Гамак из паутины

Щемящее чувство расставания внезапно охватывало отъезжающих. Глаза наполнялись слезами, и воспоминания о прошедших днях сжимали сердце, горько-сладким комком подступая к горлу.

Возницы же, наоборот, думали о настоящем: о рессорах, о размытых осенними дождями и разбитых донельзя дорогах.

Вернувшись в столицы, обретя покой и позабыв о, так сказать, неимоверных трудностях, недавние восходители с нетерпением дожидались какого-нибудь бала или просто приёма. Именно там, с дрожью в голосе и воздыханием в груди, можно поведать оседлому и не выездному другу и обязательным его гостям о южном темпераменте, жестоких схватках и немыслимых потерях – как с той, но так и… с этой стороны!

И вспоминались страшные минуты, когда крутые склоны гор вдруг засыпались градом – природа, знаете ли, так шутить изволит. А вот бывали случаи, когда и сквозь кусты – да что там… сквозь столетние деревья! – нещадно расщепляя ветви и стволы, летели пули!

Ну как же при таком рассказе без злобных горцев обойтись?

Рассказчик, раскрасневшись и в пылу, размахивал воображаемой саблей и целился из не забитого порохом дуэльного пистолета в стену. Цель была ясна: гобелен, где силуэт в углу с кинжалом и ружьём маячил – «…там за кустом! Хватайте! Что, не видели?»

Эх! Нет коня, но за седло и венский стул сойдёт. И жмурились глаза от страха, и как хотелось там же побывать!

Но вот уже зима, и всем всё рассказали. Впереди долгие месяцы ожидания – ожидания весны и новых приключений.

Теперь, придвинув кресло к камину и накрыв колени пледом, можно доверить памяти самой отметить особенно приятные картины лета.

А за окном всё падает и падает снег. Где-то недалеко слышится нешуточная перебранка. Кучер – чья повозка, похоже, безнадёжно зарылась в сугробе – полагаясь на скорое разрешение проблемы, ругался с местным дворником. Тот же, на беду, отрешившись от морозной действительности, возвращался из трактира. Но что против стихии может выставить обычный дворник? С трудом осмысливая претензии, он почёсывал бороду и заплетающимся языком пытался доказать, что эдакие горы ему не по плечу – такое и до Пасхи одному не разгрести… втроём, конечно, было бы сподручней. Шагов за двадцать, отвернувшись, соблюдая должный порядок и дистанцию, за спорщиками краем глаза посматривал квартальный городовой, однако вмешиваться в спор по каким-то только ему известным причинам не торопился.

Ну, нет, сегодня ни к кому не едем.

И почему-то картины подвигов пред взором не вставали. Забавно, но из памяти всё больше виделся небольшой особняк, что стоял на Царской улице, По сути, ничего особенного в том особняке и не было. Однако вечера, проведённые в небольшой гостиной, доставляли не меньшее удовольствие, чем ежевечерний променаж по городским аллеям и, тем паче, утомительное присутствие в различных благотворительных обществах. А здесь, в тесной компании всегда были рады каждому, кто мог прийти и почитать что-то новое и хоть немного талантливое.

Чем-то особняк не был похож на своих собратьев, но чем… – это и объяснить невозможно. От таких же строений – сказать по правде, несколько замшелых – он и теперь ничем не отличался. Глядя на происходящее вокруг своих стен, особняк впитывал атмосферу прошедшего времени и времени нынешнего – запоминая и оценивая.

Глава 6

Жоржик вышел в соседнюю комнату. Через окно, на всю длину стены и высотой до потолка, был виден небольшой, но уютный сад.

Открыв дверь, Жоржик по деревянным ступеням спустился к небольшому бассейну, бордюр которого был выложен светло-серыми камнями – в меру угловатыми и плотно друг к другу подогнанными.

Вода, некоторым образом поднявшись на высоту – где-то… не ниже роста взрослого человека – прозрачно искрилась на солнце и, переливаясь всеми цветами радуги, с вершины каменной горки падала вниз. Разойдясь широкой полосой по среднему с углублением карнизу, вода не спеша скатывалась к плоским нижним камням, где, рассеиваясь на мельчайшие капли, оправлялась дальше к зеркальной глади маленького бассейна.

День близился к вечеру. Солнце постаралось нагреть вокруг всё, что только можно нагреть за день: и камни бассейна, и жёлтый песок на дорожках – словом, постаралось до такой степени, что было видно как тёплый воздух, медленно преломляясь и поднимаясь вверх, на свой вкус изменял контуры кустов и деревьев.

Став на колено, Жоржик зачерпнул пригоршню воды, поднял руки и развёл ладони. Какая-то часть влаги устремилась обратно в бассейн, большая – потекла по запястьям к локтям, а что осталось – замочила подмышки. Жоржик пискнул, поёжился и мокрыми ладонями легонько похлопал по щёкам. Вытирать капли он не стал, так приятнее.

Жоржик поднялся, отряхнул прилипший к джинсам песок и направился в глубину сада. Песчаная на совесть утрамбованная дорожка не позволяла оставлять на себе следы – да если таковые и могли остаться, то лишь при очень большом желании и усердии. Через несколько шагов дорожка поворачивала, где, закрывшись от солнечного света листьями деревьев, терялась в густых зарослях. Можно было пойти напрямик, но Жоржик не решился идти неизвестно как: прорываться сквозь кусты, отбиваться от низко нависших веток – где с яблоками, а где и со спелыми грушами; почему и проследовал именно в том направлении, которое указывала дорожка.

Впереди появилась преграда – высокий забор. Если бы Жоржику очень даже захотелось рассмотреть что-либо по другую его сторону, то для этого у него не было никакой возможности. Забор был сделан из металлической сетки, ячейки которой, как сроднившись, до самого верха переплетались с листьями, колючками и гроздьями бутонов дикой розы. Вряд ли что из этой затеи могло выйти – нигде не перепрыгнуть и не перелезть.

Рука, без малейшего на то намёка и указаний, решилась проверить на прочность возникшую преграду; не привычные к подобному обращению шипы, тут же объяснили исследователю, для какой цели они предназначены и чему были обучены.

Жоржик отдёрнул руку.

«Ну и ладно, – подумал он, – здесь обязательно найдётся что-нибудь занятнее забора».

Отвернувшись, Жоржик поднял голову и посмотрел вверх.

Кроны деревьев были густыми и высокими. Солнечный свет с трудом пробивался сквозь сплетение ветвей, листьев – и только малая часть его могла добраться до кустов малины, смородины и неприхотливого крыжовника. Всё вокруг казалось таинственным, необычным.

«Ух, ты!» – удивился и обрадовался Жоржик. Ему казалось, что над головой раскинулся шатёр. Он поднял руки и усилил картину восклицанием: «Парад-алле! Цирк под зелёным куполом! Впервые на арене…»

Развить идею ему не дала огромная переспевшая груша. Она пролетела в сантиметре от его носа и, чавкнув, шлёпнулась рядом с сандалиями. Жоржик прищурился и снова посмотрел наверх. Оказалось, что посмотрел он вовремя: ещё одна груша, гораздо больше первой, пикировала прямо на него.

Заходя на цель, она пикировала довольно-таки расчётливо, решив – и кто бы сомневался! – окончательно перечеркнуть нудное висячее прошлое одним искромётным сочным шмяком.

Жоржик успел отпрыгнуть в сторону, почему и не дал перезревшему камикадзе самым нечестным образом увековечить в истории собственное имя.

– Кто это там кидается?! – возмущению не было предела. – Что, делать больше нечего?

Ответа не последовало. Никто в столь откровенно неблаговидном поступке признаваться не хотел, хотя этот «никто» там точно был, и Жоржик его почти видел.

Какая-то прозрачная или призрачная фигура сидела на самой верхушке дерева и трясла ветку с поспевшими плодами, надеясь, видимо, добиться желаемого результата, то есть непременно попасть в Жоржика. Может, кому-то и интересно, но Жоржика такая перспектива не устраивала. Не дожидаясь следующей атаки, он втянул голову в плечи и, так и не успев рассмотреть нападавшего, резвым аллюром помчался к дому. С первых же метров бегства стало понятно: если бежать не по дорожке, а напролом, то без ссадин и шишек не обойтись – совершенно явное обстоятельство. Но сейчас Жоржику было не до мелочей.

Ни водная преграда – в лице бассейна, ни горные склоны – в лице ступенек не стали для него сколько-нибудь достойным препятствием, а мокрые сандалии и ушибленное колено – так это не считается.

Лишь оказавшись под прикрытием стеклянной двери, которая, в знак солидарности грозно проскрипев, преградила дорогу возможным преследователям, Жоржик перевёл дыхание и осмелился оглянуться назад. Посмотрев на сад, на дорожку, где никто так и не появился, он успокоился. Погони не было. Уже хорошо…

В дверном замке оказался ключ. Жоржик быстро его провернул. Подёргав за ручку, он убедился, что снаружи дверь не откроешь. Но для большей безопасности Жоржик ретировался в соседнее помещение.

Глава 7

Большая, тремя окнами в сад, комната не претендовала на современность интерьера.

В ясную погоду, когда небо не затягивалось пеленою облаков, солнце, выбрав подходящий момент, через большие окна с интересом заглядывало в комнату. На первый взгляд окна могли показаться старомодными и не из настоящего времени. Верхние половины рам выделялись затейливо собранными в единое целое кусочками разноцветных стекляшек, что очень походило на ляпы смешливого художника, которому «помахать» кистью – одно удовольствие. Под стать им были и широкие подоконники, сохранявшие под лаком природную структуру дерева и по краю затейливую резьбу.

Проследив за следом резца мастера, корпевшего когда-то над обычным куском дерева, можно, заглядевшись, забыть о времени и месте, где довелось оказаться случайному свидетелю…

Проникая сквозь густо сплетённые кроны деревьев, затем и через оконные стёкла, как из озорства испачкавшись в палитре, солнечные лучи цветными пятнами перепрыгивали друг через друга – то сбиваясь в одно большое расплывчатое пятно, то рассыпаясь, кто куда.

У каждого было своё занятие: одни пересчитывали замки комода, другие просто скользили по его матовой поверхности. Кто-то – из этих же непосед – никак не мог нарадоваться большому дивану, без устали перепрыгивая с одной его стороны на другую. Как бы случайно, что, безусловно, доставляло им превеликое удовольствие, хихикающие лучики успевали расцветить на стене картину Леонардо да Винчи и самое на этом полотне главное – грустную улыбку «Дамы с горностаем». Правда, это была лишь копия, но как того и требуют определённые правила, картина отличалась от оригинала размерами. Заносчиво контрастируя с тёмными тонами холста, обрамлением его горделиво выступал золочёный с чернением багет – неизвестно кем, но довольно искусно выполненный.

Эпоха Ренессанса, где никогда уже не быть, стены средневекового города, дома с окнами-бойницами и скучающая в них темнота комнат, окутанные тайной тех событий – эпохи путешествий, неожиданных открытий, страданий, бегства от двора, который прошлые заслуги забыть успел, пресытившись…

По-разному можно воспринимать время и обстоятельства, в плену которых жизнь неумолимо продолжалась.

Казалось, молодая женщина была чем-то недовольна; казалось, что мир нисколько ей не интересен – и только по этой причине демонстративно отвела она взгляд свой в сторону. Заботливо удерживая от излишней прыти серебристого горностая, Дама воспринимала окружающий мир не более, как в отведённых ей судьбою рамках, которые, навсегда оградив рисованный мир художника от «жестокой» реальности, позволяли довольствоваться лишь малым – созерцать и быть судьбе покорной.

А была она в том возрасте, когда весенний аромат цветущих деревьев и брачное щебетание пернатых призывно щекотали не застывшие ещё чувства и бессовестно тормошили кладовые тайных устремлений. Именно весной у женщин – ну, как-то вдруг, совсем нежданно и без всякого на то, казалось бы, повода – наступал период воздыханий, мечтаний и стенаний. Сердца, ранимые, развернув амурные крылышки, томно и загадочно порхали над зелёными лужайками, средь дубрав тенистых и в прохладе берегов реки пологих; а там и разноцветные букашки – всё ползают, куда ни зря, с травы росу отряхивая наземь. Все чем-то заняты.

Что делать в скуке и тоске, когда мужья – чья молодость в делах, заботах повседневных пролетела – забыв о почтенном возрасте и предательски подгибающихся коленях, добросовестно трудились над упрочением семейного благосостояния, надёжно спрятав подозрений семя в глубинах «исстрадавшейся души».

Как тяжелы они, тягучи, часы отсутствия, вдали.

Но вот напасть-то, какая: при встрече с каким-нибудь нахальным повесой – невыносимо юным и до неприличия прытким! – такой вот достопочтенный муж тотчас забывал о врождённом благородстве и вере в чью-либо добродетель. Добропорядочный синьор тут же заполнялся чувством подозрительности и к стыду, осознавая бессмысленность действий своих, проникался неодолимым желанием, бросив все дела, вернуться к семейному очагу. Просто так желал он вернуться – на всякий случай… и немедленно.

А в комнатах, хранящих тайну, недомолвок темноту, возможно ведь случиться как-нибудь всему? И что там стены, что надёжные у входа люди? Где ж верных слуг теперь найти?