр перебросил руку на другую полку, – семидесятый год, там дальше – 80-е, ну, знаешь – «АББА», «Бони-эМ»… А тут – рок девяностых…
– А современная? – спросила Лайза.
– А разве есть современная музыка? – удивился Пётр и пояснил: – После 2000 года музыка выродилась… А здесь, – хозяин квартиры любовно погладил диски, – классика. Есть концерты и даже оперы. Хочешь послушать "Goetterdammerung"?
– А что это такое?
– "Сумерки богов". Вагнер.
– Ох, это, наверное, слишком тяжело. Что-нибудь полегче поставь.
– Как насчет «Волшебной флейты» Моцарта?
– Слушай, ты можешь завести нормальную музыку, без всяких этих выгибонов? – уже раздражаясь, сказала Лайза.
– Пожалуйста, выбирай сама.