Гамак из паутины

Находилось кафе в двух шагах от площади, но от круглых столиков уже не было видно ни «врат», ни серых стен, ни католического креста.

Шагнув с проезжей части улицы за символическое ограждение, в виде чугунных столбиков и подвешенных меж ними железных цепей, молодой человек оказывался во владениях синьора Антонио, хозяина довольно-таки уютного заведения и отца двух дочерей – без сомнений, умниц и красавиц.

День близился к завершению. Словно зеркальное отражение друг друга – настолько, родившись в один день и час, они были похожи – сёстры, отдыхая от дневной суеты и жара варочных плит, расположились за столиком у входа в «зимний» зал. До наплыва вечерних посетителей оставалось достаточно времени, чтобы позволить себе занять кресло, предназначенное для клиента, и почувствовать себя в той же роли.

Делясь дневными впечатлениями, они громко смеялись и даже хлопали в ладоши. Вдруг притихнув, украдкой оглядываясь на редких прохожих, сёстры таинственным шёпотом принимались обсуждать какие-то интригующие подробности. За день, известно, накопилось много интересного – и не было никаких сил, чтобы не посплетничать.

Через витринное стекло, они изредка посматривали на отца, занятого в глубине зала неотложными и, безусловно, чрезвычайно важными делами.

Синьор Антонио, расположившись за стойкой бара, выстукивал на клавишах допотопной кассы, из когорты «Феликсов», что-то очень похожее на недвусмысленные угрозы, пытаясь выжать из строптивого аппарата более или менее достоверные сведения о финансовом положении заведения. А чтобы выразить аппарату своё глубочайшее пренебрежение – лишь по этой причине, не иначе – Антонио привлёк к делу только один палец, указательный. В ответ строптивец щёлкал, скрипел, нехотя выдвигал «денежный» ящик, но как только Антонио пытался взять оттуда парочку банкнот, тут же задвигал его обратно; да он, наглец, ещё и из Верди что-то гаденько насвистывал, явно издеваясь!

Эта «железка» вообще дошла до ручки, бесстыдно игнорируя самого Россини – в общем, на мировую идти категорически отказывалась.

Однажды, в сердцах, Антонио обозвал кассовый аппарат «недоумком», на что тот, затаившись, к концу месяца насчитал обидчику такое…

Разумеется, выходка «кассира» подвигла Антонио на откровенно варварский шаг: без малейшего угрызения совести надумал он зашвырнуть антиквариат в ближайший мусорный бак. И всё же, поступить подобным образом – так просто и без вендетты? – он не мог, потому как месть должна быть публичной и назидательной! К тому же в его седеющей голове роились такие планы, между прочим, вполне созревшие для исполнения, что в изощрённости наказания ему и средневековая инквизиция могла бы позавидовать! Но выбрать единственно подходящий вариант отмщения и, наконец-то, совершить столь мужественный поступок ему не позволяли два обстоятельства: недостаток свободной наличности и постоянные домогательства налоговой полиции. Хотя, надо думать, когда-то и долготерпению добропорядочного ресторатора должен наступить вполне оправданный конец.

Совершенно отчаявшись добиться желаемого результата, Антонио в последний раз стукнул по клавишам, наклонился и заглянул под стойку бара. Не обнаружив среди всевозможной утвари необходимого предмета, он выпрямился и растерянно пожал плечами. Да, скорее, Антонио пытался вспомнить: и куда ж это подевался молоток? Понятно, что дело подошло к давно ожидаемой развязке.

В подтверждение своей правоты Антонио запасся услышанным где-то тезисом, из которого явствовало, что миф о неотвратимости наказания со всей серьёзностью возводится в ранг непререкаемых истин. Немного поразмыслив, Антонио в суть оного утверждения искренне поверил.

Теперь-то он знал, что при очевидном попрании всех мыслимых законов Фемида не должна более стыдливо прикрывать усталые глаза в прах истлевшей повязкой и молчаливо кивать неизвестно в чью сторону. Да, знаете ли, именно правосудие обязано называть столь неприличные извращения (здесь Антонио имел в виду абсолютно недружественное поведение недобросовестного Феликса) наглым и циничным издевательством над правами личности, которые чётко прописаны и недвусмысленно читаются в документе, называемом Конституцией. Данный тезис Антонио примерил «на себя» и ещё более утвердился в справедливости своих намерений.

От неминуемой гибели Феликса спасло появление на террасе молодого человека – при шляпе и с тростью подмышкой. Увидев по другую сторону витрины посетителя, Антонио поспешил навстречу. Но у дверей он всё-таки обернулся и недобро посмотрел на Феликса.

Искреннее сожаление, что расправу придётся отложить до лучших времён – ну, не при всех же молотком размахивать – однозначно выразилось на лице Антонио. В ответ «антиквариат» щёлкнул хитро залипающей кнопкой и ехидно просвистел что-то из «Аиды».

– Рад видеть вас, господин Орфано! Прекрасная погода, не так ли? Немного жарко, но скоро вечер.

Отодвинув от столика плетёное кресло, Антонио принял из рук молодого человека трость и шляпу и аккуратно, даже бережно, пристроил их на соседнее кресло, после чего перекинутой через плечо длинной до хруста накрахмаленной салфеткой смахнул с поверхности столика несуществующие пылинки.

Выдержав положенную в таких случаях паузу, он спросил:

– Вам, как обычно, кофе и сигару?

– Антонио, – улыбнулся молодой человек, – перестань суетиться, я тебе не «дож», какой-нибудь.

Антонио оставил в прошлом положение «Чего изволите?» и выпрямил спину.

– Привычка, знаете ли…

Прищурившись, он посмотрел на Орфано и заметил:

– Как я понимаю, синьор, настроение у вас не радостное.

Орфано промолчал. Оглядев террасу, он подошёл к креслу, и в нём устроившись, спросил:

– Скажи, Антонио, меня сегодня никто не спрашивал?

Антонио чрезвычайно удивился такому вопросу. До этого дня мало кому могла прийти в голову столь нелепая мысль: интересоваться о месте пребывания и, тем более, какой-либо деятельности синьора Орфано. Правда, один человек – всё тот же комиссар полиции – бывало, проявлял нездоровый интерес к личности владельца замка. Но тщетно! Его настойчивые (думается, что и родился он сразу со значком детектива), но чаще неуклюжие попытки выяснить малоизвестные подробности из прошлого и настоящего времени уважаемого синьора неизменно натыкались на стену искреннего непонимания. Можно сказать, что всех тех, с кем бы он ни пытался договориться, почему-то коробила упрямая настойчивость комиссара.

Объектом оскорбительных дознаний становился всякий житель города, кому хоть раз случилось оказаться в компании с господином Орфано и иметь неосторожность вблизи лицезреть покрой его костюмов. Узнав о подобных случаях, комиссар тут же «брал след». Так с некоторых пор и Антонио был «записан» как объект особого внимания.

Но в этот день комиссара, вероятно, задержали более важные дела, почему и не мог он почтить заведение Антонио своим присутствием.

Да, иногда случалось и такое. Хотя… невнимание закона к проблемам старого квартала никого не огорчало – и всё от того, что мир и спокойствие не терпят инородного вмешательства.

Синьор Орфано и не ждал утвердительного ответа, он осмотрелся и достал из внутреннего кармана пиджака брегет.

«Ого! вот это часики, – приподнял бровь Антонио, – такие ещё поискать надо».

«Время есть», – пробормотал Орфано и, повернувшись к Антонио, сказал:

– Подумал, пришло время попрощаться.

– И надолго вы нас покидаете? – поинтересовался Антонио.

– Не знаю. Возможно, что навсегда.

– Очень жаль, – с грустью в голосе произнёс Антонио. – Вы были к нам так добры, вы так много для нас сделали. Я и мои дочери так признательны…

– Оставь, Антонио, – перебил Орфано. – Когда я вернусь, вот тогда и скажешь: рад ли ты моему возвращению, но пока…

Орфано протянул руку к соседнему креслу, приподнял лежавшую на нём шляпу и сказал:

– Возьми это и открой.

Только теперь Антонио заметил на кресле коричневый кейс. Он не помнил, чтобы Орфано появлялся с чем-то ещё, кроме трости в руках, – вот и не мог взять в толк, когда и как он там оказался?

– Смелее…

Подавив сомнения, Антонио взял кейс и положил его на столик. Шляпа опять заняла своё место.

– С этой минуты кейс, да и всё что в нём находится теперь твоё.

Посмотрев на растерявшегося Антонио, Орфано улыбнулся и сам нажал на кнопку замка; внутри лежало несколько банковских чеков и, усиливая впечатление вязью готического шрифта, лист гербовой бумаги.

Антонио не проронил ни слова. Предчувствие чего-то важного и непонятного лишило его дара речи.

– У вас в роду никого с инфарктом не было? – подозрительно глядя на оцепеневшую фигуру спросил Орфано. Спросил, но тут же пожалел об этом: Антонио пошатнулся и, чтобы не упасть, опёрся рукой о край столика. Однако он успел отрицательно мотнуть головой.

– Это успокаивает. А то я сомневаться начал, – помолчав, сказал Орфано. – Мало ли что бывает. Соберись, друг мой. Ну, всё нормально?

Паузы оказалось достаточно, чтобы Антонио взял себя в руки – о чём и сообщил утвердительным кивком.

– Итак, слушай меня внимательно, – сказал Орфано. Достав из кейса гербовую бумагу, он не торопясь прочёл её и, протянув Антонио, пояснил: – Это генеральная доверенность на владение замком, которым ты будешь управлять. А если я не вернусь, то замок перейдёт в твою собственность. Инструкции по управлению имуществом и прочим контактам с мэрией и чиновничьей братией получишь от моей охраны. Я распорядился.

– Не понимаю… – хотел было возразить Антонио, но наткнувшись на ироничный взгляд синьора, почему-то не решился этого делать.