Синдром веселья Плуготаренко

Вот и пришёл конец, спокойно сказал себе Плуготаренко.

Не чувствовал ничего. Передвигал рычаги, не торопясь двигался в сторону дома.

Зачем-то заехал в Общество. Улыбаясь, посидел в плавающем дыму афганцев. Будто в веселящем газу.

Умный Громышев, забыв про ум свой, с испугом смотрел на лыбящегося инвалида.

Проков раздетым выбежал на улицу:

– Юра, что случилось? Что ты хотел сказать?

– Всё в порядке, Коля. Всё хорошо, – успокоил его Плуготаренко…

Приехав, раздевался в прихожей. Из комнаты летело: «Стоять! К машине! Руки на капот!»

В телевизоре два жирных братка в чёрных длинных пальто побежали с растопыренными руками к своему автомобилю. Побежали вперевалку. С неуклюжестью роботов. И сами шмякнули руки на капот. Что тебе оладьи на сковородку.

Плуготаренко мутно смотрел на экран:

– Неужели не надоело за столько лет?..

Вера Николаевна словно растворилась в комнате, замерла.

Сын поехал к себе.

Когда мать ушла на работу – позвонили в дверь.

Открыл.

– Вера Николаевна дома?

– Нет. И будет поздно. Что передать?

Баннова томно поглядывала на инвалида. Сказать или нет?

Плуготаренко встречал эту женщину. На площади, в сберкассе. Но не знал её фамилии. И вдруг понял – Баннова! Пресловутая Баннова! С азартом, во все глаза смотрел на Женскую Сладостную Сплетню, пришедшую вот прямо к нему в дом. Словно бы говорил ей: «Ну, ну, давай, говори, говори скорей! Не томи! А то ведь я ещё ничего не знаю!»

Однако сплетница всё так же томно оттанцевала от двери и спустилась по лесенке на улицу.

Ездил по квартире. Дышал не воздухом – золой.

Часа через два ещё позвонили. Теперь уже по телефону добавили:

– Юрий Иванович, здравствуйте. Это Зуева говорит. Татьяна Зуева, если помните.

– Здравствуй Татьяна Васильевна. Слушаю вас.

– Наталья просила передать, чтобы вы больше не приходили к ней.

– И почему же это? – Железный Плуготаренко, не смотря ни на что, улыбался во всё лицо.

– К ней приехал мужчина, любимый мужчина, как она говорит, и она с ним уедет на Украину. Она уже уволилась с работы. Она мне подруга, но… но плюньте на неё и разотрите. Не стоит она вас. Простите меня за этот подлый звонок, Юрий Иванович.

– Ну что вы, Татьяна Васильевна! – Железный Плуготаренко, не смотря ни на что, уже смеялся: – Передайте большой привет от меня Наталье Фёдоровне, счастливого ей пути!

Положил трубку. В глазах потемнело. Чуть не выпал из коляски.

Торопливо поехал из комнаты, словно чтобы выпасть из коляски в спальне…

…Время остановилось. Два или три дня он лежал у себя, отвернувшись к стене. Когда мать начинала говорить, сжимал веки. Когда склонялась к нему, трогала – дёргал плечом: уйди!

Ночью он ехал на кухню и пил воду. Много воды. Ничего не ел. Вера Николаевна заметила только, что убавился сахар в сахарнице.

Вера Николаевна ходила по квартире, плакала в открытую. Звонила Зиминым. Потом вроде бы в психбольницу. Просила какого-то Бориса Ивановича срочно приехать, помочь, спасти сына.

По всхлипываниям, по благодарным словам её он чётко понял – машина с красным крестом приедет за ним завтра. Прямо с утра.

У него оставалось мало времени.

Глубокой ночью он поел. В кухне. Завернул в тряпку длинный кухонный нож. Который так любил точить. Выводить как саблю. Без которого теперь – никак.

Потом одевался.

Мать обморочно спала у себя.

Тихо выехал из квартиры. Ключом, без щелчка, закрыл дверь.

6

Чтобы отправиться на вокзал в предварительную железнодорожную кассу, Михаил Янович вышел из подъезда утром, когда было ещё темно. Наташа в это время должна будет сходить на работу (на бывшую теперь), чтобы получить окончательный денежный расчёт. Поезд отправляется вечером. В девять.

Увидел едущего к дому инвалида в коляске.

Инвалид вдруг остановился. Спросил, который час. Готлиф повернул к фонарю запястье с часами – сказал.

Инвалид не уезжал, большими, какими-то радостными глазами смотрел на Готлифа, Улыбался. Готлифу стало не по себе.

– Мы с вами знакомы?

– Нет! – выкрикнул инвалид.

Готлиф неуверенно пошёл, а инвалид всё так же продолжал смотреть.

Потом поехал к подъезду. Остановился у закрытой двери, стал поджидать толстую женщину. Только её одну. Её выхода из подъезда. Он что-то бормотал себе. Он сжимал под накидкой из брезента длинный кухонный нож. Ручка ножа была шершавой, крепкой. Сейчас наступит освобождение…

Ивашова вышла из подъезда:

– Юра! Ты?!