Горькое молоко – 1. Золотой брегет. Тюремный шлейф

…Беда ещё раз прошёлся до бункеров. Зашёл в деревообрабатывающий цех, откуда поступали опилки в бункера, но там тоже давно не видали Покера. Тревога за своего друга с каждой минутой у него усиливалась, сердце подсказывало, что что – то произошло. Он пошёл по цехам, нашёл Колобка, но тот в этот день его вообще не видал. На съём рабочего дня, бригада пошла без Рамбая, надеясь, что он подойдёт к воротам, но надежды все рухнули, когда лимит времени был исчерпан. Хакас тогда подошёл к старшему нарядчику зоны и сказал, что у него отсутствует один человек.

Оказалось, что на это время в промышленной зоне отсутствовало уже трое заключённых: Покер, Рамбай и Корявый, который работал в котельной.

В производственную зону зашла целая рота солдат и вольнонаёмных охранников с собаками.

– Побег! – пронеслось по толпе.

…В жилую зону никого не пустили, а заставили стоять в мороз на улице три часа, пока не нашли пропавших. Вначале обнаружили Мага, который вернулся на эстакаду, где стояли бункера. А потом знаменитый своим профессиональным чутьём Шурик Краснов отыскал шлак на подкове у мерина.

Краснов с солдатами срочной службы обыскали всю котельную, и за экономайзерами обнаружил два безжизненных тела Покера и Корявого, а третий Коля Рамбай подавал ещё признаки жизни. Рядом с ними валялась пустая бутылка, лук, соль и хлеб. Потом установили, что Корявый, похитил из склада бутылку, подумав, что в ней находится спирт. Эта его ошибка стоила жизни ему и Покеру. В бутылке находился дихлорэтан.

Оказалось, что такие коллективные смерти, в зоне бывали и раньше. Крали лаки и краски в цехах и пили. А затем прямым ходом попадали на больничку, которая стояла на территории лагеря. Редко кому удавалось выжить. Эти люди не знали, что не каждый лак можно пить. А хорошие лаки, которые шли внутрь, крались из цехов бочками. Но пропажа такого количества лака предрасполагала к большому обыску. Мало того, каждого зека возвращающегося из промышленной в жилую зону, тщательно обнюхивали и заглядывали в глаза.

На глазах за время заключения Ивана это уже был не первый случай нелепой смерти заключённых. Но в этот раз он потерял близких ему людей. Людей, к которым он привык и с которыми он делил свою пайку. Ушёл из жизни Лёня Покер, спокойный уравновешенный парень, от которого Беда не слышал ни одного мата. Погиб Корявый, жизнерадостный, но азартный парень, любивший во всём риск, не дождавшись близкой свободы. Рамбая поместили в больничку. Покера и Корявого увезли на «Заячью гору» – так называли кладбище для заключённых. Заведующего складом Модеста, – бывшего надзирателя, убрали с зоны, и его больше никто не видал. А Беду вызвал к себе Татаринов на беседу в кабинет.

Он сидел за столом и открывал банку консервов тюльки в томате. Рядом лежал белый батон. Татаринов отломил половину батона и засунул себе её в рот, а затем столовой ложкой начал загребать консервы:

– Ну, что новоявленный законник, – пережёвывая медленно пищу, произнёс он, – потерял близких дружков. А ведь в этом и ты грешен.

– А моя вина, в том какая? Я откуда знал, чем они собирались утолять жажду, – отверг обвинение Татаринова Беда.

– Ты давай у меня в кабинете не юзи, а не то я быстро тебя тормозну. Я тебе такую жажду устрою, пойдёшь у меня лес пилить, на голодный паёк.

У Беды перед ушами в это время стояли предостерегающие слова Кавказа и Руки насчёт Татаринова.

«С Татариновым не шути – моментом на другую зону уедешь». Было ясно, что он провоцировал Беду на грубость, и своим административным превосходством упивался. Беда понимал, что ему, во что бы то ни стало ни в коем случае нельзя идти на провокацию начальника отряда. И он старался соблюдать субординацию.

– Видишь – ли, не успел ворота зоны переступить он уже меченую, удавку на шею накинул. Смотри, узнаю, что ты у меня будешь разносить давно затухшую в лагерях воровскую идеологию, – сгною в БУРЕ на баланах.

Он съел консервы. Остаток батона завернул в газету и убрал на подоконник. Затем со стола одной ладонью в другую ладонь собрал все крошки и отправил себе в рот:

– Ты решил возмущение передо мной своё показать, – продолжал Татаринов. – Прикинуться невинной овечкой. Я не я и лошадь не моя. Не выйдет. Ты виноват в том, что не сообщил бригадиру, об исчезновении Рамбаева с утра. А если бы их сразу нашли, возможно, спасли бы и других от смерти.

Здесь Иван уже не выдержал и, не теряя самообладания, решил возразить начальнику отряда:

– Гражданин начальник, вы сами себе врёте или хотите действительно меня подвязать со стрелочником Модестом. Врачи сразу сказали, что смерть их была предрешена, они сожгли себе кишки, имея слабые сердца. Даже имея здоровые моторы, больше трёх дней им бы было не прожить. Это слова медиков. И об этом знает вся зона, – заметил Беда, – а Коля не пил дихлорэтан, он пил лак.

– Медики вам так говорят, что бы вы гадость всякую себе в нутро не заливали, а нам они сказали, что спасти их можно было. И про враньё не смей мне больше никогда говорить, я руководствуюсь информацией полученной из уст специалистов. А ты пока ещё полуцветной, сам порешь мне чернуху. Я не верю, что ты не знал, куда он пошёл. Вы работали вместе, и ты не заметил? В штрафном изоляторе у меня прозреешь, – гневно сказал начальник отряда.

Беда понял, что он до страсти хочет его посадить в изолятор:

– Я всё равно не пойму, ко мне какие претензии могут быть.

Я норму выполнил, а чем занимается мой напарник, вы сами должны понимать, что это меня не касается. Есть люди, которые получают зарплату, которые обязаны знать кто, чем дышит в лагере и кто куда ходит во время работы. Они со мной своей зарплатой не делятся, а зачем я буду рисковать своим здоровьем и делиться тем, за что глаза выбивают и уши отрезают.

– Всё сказал. А ты знаешь, что в нашем уголовном кодексе существует статья? – немного мягче заговорил начальник отряда.

– Знаю, знаю, но она не для меня писана, – не дал закончить фразу Татаринову Беда. – Я вам ещё раз повторяю, что я не знал, куда он ушёл, и что будет пить. Если бы даже он в присутствии свидетелей заявил, что покидает на длительное время рабочее место, для того, чтобы выпить стаканчик яду, вы бы всё равно не смогли ко мне применить вашу статью. Он взрослый человек, значительно старше меня и волен поступать, как считает нужным. Никто не знает, может, он добровольно пожелал уйти из жизни вместе с Покером и Корявым.

– Ох, какой ты догадливый, – перекосив лицо от смелого предположения Беды, сказал Татаринов, – где это видано, чтобы самоубийцы уходили из жизни с закуской?

– Что вы называете закуской пайку хлеба и три луковицы, а если это было их предсмертным желанием, ибо они в иной мир решили зайти с продуктами.

– В твоей речи много слова «Если». А если я сейчас на тебя постановление напишу в ШИЗО. А если я тебя после на свирепую зону или в крытую тюрьму отправлю. Как хорошо я изложил твою ближайшую перспективу?

– Понял давно я, что вы замышляете. Зачем полемику со мной бестолковую надо было заводить? Откровенно бы сказали, что для острастки мечтаете поместить меня в ШИЗО. Я сопротивляться бы не стал. Но при случайной встрече с вами на свободе, я вам руки не подам. Знаете почему?

– Это почему же? – спросил с ехидством Татаринов.

– А у вас руки похоже в крови. Вы заключённых за людей не считаете, – без запинки и выразительно сказал Беда.

– Интересную ты черту подвёл нашему разговору. Хорошо иди в секцию, но попомни мои слова. Твои тесные связи с авторитетами ни к чему хорошему не приведут. Мы знаем, что они удерживают свою дисциплину в колонии, и не будь их в зоне, был бы сплошной хаос. Но мы знаем, что авторитеты и самая опасная публика, к которой ты примкнул. Что тебя может связывать с матёрым налётчиком Володей Генералом? – Мне это непонятно. Он вор в законе всесоюзного значения. Ему даже горестные тяготы войны на пользу не пошли. А орден он получил за бандитский кураж над врагами. Сейчас бы он на штык с голой грудью не полез. Я, конечно, не хочу принизить его воинские заслуги. Заслужил благодарность от правительства и народа, зачем же эту благодарность нужно было сливать в отхожее место, идя на серьёзные преступления. Зачем он тебя портит своей воровской наукой. Я уже сейчас вижу червоточины в твоём поведении и разговоре. Тридцать пять лет, я работаю в лагере, и ты думаешь, я поверю хоть одному твоему слову. Я человек конкретный и не верю даже многим сотрудникам колонии. Верю только себе! Ладно, – махнул он рукой, – ступай в секцию, – после чего руку приложил к сердцу.

Его лицо моментально сделалось как полотно.

– Вам плохо? – тревожно спросил Иван и сделал шаг к столу, за которым сидел начальник отряда.

– Иди, иди – вновь махнул рукой Татаринов, – мелочи жизни, сейчас боль утихнет. Это обыкновенный невроз.

Третейский судья

…Беда, вышел из кабинета и прошёл в секцию к Мотылю, тот сидел в курилке и играл в шахматы:

– Долго ты с ним базарил, – сказал Мотыль, – напрягал, тебя Татаринов на тему или познакомиться поближе хотел?

– И то и другое. Мечтал меня в ШИЗО закрыть, говорил, что я виноват в смерти Покера и Корявого. А после ШИЗО грозил, свирепой зоной. Даже крытую тюрьму мне посулил.

– Он любит пощупать новичков, а ты для него, как диковинный экземпляр из кунсткамеры. Вот он и решил тебя на понт взять. Пощупать твои нервы и голову. Он со всеми так разговаривает, но без вины никогда не посадит. Поверь мне, я его знаю уже десять лет. А насчёт другой зоны он тебе арапа загнул, есть указ правительства «О прекращении практики переброски заключённых из одного лагеря в другой по мотивам участия их в беспорядках или как злостных нарушителей режима». Поверь мне, я этот указ держал в руках и выучил как алфавит. Для чего его создали в 54 году, чтобы заглушить сучьи войны. И, слава богу! В лагерях сейчас нет былого кровопролития. А наша зона я тебе скажу одна из лучших, правда козелков хватает, но эта беда всех зон и тюрем. Так что Иван дыши спокойно, никуда ты дальше нашего леса не уедешь до окончания срока, но нос всё равно по ветру надо держать.

– А я поверил ему, ну думаю, пойду сейчас курёху прятать для ШИЗо, но он после отошёл и отпустил меня, держась за сердце.

– У него сердце больное, два года назад инфаркт перенёс. Ты может его, чем – то обидным зацепил, если он за сердце держался. Если так, то считай, тебе повезло сегодня вдвойне.

Но в следующий раз он с тобой обязательно рассчитается, – предупредил Мотыль.

– Были с моей стороны некоторые отклонения в такте, но он сам выпросил их, – объяснил Беда.

– Ничего не думай, может всё обойдётся. Всё будет зависеть, как он на тебя глянул. Сам посуди, ты недавно появился, а уже в полосатом шарфе щеголяешь по лагерю. Они этого не любят. Паша Кудрявцев, заместитель начальника колонии говорит: «Что к нам в лагерь приходит только горбатый контингент. И эти горбы приходится выправлять администрации. Ни разу не пришёл этап с прилежными активистами или заключёнными с высшими образованиями». А я возьми да скажи, мол, сами езжайте по автотрассам и собирайте себе заключённых. Каждый гаишник клиент вашей зоны. Он за эти слова из меня клиента изолятора сделал. Они не любят, когда про их брата плохо отзываются. С ними даже по принуждению надо осторожно разговаривать. Вася Солома, на съёме в шутку кобыле вороной Гальке, по крупу ладошкой постучал и рявкнул на весь строй. «Эх, засадить бы тебе любимая». Его Татаринов и засадил в БУР.

– С языком у меня будет порядок, я на показ никогда не работаю, – сказал Беда, встав не спеша с табуретки. – Пойду, пройдусь до восьмого отряда.

– Если ты к Генералу, то его нет. Вагонов много пришло, они сейчас рогом прут во благо Советских лагерей и отечества. Неделю точняк будут грузить.

– А как же сон? – спросил Беда.

– Поспать их на шесть часов будут заводить в зону.

Там четыре бригады пашут, одна в резерве на подмене. Ты лучше, чем от безделья страдать, сходи к сапожнику Февралю, тебе там головки нашли на хромовые сапоги. Прикинешь на ногу, может он, уже полностью сшил сапоги, тогда заберёшь их у него.