Наследие Белого конвоя

– Господин штабс-капитан, – неожиданно для командующего, обратился он от имени офицеров, – в сложившихся обстоятельствах я бы счел предложение местного проводника разумным. Пробиваться всеми силами к Томску, возможно уже занятому «красными», рискуя опять же столкнуться с неприятелем где-нибудь в районе Колпашево, опрометчиво и безответственно. Команда истощена и обессилена, людям требуется отдых. Морозы вот-вот с новой силой обрушатся на нас и я, как, наверное, и многие, не уверен, что нам удастся обойтись без потерь на пути длинною в триста верст. Чем не вариант: привести себя в порядок, передохнуть в поселке и набравшись сил продолжить движение по тракту в сторону Енисея и Красноярска. Наверняка можно будет в баньке помыться и как следует отогреться на предстоящую долгую дорогу. По-моему, все без исключения были бы этому только рады, разве я не прав? – более чем убедительно завершил свою речь Бельский под явные одобрения собравшихся.

Вторя своевременному и рассудительному предложению, стали высказываться и другие, считая доводы поручика Бельского спасительными для всего потерявшегося в снегах отряда, до которого и дела-то никому нет:

– Правильно говорит, чего нам под пули идти, когда есть разумный выход из положения. Да и отдых с обогревом никому не помешает. Разве в этом нет логики, господа? – своевременно поддержал Бельского сослуживец.

– Верно, тут и спору нет. Идти нужно, пока нас вновь здесь не накрыли «красные», – высказался другой конвойный, давая понять и остальным, что многие согласны с мнением поручика.

Загомонили собравшиеся офицеры, одобрительно поддерживая внесенное предложение. Отчего бы не отдохнуть, не привести себя в порядок, скоро месяц, как в пути, осознавали трагичность положения многие из конвоя, да и больных, что в лежку уже четверо, кому как ни нам позаботиться об их здоровье. Всем грозит неминуемая гибель, если пренебречь появившейся возможностью. Главное выжить, требовательно выступали отдельные офицеры, а не идти напролом сквозь бури и морозы, не считаясь с собственной жизнью.

Внимательно выслушав позицию поручика и реплики, высказанные в поддержку вновь родившейся, схожей с саботажем, авантюры, Киселев распорядился увести арестованного, заключив ранее сказанное в жесткие рамки дозволенного:

– Кто Вам дал право, господин Бельский, так открыто и безответственно делиться планами движения отряда с откровенным врагом. Позвольте мне решать подобного рода задачи. Я готов выслушать ваши соображения по этому поводу, но будьте любезны изъясняться только в присутствии офицеров подразделения. Что касается меня лично, то я категорически против не выполнения приказа командующего Первой Сибирской армией относительно пункта нашего назначения. А им является не Красноярск, до которого вдвое дольше пути, а Томск, где по всем имеющимся сведениям расположены наши части и вести демагогию в отношении сдачи города считаю излишней и не позволительной. Это касается всех офицеров вверенного мне подразделения, без какого-либо исключения.

Гул недовольства нарастал и в голосах были слышны даже ноты раздражения к мнению командующего. Бельский не счел нужным возражать и сдержался, позволил высказать командующему свое, в корне разнящееся мнение. Полагая, что этим еще больше укрепит желание большинства отряда, идти в сторону Марьиной Гривы.

Что-то явно не нравилось Киселеву в обстановке нервозности и вынужденных нравоучений в отношении подчиненных ему офицеров. Скрытая нотка разлада и несогласия с его позицией уже прозвучала и была более чем продуманной. Она отчетливо читалась на многих лицах и разрешение ситуации не в его пользу, сулило людям лучший выход из трудностей последних недель, лишивших многих мужества и сил.

– Я уже однажды, говорил всем присутствующим, – продолжил штабс-капитан, – что в сложившихся тяжелых обстоятельствах, не имею морального права, используя свое положение командующего конвоем, подчинять личный состав строгому и неукоснительному соблюдению Устава. Однако, к исполнению обязанностей конвоя и долгу офицера, беспрекословно следовать приказам своего командира, отношусь с предельной серьезностью. В создавшихся условиях никто не слагал ответственности за завершение возложенной на нас миссии. Вы носите золотые погоны офицеров, господа, и нам не до сантиментов. В откровенных высказываниях поручика речь идет о невыполнении приказа. Однако, любого рода принуждения вплоть до наказания были бы излишними. Я лично, считаю необходимым продолжить движение к Томску и выполнить поставленную перед нами задачу. Надеюсь, при любого рода разногласиях, мне будет предоставлена такая возможность и верные долгу офицеры последуют за мной. Честь имею, господа!.. – нервно высказался командующий.

Киселев отошел в сторону, чтобы немного успокоиться, прочесть карту и определиться с предстоящим маршрутом… Он никак не ожидал расхождения во мнениях офицеров с его взглядом. Чувствовался раскол, его неизбежность начинала просматриваться и все больше тревожить Киселева. Поэтому своим жестким решением, полагая что большая часть конвоя предпочтет все же достойный вариант развития событий, он в чем-то даже предопределил его. Однако ему суждено было ошибиться…

Разошедшиеся по сторонам сослуживцы, мало-помалу начинали вновь собираться группами, чтобы по возможности прояснить для себя; намерения командующего конвоем, и мнения несогласных с ним офицеров. Несмотря на наставления, многие все же не были согласны с жестким решением командующего. Хотелось высказаться в кругу равных по ответственности близких товарищей и найти некое общее мнение, а не идти сквозь Сибирские бураны на поводу ставших неактуальными, приказов командующих армий, не имеющих об их положении ни малейшего понятия. О каком-либо отступничестве от идеалов и приверженности Белому движению, речи не было; преданные делу и служению Отчизне офицеры, с доблестью готовы были продолжать терпеть лишения во славу Царя и Отечества, преследуя реальные цели. Решено было обратиться к поручику Бельскому, больше других разбиравшемуся в создавшейся ситуации, ссылаясь опять же на его инициативу, идти в сторону Марьиной Гривы. Пользуясь темным временем суток, ничто не мешало значительной группе офицеров уединиться; чтобы, «расставить все точки над i».

– Вы совершенно правы, господа, – объяснял создавшуюся ситуацию Бельский, – разве не ясно, что миссия по большому счету завершена и речь идет о наших жизнях, и поиске любых возможностей выхода из почти безнадежного положения, в котором мы все оказались. Продолжать движение на встречу противнику, я так же, как и вы, считаю абсурдным. Прежде всего командующий конвоем должен проявлять отеческую заботу о каждом вверенном ему офицере и не ограничиваться рамками только лишь устава и приказов.

– Да кто из нас ратует за нарушение устава? Нет таких!.. У нас один вопрос; где его человечность, с которой он как командующий должен подходить к подчиненным, учитывая губительное положение отряда, – высказал свое мнение один из обратившихся за разъяснением конвойный.

– Правильно, вот и я о том же!.. – продолжил осуществлять свой коварный замысел поручик Бельский. – Упрекать нас в несоблюдении кодекса офицерской чести, без учета мнений своих сослуживцев, может лишь одержимый личными целями и амбициями, командующий. И вести сейчас отряд на неминуемое столкновение с «красными», на бессмысленную и верную гибель, считаю безрассудством.

Чувствуя и слыша голоса одобрения, Бельский осмелился в тесном кругу офицеров, выразить свое кардинально разнящееся с Киселевым мнение и готовность, пользуясь услугами проводника, возглавить и вести группу единомышленников, в направлении Марьиной Гривы, и далее на Красноярск. Все присутствующие были единодушны во мнении и оговорив детали, решено было до полуночи хранить полное молчание.

Ночь оказалась теплее дня, поэтому отдав команду на отдых, штабс-капитан распорядился рано утром продолжить движение. Из-за сложившейся нервозной ситуации, Киселеву не спалось и, отойдя от дремавшего лагеря в сторону, он предпочел поразмыслить наедине. Хотелось еще раз взвесить и определить свою позицию; может быть даже усомниться в правильности выбранного решения, проверить и убедить себя, что это не так. Воротившись, он прилег на санях, удобно устроившись вблизи укрытого брезентом саквояжа; наверное, только его присутствие о котором никто не догадывался давало ему силы строго придерживаться приказа и данного им слова. Рядом, вповалку, словно намаявшиеся младенцы, крепко спали еще двое офицеров; из-за отсутствия спальных мест, годилось и это. Далеко за полночь, окутанный тьмой безлунной ночи, он глубоко и внезапно, провалился в сон…

Проснулся от толчка в плечо; его так никогда не будили…

– Господин капитан, проснитесь!.. Беда!.. Они уехали, никого нет!.. – в панике, возле единственных саней, сиротливо стоявших по середине замерзшего русла реки, метался конвойный офицер. В отдалении, у берега, словно ища пропажу, бродили еще двое его подопечных. Уже рассвело и по всем его расчетам обоз должен был двигаться в направлении Парабели. Но сани стояли на том же месте, что и с вечера:

«Что могло случиться, где же все остальные? Неужели вчера, почти вся команда поняла и истолковала его речь неверно, совсем не так, как он себе представлял? Но куда они все ушли? Почему? Зачем так внезапно, не предупредив своих же товарищей?..»

За исключением трех офицеров и единственной оставшейся в упряжи лошади, от конвоя не осталось и следа. Как мог он так просчитаться, упрекал себя Киселев, полагая, что сам дал офицерам право выбора, а не строгого подчинения его приказу. Тогда вряд ли кто-либо отважился нарушить его. Киселеву стало не по себе…

Все выглядело как раскол, как предательство, гнусное и подлое не имеющее под собой основательной почвы, но возымевшее большое действие на людей. Так хитро и вовремя спровоцировать бунт мог только Бельский и в этом он прекрасно убедился еще вчера. Вряд ли кто-либо еще отважился на такое. Понимая, что сила и крепость отряда в единстве, поручик умело внес раскол, зная, что разрозненные группы, потеряв свою цель и лишившись командира не выживут и будут обречены…

Выходит, спекулируя на чувствах изможденных людей, устремившихся к легкому, непродуманному выбору, способному лишить цели и завести в тупик, Бельский хитро заманил отряд в ловушку и он, командующий конвоем, стал не исключением. Киселев ужаснулся… Его предположения оправдались – Бельский враг, хитро маскирующийся и коварный. И даже тот странный сон, оказавшийся вещим, подтверждал факт предательства и чуткое подсознание, предвидевшее раскол, уже знало будущее…

И пусть их дороги развела война, отныне его новая цель – это разоблачение подлого предателя, погубившего конвой, и он будет бороться, чтобы сохранить жизнь себе и оставшимся верными делу офицерам. Это его священный долг, долг чести…

– Быстро собери остальных, – отдал распоряжение штабс-капитан, стоявшему в растерянности конвоиру.

Вскоре все трое стояли перед штабс-капитаном. Среди прочих был и поручик Никольский, преданно хранивший тайну, сокрытого под брезентом и остатками соломы, саквояжа. Пожалуй, он был единственным, к кому Киселев по-прежнему питал доверие и симпатию. Как выяснилось, никто ничего не заподозрил; все спали крепким сном, единственным еще имевшимся средством, способным восстановить и укрепить силы оставшихся в строю бойцов.

– Господин штабс-капитан, позвольте выразить свои соображения, – обратился с докладом поручик Никольский.

– Говорите, поручик, я вас слушаю…

– Поздней ночью, еще до того, как заснуть, мне по личным надобностям необходимо было отлучиться. Так вот, как только я отошел, мне показалось, что возле повозки какое-то время крутился один человек. Разглядеть я его не мог, он быстро исчез и мне подумалось, что такого рода хождение по лагерю, схоже с обычной суетой и ничего более. А вот сейчас, когда основная часть конвоя, откололась; надо бы перепроверить, все ли на своих местах, нам как-никак еще долгая дорога предстоит.

Саквояж, наличие которого Киселев уже не скрывал, оказался, к счастью, на месте, а вот довольно увесистый мешок с золотыми червонцами и личным дневником, который штабс-капитан всегда вкладывал вовнутрь, и дорожил им, пропали. Догадываясь, что исчезновение царских монет, дело рук поручика Бельского, потому как возвращая невостребованное золото еще в Сургуте, он один знал о месте хранения червонцев, то, стало быть, и дневник, с точной картой тайника, теперь его добыча. Пусть воспользоваться полученными знаниями ему будет не просто, успокаивал себя штабс-капитан, но даже сам факт владения подробной картой, делал его человеком исключительным и опасным.

Без царских червонцев, приобретение у местных жителей продовольствия, становилось делом совсем не простым и представить дальнейшую судьбу малочисленного обоза было невозможно. Кроме того, в случае столкновения с любой группой военных или Красных бандитов, они становились жертвой, без каких-либо шансов на помилование и никчемной возможности отбиться; патронов у каждого на два выстрела, и не более. Естественную озабоченность вызывал саквояж с его несомненно бесценным содержимым. Возникла срочная необходимость отыскать надежное место и упрятать оставшиеся ценности. В условиях риска, когда впереди еще более двухсот верст утомительного пути по тылам противника, иметь при себе важный груз, являлось верхом беспечности. Понимая это, Киселев принял решение закопать саквояж в ближайшем лесном массиве на берегу реки. Невдалеке такой массив просматривался отчетливо, поэтому сразу же двинулись к нему. Однако вскоре произошло событие, которое вынудило надолго забыть штабс-капитана Киселева о срочных планах, заменив их более насущными.

Из заснеженной дали, в их сторону мчался всадник. Все выглядело так, словно события повторялись во времени, разыгрывая все тот же, вчерашний сценарий с одной лишь разницей; преследователей за наездником на этот раз Киселев, не обнаружил: «Кого это еще несет в их сторону?» – озадачился штабс-капитан, не на секунду не переставая смотреть вдаль.

«Но как же это?.. Что происходит?..» – Он не верил своим глазам.

Навстречу растерявшемуся остатку конвоя, мчался в галоп, верховой всадник; и им вновь, как ни странно, был все тот же Семченко…

Глава восьмая

Атунда – сын шамана

Изредка соболь с камней и кедрача в пихтач спускается. А тут; вот он, осмелился, а то может и оттепель выгнала зверька по старым запасникам пройтись. Онемела тайга, обильно засыпанная снегом. На одном из увалов пересек-таки Атунда след соболя, но тот возьми да к подлеску уйди, а там верхами, не угнаться. Эх, не молод уж Атунда, а за черным Нарымским пройдохой готов далеко идти от юрты, где остались ждать его возвращения молодая жена Ойта с дочерью и старый отец. Уж больно мех у темного ценится, с обычным, нормальным, дымчатым соболем не сравнить, да и добытчик опять же в почете; привези на ярмарку отливающую черным блеском шкурку, любой с уважением чарку охотнику предложит.

Шел осторожно, умело огибая крупные колодины, все больше по над краем пихтача, пока след не увел в таежные крепи. Остановился охотник на тверди, в прогалине, размял ноги у высоких стволов пихт, глядя по вершинкам; приметил снежную пыль. Обломанные соболем веточки и иглы хвои на снегу подсказывали след и направляли Атунду.

– Ух, и хорошо же здесь! Вот бы удачу найти, выследить соболя… – восхищенно подумал бывалый охотник, а глаза уж рисовали темного, искристо-мглистого зверька.

Описав дугу в воздухе, соболь вдруг слетел со ствола на снег и быстро пошел низом, упал на след хорька и перекрыв по нему десятка два шагов, метнул вверх и затаился на самой маковке кедра. Однако, скоро перемахнул на соседний ствол и вновь пошел верхом, норовя затеряться в пушистой зелени заснеженных вершин. И вот на одной из них соболь наконец-то затаился. Замер и Атунда, уловил взглядом темный клубочек и торчащие ушки.