Социальная свобода: идеология и технология освобождения человека. Свобода в обществе и свобода от общества

Однако, «диктатура беззакония» основанная на тупой или недальновидной силе тоже не всесильна. Неспособность живущих по принципу «сила есть, ума не надо» просчитать или предвидеть более-менее отдаленные последствия своих действий неизбежно приводит их к неудачам, а то и к полному краху, как это показала, к примеру, история гитлеровских авантюр. Также надо понимать, что доминация в одной силе, не означает автоматического превосходства в других: например, доминируя в физической силе, современные «силовики» далеко не доминируют в информационной или духовной сфере и зависят даже от финансовой силы.

Сами по себе системы правовых социальных ограничений существенно отличались в разных культурах. «Античное право – это право тела, или евклидова математика общественной жизни, ибо различает в составе мира телесные личности и телесные вещи и устанавливает отношения между ними. Правовое мышление ближайшим образом родственно мышлению математическому… Первым созданием арабского права было понятие бестелесной личности»[67 - Шпенглер О. Закат Европы-2. – М.: Мысль, 1998. – С.69.], – писал О. Шпенглер. Европейское же право, по О. Шпенглеру, внутренне конфликтно (то есть негармонично и несовершенно), так как «говорит» на языке античности, но само по себе является правом функций, а не физических тел. Это показывает, что содержание и структура правовых социальных ограничений, будучи обусловленной господствующей в цивилизации идеологией, мыслилась и реализовывалась весьма разнообразно. Такое явление как несовершенство законодательства с одной стороны само по себе является социальным ограничением, а с другой оказывается внутренним самоограничением самих ограничений, не дающим им развиться в полную силу, окончательно закабалив человека. Подобная ситуация помогает человеку выйти из-под их контроля, заметив и осознав их несовершенство, как признак неполноценности.

Во многих обществах параллельно сосуществуют разные системы права: например национально-государственного и международного, международного, государственного и религиозного (исламский шариат, законы Ману в индуизме, юрисдикция католической церкви и т.п.). Если страной управляет замаскированная под государство корпорация, как в случае ФРГ или РФ, то помимо «корпоративных» псевдогосударственных законов там формально действуют и нормы существовавших там ранее государств, например, СССР. Понятно, что эти разные правовые системы и их нормы могут не только в чем-то не совпадать, но и очень сильно различаться. Возникает ситуация правовой многомерности, дающая юридически грамотным людям большую свободу маневра. Такая ситуация существовала и ранее: законы метрополии, Остиндской компании и туземных государств…

М. Фуко отмечал, что в средневековой Европе не существовало чёткой системы социальных ограничений, в том числе и правовых. Наказания были жестокими и зрелищными, но не систематичными, задачи исправления преступника они не имели. «Вообще говоря, при королевском режиме во Франции каждый общественный слой располагал собственным полем терпимой противозаконности: невыполнение правил, многочисленных эдиктов или указов являлось условием политического и экономического функционирования общества»[68 - Фуко М. Надзирать и наказывать. – М.: Ad Marginem, 1999. – С.119.]. «XVIII век изобрел техники дисциплины и экзамена, подобно тому, как средневековье – судебное дознание»[69 - Там же, С. 330.], – писал М. Фуко. Только в Новое время в Западной Европе стала формироваться полноценная система социальных ограничений в рамках дисциплинарного общества. Ведущая роль в её создании принадлежала именно юристам. Получается, что в Средние века европеец был во многом более свободен, чем впоследствии. Похожую ситуацию мы наблюдаем и в России. О тирании Ивана Грозного знают все грамотные россияне, но не все знают, что законодательство Алексея Романова, а тем более Петра I было значительно более жестким, чем при Иване Грозном. Крепостное право также окончательно сложилось лишь при преемниках «грозного царя». То есть и здесь мы видим феномен прогрессирующего роста несвободы.

Внутреннее несовершенство законодательства тесно связано с другой группой социальных ограничений – информационно-образовательной, потому что правовые нормы являются формой информации. Эти ограничения непосредственно выражаются в препятствиях перемещения, использования и обладания информацией, как сведениями, разрешающими некую неопределённость в понимании смысла явления или процесса (сведения, распространяемые СМИ информацией не являются, ибо смысл их многим невнятен и распознается зачастую уже самостоятельно). Они регулируют такие образовательные феномены, как знания, умения и навыки. Знания в отличие от сведений имеют не только количественное, но и качественное измерение, меняя их носителя (человека), также как умения и навыки. Информация же, в отличие от знаний, человека не меняет в плане его поведения. Ограничения в этой сфере могут иметь как объективный характер, обусловленный простым отсутствием данных (сведений, информации, знания), так и субъективный, обусловленный их сокрытием, цензурой, запретом и т. п. Эти социальные ограничения могут иметь как идеальный, так как знание идеально, так и материальный, связанный с техникой и материальной культурой характер, исходить от людей и от вещей. В настоящее время, исходя из концепции информационного общества, снятию информационных ограничений, свободе передвижения информации, как, впрочем, и образованию уделяется большое внимание (это было верно в начале XXI века, сегодня это уже не так, как в России, так и во многих других странах. С 2012 г. в РФ стали усиливаться и нарастать информационно-образовательные ограничения, что говорит о циклическом характере социально-ограничительной динамики.). В этой связи необходимо указать на некоторые ограничивающие нас мистификации, связанные с теорией информационного общества. Например, Д. Белл[70 - Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. – М.: Academia, 1999. – 956с.] утверждает, что не энергия и сырье, а информация является основой производства и выдвигает на этом основании информационную теорию стоимости, как будто информация – есть «мера всех вещей». На самом же деле информация без энергии и сырья ничего не стоит, так как ни производство, ни человек без них функционировать не могут, хотя при наличии энергии и сырья информация действительно может быть главным фактором производства. Это взаимосвязанные компоненты и отсутствие одного, автоматически обесценивает другие. Не следует преувеличивать роль и значение информации и образования, превращаясь в утопистов. «Можно сказать, что талант не может проявиться без технических методов – тренировок, репетиций, овладением теми или иными навыками. Однако важно то, что техника не создает даров, а лишь эксплуатирует их. Музыкальному слуху и хорошему вкусу ясно отсутствие самого феномена искусства в бездарной музыке и бездарных стихах, держащихся на одной лишь декламаторской версификаторской технике. Оказывается, что техника не может подменить двух вещей, которые условно можно назвать данными и талантом, а вместе – даром»[71 - Федоров С. А. Есть ли пределы «совершенству техники»? // Юнгер Ф. Г. Совершенство техники. – СПб.: Владимир Даль, 2002. – С.540.], – замечал С. А. Фёдоров. Сказанное относится не только к образованию, но и к информации. Показательно, что сам Д. Белл не слишком оптимистично оценивает роль информации в её связи со свободой в постиндустриальном обществе. Так он предвидит обострение информационного дефицита по следующим причинам:

– больший объём информации увеличит её неполноту, при этом возрастут издержки по её сбору и хранению;

– информация будет всё более специализироваться, что затруднит её восприятие и понимание;

– рост скорости передачи и объёма информации сделают актуальной проблему ограниченности индивида в его способности воспринимать и перерабатывать информацию;

– обострятся проблемы осмысления и интерпретации информации;

– получит широкое распространение дилетантизм как малое знание о многом (все эти прогнозы сбылись).

По сути, Белл признает, что эта система станет обществом координационного, временного и информационного дефицитов, в котором рост благосостояния будет соответствовать уменьшению свободы, – а значит прогрессирующему росту социальной ограниченности. В результате, как справедливо писал А. В. Бузгалин, информационно-постиндустриальное общество оказывается тупиковой ветвью социального развития[72 - Бузгалин А. В. «Постиндустриальное общество» – тупиковая ветвь социального развития? // Вопр. философии. – 2002. – №5. – С.26—43.].

Технические и технологические ограничения тесно переплетаются с информационно-образовательными, т.к. образование во многом само является, а по мере его информатизации становится технологией. Эти ограничения являются производными от научных и онтологическо-гнесеологических, в меньшей степени – эстетических и языковых. Субъектом этих ограничений выступает социальная фигура Техника (Ф. Г. Юнгер) и технократа. Своё выражение эти ограничения находят в отсутствии (несовершенстве) или наличии тех или иных технических средств и технологий, способах и результатах их использования. Двойственность в понимании технических и технологических ограничений обусловлена тем, что они могут рассматриваться с позиций их субъекта и объекта. Для технократически ориентированных деятелей и мыслителей – Ж. Аттали, Д. Белла, З. Бжезинского, К. Маркса, П. Пильцера и других техника – это инструмент присвоения «безграничного богатства», которое по формуле П. Пильцера равно сырью, умноженному на технологию; техника и технология – это ключ к накоплению ресурсов[73 - См.: Новая постиндустриальная волна на Западе. – М.: Academia, 1999. – 640c.]. Как замечал в этой связи М. Хайдеггер, «сущность техники не есть что-то техническое. Поэтому мы никогда не почувствуем своего отношения к сущности техники, пока будем думать о ней, пользоваться ею, управляться с ней или избегать ее. Во всех этих случаях мы еще рабски прикованы к технике, безразлично, утверждаем ли мы ее с энтузиазмом или отрицаем»[74 - Новая технократическая волна на Западе. – М.: Прогресс, 1986. – С.45]. Подлинная сущность техники по Хайдеггеру заключается в воле к власти и тотальному контролю над бытием, а не просто присвоению богатства природы, что является лишь частью её сущности. Техника это инструмент извлечения и присвоения богатств окружающего мира и его подавления и контроля в случае сопротивления этому. Поэтому техногенная цивилизация в целом по отношению к природе является воровской, пиратской и полицейской, что, конечно же, не может не иметь закономерных печальных последствий в её внутреннем устроении (в частности, подобное «пиратское» отношение к природе помешало построению социализма и коммунизма в СССР и других странах). Для субъекта техногенного подавления и, фактически, ограбления бытия социальная ограниченность техники и технологии проявляется в её несовершенстве в плане достижения результатов её властно присваивающих функций. А так как аппетиты технократического субъекта безграничны, то снятие технико-технологических социальных ограничений в этом случае видится как бесконечное совершенствование техники и технологии с перспективой создания нового абсолютно искусственного и подконтрольного мира и аналогичного человека (и уничтожения мира и человека естественного)[75 - Это показано в антиутопии кинофильма «Матрица».]. Однако этот искусственный мир обречён на гибель, так как по справедливому замечанию Ф. Г. Юнгера техника и технология не создаёт ничего нового, она лишь эксплуатирует и преобразует или разрушает то, что уже есть. А так как технократия ориентирована не только на присвоение и потребление богатства, но и на тотальную власть, то она просто не может, в принципе, допустить существование не клонированных людей, генетически не модифицированных растений, лесов, выросших естественным образом, а не посаженных, даже нестриженой травы на газонах. Поэтому с точки зрения объектов, подвергающихся воздействию техники и технологии, социальным ограничением является её развитие и совершенствование.

«Глобальный технологизм ведет к превращению человека из социально-культурной личности в человеческий фактор Техноса. Человеческий фактор, бурно протестуя против ограничения своей свободы культурными регуляторами, довольно легко смиряется, если они будут техническими. Лишение индивида имени, замена его номером и тем более „клеймение“, всегда воспринималось как надругательство над достоинством человека. Но если номер обещают ставить лазерным лучом и хранить в компьютере, то у „прогрессивной общественности“ особых возражений нет… Обыск в форме ощупывания одежды руками отвергается как нечто унизительное, но если по телу водят электронной палкой, все стоят как покорные бараны… Лишь бы не со стороны живых людей, не от имени культуры, техникой – и свободолюбивые[76 - Точнее было бы «свободофобивые».] либералы соглашаются на самый тотальный контроль. Открытое гражданское общество закрыто и регламентировано на меньше, чем традиционные, культурные, разница в том, что закрытость здесь „усовершенствованная“, технологическая. В условиях глобализации демократия вытесняется технократией»[77 - Кутырёв В. А. Культурологический смысл глобализма // Вестник Росс. филос. общества. – 2001. – №4. – С. 80.], – справедливо замечает В. А. Кутырёв.

Поэтому антитехнократические позиции являются вполне обоснованными и закономерными попытками борьбы с техническими формами социальных ограничений, даже в таких радикальных формах, как движение луддитов, потому, что сегодня мы видим уже попытки техногенного уничтожения человека[78 - См.: Кутырев В. А. Унесенные прогрессом: Эсхатология жизни в техногенном мире. – СПб.: Алетейя, 2016. – 300с.]. Сегодня луддитов можно рассматривать как прозорливых борцов против грядущего уничтожения человека техникой. Вспоминается и Фома Аквинский, сокрушивший робота, созданного его учителем Альбертом Великим. Сегодня уже понятно, чего он так опасался и впору ставить памятник этому его действию. «Духовная культура все менее котируется в наш машинный век, ибо механическая цивилизация легче усвояема, чем подлинная культура. Она требует больше внешней привычки, чем духовного воспитания. Технически цивилизованный человек может быть (и нередко бывает) дикарем в культурной области. Он может превратиться в гориллообразного робота с атомной бомбой в руках»[79 - Левицкий С. А. Трагедия свободы. – М.: Канон, 1995. – С.353.], – прозорливо писал С. А. Левицкий. Осталась ли эта возможность лишь нереализованной, или реализовывать её было и не нужно в силу изначальной близости «технически цивилизованного человека» к этому гориллообразному состоянию, на что, в частности, по-своему указывали К. Маркс и Ч. Дарвин? В китайской культуре подобное состояние называли «развитым варварством». В общем, сегодня робота вполне можно считать аналогом средневекового дьявола и беса: там деградационная химера человека и зверя, здесь – химера человека и машины. Современные духовные подвижники призваны осуществлять уже не только бесоборческий, но и роботоборческий подвиг…

«О догматизме Техника можно сказать следующее: по своей жесткости и эффективности этот догматизм не уступает теологическому. В той части, которая касается знаний о ходе развития аппаратуры и организации это не ощущается, поскольку здесь каждое новое изобретение неизменно уничтожает предшествующие достижения, отбрасывая их как ненужный хлам. Не знание как таковое, а вера в это знание делает технократов догматиками. Техник либо вообще не задумывается о нужности своего знания, либо не ставит ее под сомнение. И более того! Он еще и не терпит, чтобы другие задумывались о нужности его знания или ставили её под сомнение! Критические высказывания техников по поводу «Совершенства» и «Машины и собственности» поразили меня в первую очередь своей неприкрытой догматичностью. Возражения без каких-либо доводов, голословные утверждения, непоколебимая вера в то, что с помощью машин будут разрешены все трудности, которые в будущем могут встать перед человечеством…»[80 - Юнгер Ф. Г. Совершенство техники. – СПб.: Владимир Даль, 2002. – С.7.], – писал в середине ХХ века Ф. Г. Юнгер.

Похоже, однако, что оппоненты Ф. Г. Юнгера в известной мере сами ненамного отличаются от создаваемых ими машин, проявляя в них свою големическую сущность. Ведь догматизм является ничем иным, как формой социальной ограниченности, характерной для биороботизированного строя психики, бездумно механически выполняющего заложенную в него культурно-идеологическую программу. Это уже (или ещё) не человек, а «человеческий фактор Техноса» как верно замечает В. А. Кутырёв. Впрочем, сегодня уже открылась сектантско-религиозная сущность технократизма[81 - См. Четверикова О. Н. Диктатура «просвещенных»: дух и цели трансгуманизма. – М.: Благословение, 2015. – 160с.]. А рациональный диалог с фанатиками труден: «верую, ибо абсурдно».

Советский философ Л. Н. Москвичёв вскрывает сущность технобюрократической идеологии и ментальности, которые, в силу актуальности проблемы, необходимо показать и здесь. Идеал бюрократии заключается в механической эффективности при исполнении предписанных задач без учёта более широкой цели. То есть бюрократ выступает в роли своего рода «управляющей машины», на что намекал ещё М. Е. Салтыков-Щедрин в образе глуповского градоначальника «органчика». «Идеологическим императивом бюрократизированной системы становится требование компетентности, квалифицированности при решении всё более узких специфических проблем»[82 - Москвичёв Л. Н. Теория «деидеологизации»: иллюзии и действительность. – М.: Мысль, 1971. – С.198.]. А квалифицированность отождествляется здесь с ориентацией на строго фиксированные правила и предписания (по сути – технический регламент), при отказе от каких-либо моральных и идеологических оценок деятельности. Поэтому от бюрократа, скорее всего нельзя будет получить вразумительного ответа о причинах и целях его деятельности. Причинность для него ограничена уровнем законов и инструкций. При этом всё чуждое навязанному бюрократией ритму и направлению общественного развития рассматривается как негативное. Бюрократ подменяет содержание формой, а форму считает содержанием (на наш взгляд, это является разновидностью менталопатии (термин автора), то есть нарушения восприятия, переработки и передачи информации). Пределы внешнего мира ограничиваются у бюрократии сферой её деятельности, которая заключается в улаживании функционально-технических связей и отношений, то есть совершенствовании форм, в несовершенстве которых якобы коренятся все социальные проблемы и противоречия. Других социальных проблем не существует, либо они уже решены, а потому бюрократический мир – «лучший из возможных миров». Таково содержание распространённой сегодня технобюрократической, социально ограниченной ментальности.

Технические социальные ограничения опасны не только своей властно-потребительской установкой по отношению к биосфере, но и своим влиянием на деградацию человека, что и делает их сущность социально ограниченной. По свидетельству Л. Ф. Авилова[83 - Авилов Л. Ф. Цивилизация психороботов.– М.: Природа и человек, 1999. -176с.], В. А. Межетериной[84 - Межетерина В. А. Битва мира и антимира // Наука и религия. – 1999. – №10. – С.2—6.] и других авторов, человек деградирует вместе с разрушаемой им биосферой. По расчетам Л. Ф. Авилова объём интеллектуальной части мозга неандертальца составлял 1400 ед., кроманьонца – 1700 ед., а современного человека – 1200 ед., то есть 70% от кроманьонца[85 - Авилов Л. Ф. Цивилизация психороботов.– М.: Природа и человек, 1999. – С.7.]. «Доктор биологических наук Б. Сергеев, анализируя данные антропологии, пришел к выводу, что со времен первой династии фараонов, мозг человека идет на убыль со скоростью 1 см куб. за каждые сто лет»[86 - Там же, С.9.]. Сходные процессы отмечают и другие авторы. Похоже, что возникшая сравнительно недавно теория происхождения человека от обезьяны косвенно отразила его приближение к ней. Зато в орудиях производства, техники и технологии за это время произошёл большой скачок. Возможно, в будущем возникнет теория происхождения человека от робота (у трансгуманистов это уже почти реализовалось).

Современная реальность опровергла представления многих техноутопистов о том, что освобождённое техникой от труда время, будет потрачено человечеством для творчества и самосовершенствования. Большинство тратит его на примитивные развлечения, часто с помощью той же техники (телевидение, игровые автоматы, интернет, гаджеты и т. д.), пьянство, удовлетворение животных инстинктов, да и зачем развивать свои способности, если всё за тебя сделают машины? Именно так и рассуждает значительная часть современной молодежи. Неиспользуемые потенциалы в результате всё больше и больше деградируют, да и сама техника не даёт обещанной свободы, заставляя тратить время на своё использование, ремонт, обучение управления ею.

С другой стороны, чтобы не использовать технику, живя в гармонии с биосферой, допустим по даосским принципам, требуется очень высокий уровень духовного и психофизического развития. Чтобы следовать путём Дао, нужно не только очень хорошо чувствовать изменения энергетики природы и своего организма, но и уметь строить своё поведение, сообразуясь с ними. Неслучайно на лоне природы поселялись те, кто достиг высших уровней духовного и психофизического развития – святые всех религий, йоги, мистики, даосы. Большинство современных людей неспособны к подобному образу жизни из-за деградации и неразвитости своих способностей, причём технократическая модель развития не даёт, и не будет давать им подобной возможности, являясь, по сути, тупиком, обрекающим их лишь на незавидную функцию узкоспециализированного винтика глобального социокультурного «техноса». Именно эти факторы делают технократический путь развития социально-ограниченной, репрессивной и тупиковой практикой, ведущей к деградации человека и уничтожению естественного мира, даже в том случае, если удастся избавиться от войн и техногенных катастроф, что, однако невозможно, ибо потребительско-властные установки технократизма неизбежно будут порождать конфликтность, а развитие техники – техногенные катастрофы. Единственным путём снятия технических и технологических социальных ограничений, является отказ от техногенной модели развития и возврат к существовавшим в прошлом биогенным, гармоничным с природой и космосом цивилизационным моделям, развитие природоподобных, а не природовраждебных технологий.

Следующая группа социальных ограничений – экономические, находят своё выражение в ограничениях на перемещение, использование и обладание экономическими ресурсами (сырьем, энергией, изделиями, продовольствием) и средствами их обмена и символического выражения (деньгами, золотом, акциями и т.п.). Субъектами этих ограничений выступают их формально-юридические владельцы и фактические распорядители. Объектами экономических социальных ограничений оказываются индивиды и группы, не являющиеся владельцами и распорядителями экономических ресурсов, а также природный мир, являющийся объектом эксплуатации и разрушения в ходе экономической деятельности общества. Согласно догмам господствующей в современном обществе метаидеологии экономические, производственные отношения, являются системообразующим фактором и базисом общества, интегрирующим все остальные подсистемы общества в единое целое. Эта установка является общей для марксизма, либерализма (во всех их разновидностях), и ряда других современных идеологий.Признавая теоретически или практически экономику и экономические интересы первичными, общество тем самым имплицитно признаёт, что его цели – это только потребление, размножение и, неизбежное при подобных установках, разрушение и эксплуатация окружающей среды. Экономические социальные ограничения, таким образом, тесно связаны с этическими социальными ограничениями. При этом приходится признать, что руководствующееся подобной идеологией общество, уступает (то есть находится по этому параметру ниже) биосферным популяциям животных и растений, которые, имея своей внутренней целью подобно экономикоцентричному обществу потребление и размножение, не разрушают окружающую среду, беря от природы только действительно необходимое им для жизни и не более. Именно такой тип потребления природных ресурсов соответствует подлинным законам природы. Потребляя больше необходимого, человечество ведет себя как браконьер и наказывается за это природой через вырождение, «сизифов труд», внутрисоциальные войны (животные не убивают массового своих собратьев по виду, как люди), конфликты, техногенные аварии и многочисленные «болезни цивилизации», которых нет у диких животных и «нецивилизованных» людей. Выигрыш от разграбления природы оказывается иллюзорным.

«Согласно Зомбарту, современную эпоху можно назвать эрой экономики, что точно отражает указанную нами аномалию (превращение экономики из средства в самоцель). Речь идет, прежде всего, об общем характере цивилизации в целом. Поэтому даже внешнее могущество современной цивилизации, достигнутое за счет промышленно-технического прогресса, не может изменить ее инволюционного характера. Более того, эти два аспекта взаимосвязаны, так как весь мнимый „прогресс“ был, достигнут как раз за счет того, что экономический интерес возобладал надо всеми другими. Сегодня можно говорить о самой настоящей одержимости экономикой, в основе которой лежит идея, что как в индивидуальной, так и в коллективной жизни наиболее важным, реальным и решающим является экономический фактор. Вследствие этого в сосредоточении всех ценностей и интересов на производственно-экономической области, усматривают не невиданное ранее отклонение современного западного человека, но нечто вполне нормальное и естественное; не случайную потребность, но нечто желательное, заслуживающее одобрения, развития и восхваления»[87 - Эвола Ю. Люди и руины. – М.: МОО РСО, 2002. – С.91—92.], – писал Ю. Эвола, который, кстати, тесно связывал экономическую одержимость с одержимостью сексуальной (т.е. фактически половыми извращениями, т.е. неправильным использованием секса и его энергии, что является основой биологического вырождения). Подобная одержимость экономикой становится причиной преувеличения значимости экономических ограничений и их мистификации. Главной социальной проблемой начинает казаться нехватка денег (или, в лучшем случае, ресурсов), а все усилия направляться на их накопление. Обыватель при этом не понимает, что деньги не являются мерой богатства, так как не обладают сами по себе никакой потребительской ценностью. Деньги, вопреки массовой иллюзии, вовсе не мера богатства, а лишь один из инструментов его приобретения. Будучи универсальным обменным эквивалентом в обществе, где они признаются, они могут быть обменяны как на действительное богатство, так и на проблемы и нищету, посредством приобретения наркотиков, собственности приносящей убытки (машина, телевизор, собака) и прочих бесполезных вещей или услуг. Таким образом, наличие денег самих по себе вовсе не гарант счастливой и благополучной жизни. Обладатель денег обладает не богатством, а лишь потенциальной возможностью его получения и в этом смысле находится не в лучшем положении, чем обладатель знаний, умений, навыков, времени, энергии или каких-либо иных средств производства или потенциального извлечения прибыли. К тому же в современном обществе деньги оторвались от реальных материальных стоимостей и превратились в подобие акций, подверженных колебаниям рыночных курсов. Бесконечное накопление не денежных ресурсов также бессмысленно, ибо если ресурсы не тратятся вовремя и с умом, то, в конечном счёте, достаются не владельцу, а его наследникам, мошенникам, ворам, или крысам и тараканам.

По сути, накопительный инстинкт присутствует у многих животных, но если у бурундуков, белок и других грызунов он инстинктивно ограничен, например определённым сезоном, то у многих социально-ограниченных людей благодаря культуре, снявшей с них некоторые инстинктивные ограничения, этот инстинкт может функционировать совершенно беспрепятственно, порождая различных миллионеров и миллиардеров. При этом их интеллектуальные и некоторые иные «технические» способности могут быть весьма совершенными, несмотря на то, что их цель – обслуживание некоторых преобразованных и извращённых культурой достаточно примитивных животных инстинктов.

Также мало кто почему-то замечает, что деньги не только зарабатываются, но и тратятся по определенным программам. Продавая за деньги своё время, свободу, способности и труд, работник (или бизнесмен), вопреки распространенному заблуждению вовсе не свободен в их трате. Большие деньги дают большую власть и глупо думать, что их могут доверить кому угодно. Их дают только тем, кто не только «правильно» их зарабатывает, но и правильно тратит. Поэтому-то миллионеры и тратят их на роскошь и казино, а не на благотворительность или поддержку передовых ученых и изобретателей. Тот, кто тратит свои деньги «не правильно», рискует быть исключенным из «приличного общества», а значит и отстраненным от источников прибыли точно также как преступник, который их «неправильно» зарабатывает. Средний обыватель оказывается в роли робота: зарабатывает, совершая действия по чужим правилам и указаниям и точно также тратит заработанное, оставаясь в обоих случаях в роли эксплуатируемого дурака. Обладание большими деньгами зачастую никак не повышает его качества жизни, а нередко и наоборот – ухудшает. Несвобода в расходовании денег порождает феномен «потребительской эксплуатации», о котором тоже не говорят. Потребитель бездарно тратит время на приобретение и потребление реально бесполезных, ненужных и даже вредных для него товаров и услуг, теряя в итоге на это не меньше сил, чем на работу…

Такая социальная ограниченность мешает заметить, понять, а тем более ликвидировать многие экономические ограничения. Истинной причиной и подоплекой всех экономических ограничений является недоразвитость или деградация духовных и психофизических способностей человека. Действительно, в случае развитости этих способностей сырьевые и энергетические ограничения могут быть легко разрешены путём изменения производства и нахождения их новых источников, а проблемы их социального распределения решены посредством усовершенствования социальной организации и структуры потребностей самих людей. В современном же обществе только из-за его несовершенной организации не развиваются и уничтожаются передовые решения, идеи и технологии, только лишь потому, что они могут сократить прибыль или подорвать чью-либо власть. Например, любое усовершенствование автомобилей, ведущее к снижению расходов ими бензина, встречает сопротивление нефтяных монополий. О более серьезных инновациях в такой ситуации нет и речи.

У К. Маркса и Ф. Энгельса решение этих вопросов представлено в искажённой и мистифицированной форме, так как всестороннее развитие человека и его способностей предполагается там как следствие захвата пролетариатом политической власти и средств производства и последующего развития техники и технологии, которые якобы дадут всем массу свободного времени. При этом ускользает от внимания, что время в этом случае уже будет потрачено на развитие техники и технологии и отдых от этих усилий, а не на развитие способностей. На самом же деле, чтобы захватить власть, нужно сначала развить и использовать эти способности, а необходимое для этого время можно было найти в основном за счёт отказа от технико-производственной деятельности и аскетизма (т.е. освобождения от потребительской эксплуатации). Именно этот путь и предлагали религии, прежде всего восточные, и, в меньшей степени, более близкое К. Марксу иудохристианство. В отличие от К. Маркса, А. С. Пушкин в своей известной «Сказке о попе и о работнике его Балде» предлагает иной, отличный от марксова способ разрешения экономических и социальных противоречий. Аскетичный, но талантливый и трудолюбивый Балда не устраивает революций и не захватывает средств производства Попа, а переигрывает одержимого экономикой священнослужителя, по его правилам, не принимая, однако, ни идеологии Попа, ни оставшегося после него «наследства». Балда переигрывает Попа за счет нестандартной и неожиданной для Попа реакции на его указания и предложения; таким же способом он обыгрывает и бесов. Похоже, что серьезный герменевтический разбор смысла этой сказки ещё ждёт своих исследователей.

Военно-силовые социальные ограничения связаны с функциями защиты и принудительной реализации тех или иных социальных норм, установок и ценностей. Субъектом их выступают военно-силовые социальные структуры и ведомства, являющиеся, однако, как правило, инструментами реализации не только своих собственных ценностей и интересов, а интересов других, господствующих в обществе личностей и групп. Легальной монополией на применение силы обычно обладает государство, по мере ослабления которого эта монополия начинает делиться им с частными охранно-силовыми структурами[88 - Волков В. Силовое предпринимательство. – М.: Летний сад, 2002. – 282с.] и международными организациями. Появляются частные военные компании (ЧВК), различные незаконные и полузаконные вооруженные формирования (Донецкая и Луганская народные республики), «игилы»[89 - ИГИЛ – организация, запрещенная в РФ] т. п. Спецслужбы начинают сотрудничать уже не только с государствами, но и транснациональными корпорациями, закрытыми надгосударственными организациями и кланами (масоны, Бильдербергский клуб и т.п.)[90 - См. подр. Ларина Е. С. Умножающие скорбь. Как выжить в войне элит. – М.: Книжный мир, 2016. – 320с.]. Таким образом, грань между легальным и нелегальным (преступным) насилием и реализующими его структурами постепенно стирается.

Объектом этих социальных ограничений обычно оказываются индивиды и группы (вплоть до суверенных государств) не желающие выполнять или нарушающие нормы, установки (интересы), ценности и планы господствующих или претендующих на господство групп, инструментом которых обычно становится государство с его силовыми ведомствами и (или) негосударственные вооруженные формирования, которые часто бывают нелегальными. Возникает негласное сотрудничество государственных «силовиков» и спецслужб с «криминальными группировками», выходящее за пределы официальных правовых полей (пространств). Монополизация информационного пространства и правоохранительной деятельности позволяет скрывать это от общественности.

Наиболее заметной и острой формой реализации военно-силовых социальных ограничений является война, военный конфликт, вооруженное противоборство, особенностью которых является насилие, сопряжённое с ранениями и убийством людей и масштабными разрушениями материальных и духовных ценностей. Сегодня грань между войной и миром всё более стирается, в военных целях начинает использоваться буквально всё, что угодно: от пищевых добавок, до компьютерных вирусов и сообщений в СМИ.

Отношение к этому виду социальных ограничений у многих сегодня отрицательное. «Нет слов: мир, конечно, большая ценность. Но наивысшая ли? Если наивысшая, то почему люди, народы, государства всю свою долгую историю вели войны, странным образом пренебрегая этой ценностью? – Было бы наивно и глубоко ошибочно полагать, что велись они ради лишь корыстных интересов, ради захватов, аннексий, экономических выгод или иных материальных и низменных побуждений. Нельзя, разумеется, отрицать роль таких побуждений, но нельзя и сводить все к ним. В человеческом словаре есть ведь и такие понятия, как честь, достоинство, свобода… В их защиту люди выступали во все времена, жертвуя собственными жизнями…»[91 - Поздняков Э. А. Философия политики. В 2-х ч. – М.: Палея, 1994. – Ч.2. – С.116.], – писал Э. А. Поздняков. По мнению К. фон Клаузевица «война – это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю»[92 - Там же, С.152.]. Это определение позволяет говорить не только о классических вооруженных войнах, но и войнах экономических, идеологических, информационно-психологических и прочих. Это показывает тесную взаимосвязь военно-силовых социальных ограничений с экономическими, политико-управленческими, технико-технологическими, структурно-демографическими и информационно-образовательными и правовыми социальными ограничениями.

«Как бы то ни было, но понятие jus ad bellum (право войны) пока еще существует, и никто от него добровольно не отказывался»[93 - Там же, С.153.], – считает Э. А. Поздняков. Происходит это потому, что дать приемлемое для всех определение справедливой войны и агрессии, никому пока не удалось, ибо различие ценностно-целевых ориентаций разных культур делает это невозможным. Однако так как массовое сознание значительной части людей обоснованно не приемлет войну и негативно реагирует на военно-силовые (насильственные) ограничения, манипуляторы сознанием предпочитают избегать термина «война», называя её «контр террористической операцией», «операцией по разоружению Ирака» и т. п. С другой стороны, «оказывается, в 1990 г. только в СССР и только в автодорожных катастрофах погибли свыше 60 тыс. человек и более 400 тыс. человек получили ранения, то есть за один лишь год в четыре раза больше, чем за десять лет войны в Афганистане»[94 - Там же, С.169.]. А сколько людей гибнет в дополнение к этому в морских, авиационных, железнодорожных катастрофах, в драках, от рук преступников, от других причин, пропадает без вести по всему миру? Цифры шокирующие. Однако, отмечает Э. А. Поздняков, здесь мы почему-то не слышим гневных возгласов пацифистов. В этом проявляется противоречивость и расколотость массового сознания. На самом деле, если человек не имеет права убивать и калечить другого человека, то этого права не должно быть и у техносферы. Если же признавать допустимыми подобные издержки ради выгод от технократического пути развития, то, наверное, не стоит протестовать против войн и уголовного бандитизма, ведь у их субъектов тоже есть свои интересы, как и у технократов или производителей и торговцев, производящих и сбывающих опасные для здоровья и жизни товары. Получается, что последовательный пацифизм, гуманизм и экологизм должны начинаться с отрицания технократической модели развития и безудержной погони за прибылью, а не с борьбы или войны за мир и защиты прав животных. В противном случае следует признать: то, что не позволено человеку – убивать других людей, позволено новым «богам» – технике и капиталу.

Важнейшей причиной разрастания воинственности и агрессивности является принятая сегодня большинством хищническо-техногенная модель питания, связанная с мясоедением, а также употреблением промышленно обработанной и вареной (жареной) пищи. Показательно, что ни одно живое существо кроме человека не употребляет термически обработанную еду. В промышленно обработанную еду добавляются ядовитые и неполезные ингредиенты. Мясоедение также противоречит особенностям физиологии человека, является экономически невыгодным и способствует росту агрессивности. Миллионы животных содержатся в отвратительных, по сути, концлагерных условиях, а затем массово убиваются на бойнях. Естественно, что подобные нравы проникают и в общество. В то же время у Индии, где большая часть населения придерживается вегетарианской диеты, не наблюдается людоедских планов по завоеванию всего мира и истреблению низших рас. Поэтому без изменения режима питания человечеству трудно будет избавиться от бесконечных конфликтов и войн. Сегодня имеется масса литературы, интернет ресурсов по этой теме, многие переходят на вегетарианство, веганство, сыроедение и прочие прогрессивные модели питания и поведения. По данным газеты Vegetarian, сегодня в России вегетарианского типа питания придерживается 3—4% населения, в то время как в Индии – 31—42%, Мексике – 19%, Бразилии, Швейцарии, Тайване— 14%, Израиле – 13%, Австралии – 11%, Германии, Бельгии, Швеции, Италии – 10%, Польше – 8%, США – 5—8%, Китае – 4—5%[95 - Сколько в мире проживает вегетарианцев. – Vegetarian. – №65. – октябрь 2018. – С.24.]. Не здесь ли лежит одна из причин повышенной конфликтности России с другими странами?

Путь снятия военно-силовых социальных ограничений, лежит через духовно-нравственное, интеллектуальное и психофизическое совершенствование человека, в результате которого они могут стать ненужными, подобно государству в коммунистических утопиях. Однако современное общество движется в основном лишь в направлении технико-технологического усовершенствования военно-силовых социальных ограничений вместо их ослабления и снятия. Что свидетельствует о том, что в будущем их значение будет лишь возрастать.

Каждый отдельный блок социальных ограничений выявляет одну из граней социальных ограничений как системы. Военно-силовые социальные ограничения наиболее ярко демонстрируют нам насильственный, принудительный аспект всех социальных ограничений, проявляющийся с той или иной интенсивностью во всех их формах. Всякое социальное ограничение есть насилие, как форма проявления необходимости сохранения некого социального порядка, «как подавление или принудительное ограничение свободы выбора субъекта факторами социальной среды»[96 - Кугай А. И. Насилие в контексте современной культуры: Автореф. Дисс. д-ра филос. наук. – СПб., 2000. – С.15.], но военно-силовые социальные ограничения есть квинтэссенция этого насилия.

Последней группой социальных ограничений выступают структурно-демографические ограничения, которые связаны с объективно существующей в обществе поселенческой, классово-стратовой, сословной, профессиональной, демографической и половозрастной структурой населения. Этнические и этноконфессиональные социальные ограничения легко разлагаются на расово-биологические ограничения, не являющиеся социальными, которые рассматриваются в работах В. Б. Авдеева, Л. Вольтмана, В. А. Мошкова и других авторов[97 - См.: Русская расовая теория до 1917 года. Сб. – М.: ФЭРИ-В, 2004. – 688с.] и культурные ограничения, систему которых мы и рассматриваем.

Субъектом воздействия на эти структуры могут выступать различные властные организации, способствующие их изменению, объектом ограничений выступают здесь отдельные личности и группы, скованные теми или иными структурно-групповыми рамками. Показательно, что все тоталитарные режимы ХХ века проповедовали и принудительно внедряли «коллективизм», принцип «общественное выше личного». При этом вопрос об уровнях развития отдельного человека и коллектива не ставился. Исходя из этой логики, человек попавший, к примеру, в стаю обезьян или волков должен подчиняться вожакам этой стаи и действовать исходя из её, а не своих интересов. Либеральный принцип юридически равноправных личностей был безосновательно распространен тоталитаристами на человека в целом, хотя человек это не личность, а, напротив, личность лишь инструмент его самореализации в обществе. Тоталитаристы игнорировали, что «испокон веков на Земле живет не один, а несколько классов людей, а именно: люди обычные, обыкновенные, разумные (хомо сапиенс); люди Пути, садху (те, кто идет по пути духовного развития, хомо спиритуалис); джняни (Знающие, достигшие мудрости, святые); сиддхи (Совершенные). Национальные, культурные, религиозные, социальные различия не так сильны, как различия между этими классами существ. Это действительно существа совершенно разные по мировоззрению, ценностям, способам выполнения когнитивных операций, методологии познания мира, энергетике, скорости мышления и образу жизни. Это словно разные расы, сосуществующие друг с другом на планете Земля. Облик, конечно, одинаковый, но сходства на этом заканчиваются. У каждой расы своя особенная психология, этика, картина мира, система ценностей, цель жизни, а иногда – даже физиология!»[98 - Свами Вишнудевананда Гири От человека к Богу. Типы существ и их характеристики. – М.: Амрита, 2011. – С.5—6.], – отмечает современный духовный учитель Вишнудевананда Гири. Однако все эти различия игнорируются господствующей современной культурой, в том числе и на правовом уровне, что является грубым нарушением законов природы и космоса. Более того, возникают попытки принудительно загнать людей разных антропологических типов (а не только разных наций, культур или религиозных взглядов) в принудительно сформированные социальные структуры или даже «дисциплинарные общества» (М. Фуко) и «законсервировать» в оных, где они должны выполнять функции полицейских надсмотрщиков по отношению друг к другу. Подобный авторитарный и тоталитарный «социальный конструктивизм» является ярко выраженным проявлением негативных, регрессообразующих социальных ограничений. Для общества в целом подобная «консервация» является деструктивной, потому что она приводит к подавлению более развитых типов людей, которые в этом случае лишаются возможности полноценной трансляции своих достижений во вне (то есть обучения менее развитых), что приводит к общему регрессу социальной системы, а часто – и к её гибели, причем вместе с организаторами таких экспериментов. Яркий пример подобной политики имел место в Камбодже при Пол Поте, который решил уничтожить интеллигенцию, принудительно превратив всё население страны в сельскохозяйственных рабочих. А потом взбесившиеся полпотовцы были разгромлены Вьетнамом, на который они по собственной дури напали.

Преодоление структурно-демографических социальных ограничений достигается личностями и группами с помощью горизонтальной и вертикальной социальной мобильности[99 - См. напр.: Василенко И. В. Человек в социуме: мотивация и мобильность. – Волгоград: Перемена, 1998. – 172с.]. Однако, при переходе из одной группы в другую социальные ограничения для личности или группы не исчезают, а только видоизменяются. «…Мобильность – то есть движение между позициями, обеспечивающими неодинаковый доступ к ограниченным материальным и социальным благам, оказывается основным способом удовлетворения витальных потребностей. Резко суженой становится сфера, в которой индивидуумы исключительно себе могли быть обязанными в достижении жизненных успехов»[100 - Макеев С. А. Социальная мобильность как поведение: Автореф. Дисс. д-ра соц. наук. – Киев, 1991. – С.15.], – писал С. А. Макеев. При этом главным мотором социальной мобильности выступает «отделение индивида от ресурсов жизнеобеспечения», которое «ставит его в позицию просителя, заставляет перемещаться к более обильным источникам благ»[101 - Там же, С.15.], то есть это движение являетсявынужденным. Свобода же обнаруживает себя в независимости от разного рода структур, учреждений, условий существования, замечает С. А. Макеев. Государство, социальные институты и хозяйственный механизм, по мнению С. А. Макеева, являются главными источниками побуждения и принуждения человека к определённому типу социального поведения и конкретным направлениям мобильности. Таким образом, мы видим, что структурно-демографические социальные ограничения тесно связаны с экономическими, правовыми, политико-управленческими, технико-технологическими и информационно-образовательными социальными ограничениями. Чем больше ограничений в этих сферах, тем более затруднена мобильность. Ограниченность личности проявляется здесь, прежде всего, в её социально-групповой зависимости, а ограниченность группы – зависимости от определённых идеологических, ценностно-целевых и поведенческих клише. Ценностно-целевые установки личности, так же, безусловно, определяют тип её социального поведения, являясь для неё субъективным фактором, в отличие от объективного фактора групповых ограничений.

Усиление в современном обществе структурно-демографических ограничений нашло своё отражение в структурализме, считающем, что поведение человека определяют безличные и бессознательные структуры, в которые он включен, что, к сожалению, как правило, верно.

Заметный вклад в изучение структурно-демографических социальных ограничений внёс марксизм, показавший классово-групповую детерминированность индивидуального сознания и исследовавший феномен общественного сознания. По мнению К. Маркса «отчуждение человека нарастает по мере усиления могущества общества»[102 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. – Т. 42. – С.28.].

Гендерные исследования также внесли заметный, хотя и неоднозначный, вклад в познание структурно-демографических ограничений. Как отмечала О. А. Воронина, «гендер… оказывается одним из базовых принципов социальной стратификации. Другими такими принципами выступают этничность (национальность), возраст, социальная принадлежность. Сочетание этих стратификационных принципов усиливает действие каждого из них»[103 - Гендерный калейдоскоп. / Ред. М. М. Малышева. – М.: Academia, 2002. – С.30.]. Гендерные различия, как социально сформированные половые идентификации и модели поведения есть проявление структурно-демографических ограничений, исходящих из демографической и стратификационной структуры общества. Поэтому вполне правомерно вести речь о гендерных социальных ограничениях, описанию и критике которых в значительной мере и посвящены гендерные исследования[104 - Гендерный калейдоскоп. / Ред. М. М. Малышева. – М.: Academia, 2002. – 520с.].

В отличие от военно-силовых, структурно-демографические социальные ограничения не являются негативным явлением сами по себе, так как они, создавая дифференциацию, создают и социальную свободу в обществе, которая стала бы невозможной в условиях социального хаоса. Специализация снижает и конкуренцию за рабочие места и ряд благ. Ликвидация этого вида социальных ограничений означала бы ликвидацию социальной структуры и иерархии вообще, путём достижения полной социальной однородности. Подобную однородность можно рассматривать как проявление социальной деградации «вторичного упрощения» по К. Леонтьеву. Поэтому решение проблемы снятия этих ограничений достижимо именно через создание многообразных каналов горизонтальной и вертикальной социальной мобильности, но не любой, а такой, которая бы позволяла всякому человеку занять именно то социальное место, которое наиболее соответствовало бы уровню развития его способностей, его образовательной и профессиональной подготовке и ценностно-целевым ориентациям. К сожалению, в современном обществе человек лишен такой возможности. Социальное положение человека сегодня в значительной степени обусловлено различными коррупционными технологиями и механизмами и часто не имеет вообще никакой связи с его истинными способностями и желаниями.

Субъективно этот вид социальных ограничений наиболее остро начинает ощущаться, когда человек находится не на своём месте, то есть его способности и желания не соответствуют его социальному статусу. Подобные люди становятся источником социальных конфликтов и разнообразного деятельностного брака. Для решения этой проблемы необходим отказ от ориентации на приспособление к безличным и социально-производственным потребностям, которые на деле являются потребностями господствующих социальных групп и переход к творческо-самореализационнным установкам, способствующим личностному и профессиональному самораскрытию. В этом ракурсе справедливыми являются только те структурно-демографические ограничения, которые дают возможность человеку находиться на своём месте, а несправедливыми – те, которые этому мешают. Реализация идеала «человек на своём месте» и является, по сути, исполнением известного коммунистического принципа «от каждого по способностям, каждому по потребностям». К реализации этого идеала близко подошла кастовая система древней Индии, теоретически дававшая каждому типу людей с пользой для общества максимально реализовать свою природу[105 - Дугин А. Г. Абсолютная Родина. – М.: Арктогея-Центр, 1999. – С.126—135.]. Но пребывание в «касте» должно быть добровольным. Желающий попробовать свои силы в иной сфере, а тем более имеющий соответствующие способности и навыки должен иметь возможность для их реализации[106 - А не как в современной РФ, где даже школьный учитель не может свободно перейти на работу в ВУЗ или колледж (СПО), как и преподаватель СПО или ВПО.]. Однако в современном обществе преобладает противоположная установка на приспособление к существующим тенденциям и реалиям, порождающая массы людей, находящихся не на своём месте и ведущая к системной социальной деградации, посредством роста деятельностного брака, выражающегося, в частности, в преступности, коррупции, терроризме и т. п. По сути подражательно-приспособленческая установка как ложный стереотип социального поведения создаёт самовоспроизводящийся механизм поддержания и роста социальных ограничений. Принудительно загнанные в определенные касты люди превращаются в подобие узкоспециализированных насекомых и животных.

Рассмотрением структурно-демографических социальных ограничений мы завершаем описание статической модели социальных ограничений. Однако необходимо рассмотреть эту систему в динамике, чему будет посвящён следующий параграф[107 - См.: Михайлов В. В. Система социальных ограничений. – [б.м.].: Издательские решения, 2018. https://ridero.ru/books/sistema_socialnykh_ogranichenii/ – Раздел 2.4. Динамика и циклы развития систем социальных ограничений.].

Подводя итоги, целесообразно будет кратко представить описанную выше системную модель социальных ограничений. Итак, системообразующим фактором социальных ограничений, как системы, является воля общества в его существующем виде к самосохранению и самоутверждению. На практике, однако, этой волей является воля к самосохранению и самоутверждению властной элиты данного общества. Воля общества к самоутверждению реализуется посредством деятельности по осуществлению концепции его социокультурного проекта, содержащей его основные ценностно-целевые установки. Этот концептуальный проект является высшим уровнем всей системы социальных ограничений, закладывающим её основные принципы.

Более низким уровнем системы социальных ограничений является идеология, задача которой заключается в приспособлении абстрактной концепции к условиям реальной жизни и психоментальным особенностям реализующего его народа. Идеология реализует себя в четырёх основных формах: 1) языка, 2) этики, 3) эстетики, 4) онтологическо-гносеологических представлений. Эти четыре формы идеологических ограничений, в свою очередь, находят свою конкретизацию и материализацию в следующих семи блокахвторичных социальных ограничений: 1) политико-управленческих, 2) правовых, 3) информационно-образовательных, 4) экономических, 5) военно-силовых, 6) технико-технологических и 7) структурно-демографических.

Помимо этого социальные ограничения подразделяются на позитивные, системосохраняющие в отношении общества и отдельных составляющих его людей и негативные, системоразрушающие. Причём позитивные социальные ограничения диалектически связаны с подлинной свободой, ведущей общество и личность к эволюции, а негативные социальные ограничения – с ложной свободой, ведущей общество и личность к деградации.

Субъектами внешних социальных ограничений для личностей и обществ могут выступать другие личности и общества, особенно иерархически вышестоящие и те общества, в которые данная личность (общество) входят в качестве составной части. Внутри общества субъектами социальных ограничений выступают, как правило, правящая элита и большинство, а объектами – не элита и меньшинство.

Глава 2. Снятие высших социальных ограничений

Разобравшись со структурой социальных ограничений, мы наконец-то можем поразмышлять о путях их снятия. Одним из универсальных способов снятия любого социального ограничения является переход на высший по отношению к нему уровень, потому что именно там содержатся причины и источники низших ограничений. Поэтому снятие концептуальных ограничений целесообразно начинать с выхода на более высокий по отношению к ним уровень. А он в предыдущем разделе не обозначен.

Выше концептуального уровня любого социального проекта находится мечта, как некий образ, картина, описание желаемого будущего или цели, ради достижения которой создается концепция. Мечта может быть общенародной, групповой, индивидуальной. Например, у СССР такая яркая и привлекательная мечта была: построение коммунизма, как рая на Земле. Были и сопряженные с ней мечты помельче: построение социализма в стране и мире, выигрыш соревнования с капиталистической системой, достижение глобального лидерства, победа над США и её сателлитами в холодной войне и т. д. Хотя реализовались они лишь частично, однако они воодушевляли советский народ и его союзников на немалые свершения и героические подвиги. Поэтому недооценивать роль мечты нельзя. Несмотря на свой частый утопизм, мечта способна раскрепостить человека и общество, воодушевить их на великие свершения, раскрыть скрытые дотоле силы и таланты. Отсюда вывод – мечтайте! Именно на «крыльях мечты» можно вырваться из серых будней и чужих проектов! Если ваши мечты, мечты любого коллектива, сообщества людей будут иными по отношению к господствующему проекту, то реализовываться он не будет. То есть иная и своя мечта может вывести вас за пределы сковывающего вас концептуального проекта, проложить для вас обходной по отношению к нему путь. У современной России какой-то яркой, воодушевляющей общенародной мечты нет. Мечты есть только у отдельных людей и сообществ России. То есть живут люди в одной стране, а мечты у них – разные. А раз разные мечты, значит и разное будущее…