На первом дыхании (сборник)

* * *

Она была замечательный человек. Иногда она вылавливала меня на улице. Я хотел еще побродить в сумерки, пошляться или поразмышлять, а она говорила:

– Пора домой.

Или:

– Снег выпал, а ты расхристанный ходишь. А ну, застегнись!

И мне нравился ее голос.

Подруга, у которой мы жили, работала весь месяц в ночную смену. Но несколько раз я ее видел. Лет сорок. Здоровенная. Если Зина была как кубик, то подруга была как шкаф. Она тоже относилась ко мне хорошо. Кормила и не гнала на ночь глядя. Ее муж тоже сидел. Они и подружились с Зиной, когда носили передачи в Бутырку. (Мужья в то время были под следствием и сидели где-то там рядышком.)

* * *

– Сегодня мы будем смотреть фотки! – объявила как-то Зина. В руках у нее были два громадных альбома. Долгая и счастливая жизнь прямых, а также боковых родичей, запечатленная в особенные минуты их бытия. Зина специально для меня привезла эти пудовые альбомы из дома – из того поселка, где я так отменно перетрусил.

– Дедушке привет передала? – спросил я, принимая альбом, от которого у меня едва не прогнулись в обратную сторону колени.

– Конечно, – сказала она серьезно, она не всегда понимала шутки. – И тебе большой привет тоже.

Мы поужинали. Посмотрели фотографии. Легли спать. Лежали и болтали – я на полу, она на кровати. Она спрашивала о здоровье Гальки. Я говорил, что Галька поправляется. А Зина интересовалась нашей будущей жизнью. Как и что.

Мы засыпали. Кислый запах бродил по всей коммунальной квартире, отстаиваясь и густея за ночь. Где-то постукивала швейная машина. Это напомнило мне барак. И детство. И железные скобы, чтоб очищать ботинки от грязи. И затхлость, и вековых старух, которые забыли все и умеют лишь одно – принимать роды.

– Ты спишь? – спрашивала Зина.

И это не было намеком, ни даже тенью на какой-то намек.

Она именно спрашивала, сплю ли я.

И я – на той же чистой и нехитрой ноте – отвечал:

– Засыпаю.

Глава 10

На рынке я видел мужа Гальки – думаю, что он тоже меня засек в толпе. Но мы не попались друг другу. Не встретились. Через два или три базарных ряда я видел на его лице застывшее кисловато-недовольное выражение. Кисловато-недовольные лица были у всех. Фруктов не было.

Перебой был уже третий день. Я торчал часа два и хорошо промерз. Но я достал.

Какой-то шпендрик (он оказался мужичком лет пятидесяти) поманил меня. Пока я к нему не приблизился, я думал, что это пацаненок. Он сказал, что сегодня прибудет посылка. С проводником. Курский вокзал.

Он назвал цену, и я чуть не присел.

– Креста на тебе нет, родимый, – вырвалось у меня со злобным шипеньем.

Он только осклабился:

– Какой уж тут крест…

– А не мерзлые?

– Ну что ты!

Делать было нечего. Мы отправились на Курский. Фрукты действительно были не мерзлые. Яблоки.

Я не поехал в больницу. Я поехал на следующий день, потому что мне нужно было раннее утро. Из-за карантина внутрь все еще не пускали. Я же хотел потолковать с врачом.

Я подстерег у входа.

– Самочувствие? – переспросил врач.

Он курил на ходу. Усы его заиндевели. Мороз. Но глядел он молодцом.

– Да, самочувствие. – Я заглядывал ему в зрачки. Я хотел бы заглянуть в душу. Я был уверен, что приступаю к длительному разговору.

– Хорошее. Можно сказать, замечательное самочувствие. Скоро выписывать ее будем.

– Как?

– А так. Выпишем, и все.

И он засмеялся. Двинулся к дверям. А я как бы обалдел. Я шел по улице как пьяный. Ну вот, думал я. Вот оно.

Я шел и шел. Тут я, видимо, и простыл. В рот надуло.

* * *

Помню, что я пришел к Бученкову. Меня вдруг осенило. Не может же Галька после больницы оставаться у мужа. Ее выпишут – и ведь куда-то мне надо ее поместить.

Кроме того, мне здорово хотелось поесть. Хотя бы хлебушка. Со всем этим я и пришел.

– Ты думаешь разместить ее у нас? – У Бученкова было очень скорбное лицо.

– Да. На пять-шесть дней. На сборы. То есть пока мы соберемся.

– А потом куда?

– А потом в степи.

Он набрал воздуху в грудь. Помолчал. И мужественно дал ответ:

– Хорошо. Согласен.

А я посоветовал. Расскажи теще правду, и она, быть может, поймет. Правду о нас с Галькой. Иногда лучше всего рассказать правду. Потому что всякий человек имеет свой тихий час. И в этот час она срабатывает. Правда.

– Объясни ей. Сам-то я где-нибудь перебьюсь. Но ведь Гальку пристроить некуда.