Дневник, 1917-1921

Тогда, приведенные в отчаяние безвыходностию положения, и отец, и его пять сыновей бросили хозяйство и ушли в лес. Они стали бандитами, которых месть направлена против советской власти. Наверное, таких историй теперь не оберешься…

18 февр‹аля› (н. с.)

В дополнение к предыдущему приказу Укроста сегодня сообщает следующую заметку: «На Полтавщине. Раскулачение (!) кулаков. В Волчковской вол‹ости›, Лубенского уезда, отобрано имущество у 15 кулаков. Сельскохозяйств‹енный› инвентарь передан на прокатные пункты». «В Денисовке за невыполнение разверстки „раскулачен“ один кулак: конфискованное имущество передано в распоряжение вол‹остного› прод‹овольственного› штаба. Хлеб доставлен на ссыпной пункт» («Укроста», № 221).

В параллель с этим рассказывают характерную историю из…[91 - Пропуск у автора.]. Один «комнезамож» свирепствовал над «куркулями». Бил по лицу найденной колбасой и т. д. Отобрал (по приказу) всю птицу (досталось при этом и середняку). Затем, когда слухи о хищениях этого комнезаможа достигли до Полтавы, была послана ревизия. При этом птицы совсем не оказалось. Куда девалась? Вся передохла от бескормицы. Когда дошла очередь до проверки хлеба, то оказалось, что и хлеба не хватает 200 пудов. Куда девался? Скормил птице.

Вообще наглость этих комнезаможей не имеет ничего для сравнения. Уже раз были комбеды («комитеты бедноты»). Их советской власти пришлось уничтожить, но только для того, чтобы ныне опять возобновить неудавшийся опыт. И опять среди робкого населения водворились чисто уголовные типы, называемые в народе «отчаянными», которые при поддержке «начальства» («мы опираемся на комнезаможей», – говорят советские власти) делают в беззащитной деревне, что хотят. Вчера был у нас Николай из Хаток. Он говорит, что куркуля ограбили, а середняка донимают подводами, так что дышать нельзя.

К этому присоединяется крайняя неумелость и бюрократическая самоуверенность. Теперь по деревням отбирают птиц и переправляют в Полтаву. Таким образом был набит птицей вагон и отправлен. В Полтаву птица пришла в запечатанном вагоне (чтоб не раскрыли). Ее набили так много и тесно вдобавок при теперешней аккуратности путей, птица голодная, в тесноте, стала дохнуть от голода и холода. Рассказывают настоящие курьезы… в результате довезли очень мало живой, но в конце концов и та разлетелась или окончательно передохла. «С деревни взяли, в город не привезли», – говорил рассказчик.

И середняки, и куркули одинаково ненавидят сов‹етскую› власть при виде этой бестолочи и грабительства. Николай говорит, что и большинство бедняков разделяет эти чувства.

* * *

Есть и признаки некоторого отрезвления. Мне доставили следующий приказ Дзержинского (от 30 дек. 1920 г. № 186).

«Поступающие в В.Ч.К. (Всеросс‹ийскую› Чрезвыч‹айную› Ком‹иссию›) устанавливают, что арестованные по политич‹еским› делам члены разных антисов‹етских› партий содержатся в весьма плохих условиях, отношение к ним администрации мест заключения некорректное и зачастую даже грубое.

В.Ч.К. указывает, что означенные категории лиц должны рассматриваться не как наказуемые, а как временно, в интересах революции, изолируемые от общества, и условия их содержания не должны иметь карательного характера. – Дзержинский».

То, что рассказал мне В.А.М. о харьковской тюрьме, ужасно, и едва ли тут помогут циркуляры.

28 февр‹аля› 1921 (н. с.)

Несколько дней назад мне прислали сибирскую газету, издающуюся в Томске, «Знамя революции» (от 1 июля 1920, № 133) с некрологом Григ. Ник. Потанина

. Умер он в самом конце июня. В некрологе говорится: «как обществ‹енный› деятель, Потанин может лишь вызвать чувство отвращения, негодования рабочих и крестьян. Он явился орудием белогвардейской своры». «Он был орудием одурачения крестьянских и рабочих масс. Угар борьбы за автономную Сибирь очень быстро прошел, как только белогвардейская нагайка загуляла по спинам крестьян» и т. д. все в том одностороннем и грубом тоне. Но, переходя к ученой деятельности Потанина, газета все-таки отдает должное его ученым заслугам. Старик умер в возрасте 85 лет!

6 февр‹аля› 1921 (н. с.)

[92 - По всей видимости, описка автора, нужно «марта».]

Сегодня была у нас Роза Ал. Рабинович и рассказывала характерную историю. Она (наша большая приятельница) заведует бывшей «Каплей Молока». Это учреждение основано евреями для помощи бедным больным и слабым детям. Основано оно евреями, но давно помогает не одним евреям, но всем нуждающимся детишкам. Состав служащих подобрался превосходный: служат только делу и не раз уже сумели отстаивать учреждение от притязаний разных властей. Достаточно указать, что в нем сначала принимали близкое участие М. Л. Кривинская, моя Соня, Любочка Кривинская и др. лица, одинакового образа мыслей.

Дня три-четыре назад туда явилась некая Зайцева, чекистка, причастная к переяславской провокации и даже недавно арестованная в связи с взятками и вымогательствами по этому делу. Арест длился недолго. Теперь она освобождена «на поруки» и уже опять «действует». Вот она-то и явилась с требованием – немедленно дать ей молока для ее ребенка. И именно немедленно, вне очереди, не считаясь ни с какими формальностями и сроками. На замечание, что для этого нужно разрешение доктора, и нужно об этом заявить накануне, – чекистка стала грозить Розе «подвалами». Это показывает, как эти «господа» привыкли обращаться со всеми не чекистами. На этот раз она встретила должный отпор и, к чести советских служащих, даже с их стороны.

И это не единственный случай. Другой чекист явился в учреждение для детей и стал требовать молока для… своей взрослой жены. Он был удивлен отказом и настаивал, тоже не без намеков на «подвалы».

10 марта н/с

Вчера был у меня неприятный посетитель. Мне сказали, что меня спрашивает чекист. Я вышел и сразу почувствовал, что речь у меня стала хуже (это теперь у меня делается при всяком неприятном волнении). Оказался молодой человек (даже совсем молодой, типа кадета из корпуса, одетый хорошо, щеголевато, со шпорами, видимо придает много стараний наружности). Заявляет, что служит в чрезвычайке, но желал бы бросить эту службу, т. к. она для него невыносима. При разговоре даже усиливает то, что мне известно. По его словам, списки расстрелянных, что печатаются в «Известиях», составляют только часть действительно расстрелянных. Недавно расстреляно 23, кажется, человека. И главное – теперь расстреливают уже не только бандитов и грабителей, но и спекулянтов. Мне странно слышать это, как новость: еще во время приезда Луначарского я уже ходил к нему, чтобы предотвратить эти расстрелы (неудачно). Теперь молодой человек (почти юноша), как будто это кому-нибудь может………..[93 - Фраза оборвана.]

– Чем же я могу вам служить?

Он слышал, что я человек отзывчивый, и пришел просить, чтобы я нашел ему другое место.

– Вы понимаете, конечно, что ваша служба в Ч.К. не может служить вам особенной рекомендацией…

Да, он понимает. Самому ему тяжело. Я не поверю, что ему приходится видеть, в чем участвовать.

– Так в чем же дело? Кто же вас принуждает?..

Он уже просился, но его не пускают.

– Кто не пускает?

Называет несколько фамилий из начальствующих. Просит позволения зайти ко мне еще. Я это отклоняю. Если узнаю что-ниб‹удь› для него подходящее, – сообщу. Но когда он уходит, извинившись за беспокойство, – я жалею и об этом. Надо было просто сказать, что с такими вопросами каждый должен справляться сам и что я ему помочь не могу, пока он сам не скинет с себя ложного положения.

Уходит, а у меня остается очень скверный осадок на душе. Что значит простой механизм речи! Затруднение влияет и на смысл того, что хочешь сказать. Он уходит со своей щеголеватостию, со своими шпорами, со своей военной выправкой, а у меня остается подозрение, что это чрезвычайка подослала ко мне своего агента.

Он – в чрезвычайке следователь. Подобные попытки уже были, правда, только вначале. Однажды явился даже сыщик из Ч.К., некто Дунаевский, убийца одного украинского начальника, и заявил, что он мечтал со мной познакомиться, а теперь будет жить у меня. Когда Софья выразила в этом сомнение и добилась подтверждения от губисполкома, что моя квартира не подлежит ни реквизиции, ни уплотнению, он стал прямо грозить, что Софье придется иметь дело «с учреждением». К счастию, до сих пор это решение сохраняет свою силу. Останется ли это и дальше, – неизвестно, но пока это так. И даже чрезвычайка «выражает мне уважение», хотя я не раз протестовал против ее бессудных расстрелов, а порой выражал это довольно резко и даже (как в переяславском деле) совал ей большие палки в колеса.

У деникинцев с их жандармами в к‹онтр›разведке этого почтения к «писателю Короленко» не было.

18 марта 1921 (н. ст.)

Сегодня явился к нам служащий Ч.К. с письмом от заведующего В. Заборенко к К. И. Ляховичу «лично в руки». В письме содержалось приглашение явиться в Ч.К. с предупреждением, что он будет арестован. Такая предупредительность объясняется нежеланием беспокоить меня. Ляхович ответил письмом, в котором протестует против арестов меньшевиков, в том числе членов совета, и отказывается явиться. У наших ворот оставлены чекистские шпики, и через короткое время – явился новый чекист (по фамилии Зисер) с приказом арестовать Ляховича, что, конечно, и было исполнено. Одновременно пришли и за Марией Леопольдовной в Лигу Спас‹ения› Детей. В эту ночь было много арестов, – меньшевиков, эсэров, синдикалистов и т. д.

По-видимому, тревога вызвана восстанием в Кронштадте. Началось оно давно. Говорят – еще в августе, а по иным источникам – еще раньше. Начали его моряки, – вернейший оплот советской революции. Я помню этих моряков еще со времени своего пребывания в 80-х годах в Кронштадте

. Они были и тогда известны, как народ «отчаянный». Как-то я ехал в Петербург на одном из кронштадтских пароходов. Вся палуба третьего класса была занята моряками, отпущенными после высочайшего смотра по домам по окончании срока службы. Тут же ехали и артиллеристы. Рядом со мной сидел какой-то немолодой моряк, в шинели нараспашку, весь увешанный медалями и наградами. Меня поразила свобода, с которой он говорил о царе.

– Отчаянный народ, – заметил при этом такой же заслуженный артиллерист. – Они нашего царя Александра II и царем не почитают. У них свой царь – Константин Николаевич.

– Да что ваш царь… Вот был у нас высочайший смотр, видели мы его… Обошел корабль, ушел… Хоть бы плюнул, так его мать!..

Это говорилось, не понижая голоса, так что всем было слышно.

– Да, отчаянный народ, – говорили артиллеристы.

Эта именно «отчаянность» скоро сделала моряков оплотом большевизма. В Одессе, в Севастополе и вообще в Крыму террористические убийства были произведены именно моряками с судов. Теперь они поднимают знамя восстания против советской власти. «Отчаянному народу» нужны кровопролития и беспорядки. Они одинаково идут на призывы самых крайних большевиков, как теперь на призывы реакции.

Сначала Троцкий издавал строгие, даже свирепые приказы, грозя снести Кронштадт, если восставшие не положат оружия через сутки. Это, конечно, была бессмыслица. Во 1-х, снести Кронштадт не так легко, а во 2-х, это значило бы оставить Петроград без всякой защиты против возможного наступления внешнего врага. Одним словом, прошло уже более 2–3 недель, а похвальба Троцкого осталась неисполненной. Ленин недавно сказал на съезде, что кронштадтское восстание заставляет «обратить серьезное внимание на внутреннее положение России». Об этом надо было подумать давно, вместо коммунистической бессмыслицы, которая теперь творится кругом, в том числе ареста и высылок админ‹истративным› порядком (в Грузию!) членов социалистич‹еских› партий.

Слухи о кроншт‹адтском› восстании идут нелепые и чудовищные. Говорят, во главе этой «реставрации» стоит вел. князь Дмитрий Павлович, выставляющий программой конституц‹ионную› монархию. К нему примкнули Гучков, Милюков, кадеты и даже соц. – революционеры с Черновым во главе. Это, разумеется, нелепость, но есть и более вероятные слухи. Говорят, в Петрограде сильное волнение среди рабочих. То же и в Москве, где тоже идут крупные забастовки. Рабочие начинают понимать, что большевистское разрушение капиталистич‹еского› строя ведет только к голоду рабочих масс. Коммунистическая программа продовольствия ведет только к хищениям и голоду. Рабочим давно уже не выдают (и у нас) пайков. Недавно передавали такой анекдот. В председатели какого-то собрания выбрали одного рабочего. Он наотрез отказался.

– Какой я председатель? Считаю себя недостойным.

Собрание настаивало: «Мы все здесь недостойны, а ты все-таки лучший». Тот отказывался и наконец сказал:

– Я не честный рабочий, а вор. Я с семьей умер бы с голоду, если бы не воровал общественного имущества.

Собрание ответило:

– И все мы воры! Все в таком же положении: или смерть с семьей от голода или воровство. – И его все-таки выбрали, чувствуя, что за ним более ясное сознание положения вещей.

И все мои знакомые рабочие подтверждают это: пайков давно не выдают, и голодная смерть уже глядит в глаза. Пока рабочие спасаются от нее тем, что расхищают общественный материал и делают разные предметы, которые продают на сторону. Это результат коммунистического преобразования жизни!