Ядро и Окрестность

– В каждой стране по-разному. Где-то человек открыл лавку, та выросла в магазин, дальше больше. В конце концов, самые успешные ворочают миллионами – заводы, фабрики и так далее. Их горстка, но ведь даже крупная голова всегда меньше тела. Только потому и венчает, что меньше. Говорят же медики, клетки мозга самые крупные из всех. А что у нас? Комсомол, партия, молодой парень проводит собрания. Все на него смотрят как на придурка. Чего полез! Иди в инженеры, техники, строители, создавай машины, будь изобретателем, а он ведет собрание. Свой диплом, конечно, получит, зачем же оставаться пустым. С ним еще быстрее вверх по ступенькам. Но лестница уже партийная. Что знает? Ничего не знает. Он вожак.

У Максима в голове возникло фотографически четкое изображение. Время от времени людей посылали от их конторы на общественные работы. В тот раз суждено было очистить новостройку от мусора. Ее называли сдатка. Дом элитный, с квартирами в двух уровнях. Уже средневысокое начальство расселось широко не только в креслах, но и в быту. Окучивал посланных инструктор райкома, щуплый и острый, не то парнишка, не то мужчинка, мужок. Между делом останавливал ладно одетых: «В загранке бываешь? Ты вот что, привези мне джинсы». А пригоняли всяких, в том числе и ездунов. Напарник Максима, с которым он таскал носилки на фасаде, проработал год в Индии, привез кожаную, подбитую изнутри великолепную куртку. В соцстранах таких не делали. Мужок подходил к нему:

– Знатный прикид, почем?

– Так ведь рупии.

– Ах, рупии. Издалека видать, не рубли. Привезешь?

– Больше не шлют.

Вожак смотрел пристально, прозревая обман, и отходил недовольный. Второй раз Максим встретил его в школе. Шла избирательная кампания, проверяли списки голосующих. Мужок узнал его, пробурчав что-то с язвой в голосе. Понятно было, что такие, как Максим, сдавались на всякую потребу, маленький, никакой.

– Что может компартиец, – сказал Максим, продолжая. – Государство есть и всегда будет. Государственники не приходят из-за угла, скрадом, беззвучно. Минута подошла такая, что нужна самая высокая проба. Но кто выйдет из ряда? Выходимцы. Они и поведут большинство, других не готовили.

– Решился же он на перестройку.

– Как мальчик, не муж. Все ли взвесил, по Сеньке ли шапка? Куда заглянула страна на сломе НЭПа? В миллионы смертей. Да и сам НЭП пророс из внутренней бойни. Перестройка по такой крутизне перехода съест не меньше.

– Но почему? Люди ведь совсем другие. Сколько у каждого за плечами!

– Вы думаете, стоит их научить добру, они такими и станут. Нас учили другому. Герой делает дело, вот и все. Пятилетки выстрадали среднего человека, всех остальных прибрали. Теперь нужно крепко сбитую массу одинаковых людей превратить в разных. Этот вверх, тот вниз. Рынок состоит из отдельных людей. Нельзя же все наработанное разделить поровну. Лучше всего, конечно, по совести, а потом дать старт, как тараканам. Кто прибежит первым, тот и выиграл. Первые уже есть, они только ждут сигнала.

– Кто это? – спросила она.

– Вожаки, я же вам объяснил. И другие тоже, легкие, быстрые, умеющие скользить по эстакадам власти.

– Вниз провалится большинство?

– Разумеется, как иначе уйдет свечой вверх избранное стадо. Ведь со стороны никто ничего не даст, чтобы поднять больших, не обидев малых. Я думаю, посторонние, наоборот, пользуясь неразберихой перетасовок, залезут по локоть в Русь. Больше всего потерь в межфазовых переходах.

– Но согласится ли большинство лечь на дно? В тридцатые годы именно оно поддержало курс на середину.

– Вы говорите оно, а это была деревня, восемьдесят пять процентов. Ее и заклинили. Конечно, не хотели, да голод не тетка, съешь и колхозы. Другое дело, что из них со временем получились средние. Город всех беглецов подравнял в рабкласс.

Повисла пауза. Максим рассматривал замысловатые заколки в виде жуков и бабочек.

– Вы здесь по делу? – спросила Наташа.

– Приехал ради обмена.

– Неужели Москву на Ригу? У вас здесь корни?

– Нет, просто много дают.

– Вы хорошо подумали?

– Пока еще знакомлюсь. Как по-вашему, что это за люди?

– Плохого отношения к себе не замечала, но я скромный человек. Как бы это сказать… не отбрасываю густую тень.

– Сквозь вас проходит свет?

– Ну что вы, просто никому не мешаю. В этом доме меня знают, здесь много латышей. Вот представьте себе два разных народа – это одно, а Наташа и Марта – совсем другое. Мне трудно, да и ей нелегко. Мы все чувствуем и все понимаем. И вот еще что. Когда нас много, тень становится плотнее, каждый заслоняет солнце.

– Понятное дело, мы не на экваторе.

– Им достается меньше, по крайней мере, они так думают. Россия велика, у нее все очень крупное – заводы, аэродромы, порты. В Латвию такие вещи входят с трудом, – она подыскивала сравнение, – вот как мужской кулак в женский декоративный карман. Они жалуются, дескать, природа не рассчитана на такую тяжесть. Выйдут из состава, построят маленькое государство, оно будет намного лучше прилажено.

– К природе? – перебил Максим.

– И к ней тоже, вообще к каждому человеку.

– Россия прилажена к народу? – Максим хотел понять ее мысль.

– Вот-вот, а они хотят к людям и дойти до каждого.

– Разные масштабы?

– Можно сказать и так.

– Но ведь если уйдет Россия, что станет с русскими? Будет ли новое государство прилажено к ним или только к своим?

Она смотрела на него, взвешивая тяжесть вопроса.

– Вы знаете, очень много накопилось. Думаю, к своим. Но и от самой России будет кое-что зависеть. Если очень ослабнет, нам придется несладко.

Она принесла две белые расписные кружки.

– Будем пить чай.

Девушка в национальном костюме легко ступала по стенке из фарфора.

– Как смотрится?

– По-моему, неплохо, но я не специалист.

– Пробуем вместе с дочерью – надо как-то выживать.

Он пил чай с вареньем из черной смородины. Было очень тихо. Ни трамвая, ни автомобилей, ни уличного говора.

– Здесь как в деревне, – сказал он, – где же люди?

– Вы привыкли к Москве. Это совсем другое.

– При царях разе не жили вместе, – снова начал он, – двести лет и ничего.

– Тогда и Россия была не та. По сравнению с этой меньше.