Средиземное море

Сотни птиц облепили пароход, сидели во всех затемнённых углах на леерах, трубах систем, под всеми трапами. Отдохнули до захода солнца, в сумерках снялись и полетели к африканскому берегу. Но одного филина моряки поймали по моей просьбе и принесли мне. Небольшая, очень красивая птица, длиной вместе с хвостом сантиметров 30, с пушистыми ушками и огромными желтыми глазами. Я присвоил ему наименование по названию ближайших мысов на африканском берегу: Лос Фрайлес – де Килатес. А в быту звал его просто Филя.

Филя жил в моей каюте без клетки. Сначала ничего не ел. Мне пришлось для начала кусочек мелко нарезанного сырого мяса затолкнуть ему в рот насильно. Он быстро распробовал и стал свои кривым клювиком тихонько брать с руки кусочки. Кормление происходило по ночам. Днём он спал. А ночью после вахты я заходил на камбуз, отрезал от свиной туши кусочек мяса, тут же мелко его резал и в ладони нёс в каюту Филе. Воду Филя совсем не пил.

Мы с ним подружились. Днём, если я был в каюте, Филя поднимал ушки и прищуренными глазками непрерывно следил за мной, сидя на спинке кресла. Голова постоянно повёрнута в мою сторону, туловище при этом неподвижно.

Я как-то решил подшутить над ним. Встал прямо перед Филей, потом начал тихонько двигаться вокруг кресла. Голова птицы синхронно поворачивалась за мной. Я сделал полную циркуляцию вокруг кресла – его голова тоже сделала полный оборот на 360 градусов. Туловище при этом оставалось неподвижно. Я пошёл на второй круг, голова продолжала вращаться за мной. И только, когда угол поворота составил уже 420 градусов, Филя мгновенно крутанул голову на один оборот назад и снова уставился прямо на меня. Причем это было сделано настолько быстро, что я едва смог заметить это движение.

Однажды вечером я забыл закрыть иллюминатор и ушёл на вахту. Мы в это время шли куда-то, погода была штормовая. После вахты я, как обычно, зашёл в кормовую надстройку на камбуз, взял мясной паёк для Фили и пошел в свою каюту. В каюте включаю свет – Фили нету, а иллюминатор открыт. Подхожу к иллюминатору, чтобы закрыть его, и вижу Филю. Он сидит снаружи, вцепившись когтями в сливной бортик иллюминатора, перья развеваются ветром, круглыми от ужаса глазами смотрит в ночное штормовое море.

Я вышел на прогулочную палубу и подошёл к своему иллюминатору уже со стороны палубы. Мне стало жалко Филю: ветер свистит, темнота, брызги от волн проносятся мимо Фили. Я думаю, что когда он через иллюминатор выбрался на свободу, то призадумался, стоит ли покидать уютную каюту с ежедневным мясным пайком. Я тихонько взял его в руки и отнёс обратно на родное кресло.

Так в очередной раз было подтверждена верность постулата Карла Маркса о том, что свобода – это осознанная необходимость.

Хорошая была птичка, спокойная. Я даже её голоса ни разу не слышал. Но был у неё один недостаток. Когда я был в каюте, она постоянно влюбленно и неотрывно смотрела на меня огромными жёлтыми глазами. Это раздражает. Я даже жене своей запрещаю постоянно следить за мной.

А, когда ночью я засыпал после вахты, птичка бесшумно в темноте летала по каюте и любила зависать надо мной в воздухе. Шума не было, но поток воздуха от крыльев постоянно будил меня. Это действовало на нервы. Надо было что-то с этим делать.

И вскоре мне представился хороший случай избавиться от птички.

К нашему борту пришвартовался БДК (большой десантный корабль) для бункеровки. Погода была хорошая. На палубе корабля морские пехотинцы отрабатывали приёмы рукопашного боя и развивались физически со штангой и на перекладине: делали силовые перевороты и вращения. При этом гордо поглядывали на меня – смотри, мол, как мы умеем.

Мне нужно было согласовать что-то по бункеровке с их стармехом.

Перешёл на палубу БДК. Проходя под перекладиной, чтобы ребята-морпехи не слишком задавались, как бы между прочим лениво запрыгнул на неё и сделал весь их силовой комплекс. Спрыгнул на маты и спрашиваю: «А где тут у вас стармех?» Один из морпехов после некоторой паузы показал направление пальцем: «В каюте. По трапу одна палуба вниз».

Стармехом оказался худой капитан-лейтенант, лет за тридцать. Поговорили о делах. Я между прочим оглядел его каюту. Спартанская простота, всё железное, покрашено шаровой (серой) краской. Сам каплей выглядел усталым.

Поговорив о делах, перешли на общие темы: как служится, что нового на эскадре, когда в последний раз были дома.

Капитан-лейтенант без всякого вдохновения описывал мне боевые будни корабля. В родном Североморске были два месяца назад. После полугода в Средиземном море пришли в свою базу на севере. Стали на рейде Североморска и их корабль, не дав ни одного дня отдыха, поставили на месяц на боевое дежурство. Месяц стояли на якоре в полной боевой, никого на берег не пускали. В стереотрубу, говорит, видел свой дом и светящиеся окошки квартиры, а увидеться с семьей не мог. Потом две недели отдыха у причала и опять в море. Морпехов хоть меняют каждый заход, а команда на корабле не меняется. Вот так раньше служили военные моряки.

Я подумал, что и у нас на танкере служба не сахар, а тут вообще похоже на плавучую каторгу.

Каплей говорит: «Хоть бы кошка какая-нибудь была, а то одни военно-морские рожи вокруг. Говорить уже друг с другом перестали – не о чем».

Тут меня осенило, что можно безболезненно сплавить сюда филина. «Кошка, – говорю, – такой службы не выдержит. Быстро сдохнет. А как ты к птичкам относишься?»

Капитан-лейтенат с радостью и благодарностью согласился принять птичку в свою семью.

Я вернулся на «Красноводск», взял картонную коробку, наделал в ней дырок для воздуха. Взял Филю с его штатного места на спинке кресла: «Извини, я принял решение, нам надо расстаться», – и запихнул его в коробку. На коробке написал полное имя Фили и координаты, где его поймали.

В каюте стармеха на БДК уже был накрыт стол по этому случаю и сидели ещё два офицера. Им интересно было поговорить с новым человеком.

Я объяснил офицерам почему я расстаюсь с филином – летает по ночам. Капитан-лейтенант сурово пообещал: «У меня не полетаешь! Тут тебе не авианосец». И нажал кнопку вызова вестового.

Пришел молчаливый матрос. Капитан-лейтенант ему: «Тут такое дело. Появилась птичка. Нужна клетка». Матрос даже не удивился. Как будто мастерил клетки каждый день: «Размер птички?». Каплей показал ему птицу в ящике, матрос кивнул: «Сейчас!» и вышел из каюты.

Офицеры стали разливать водку в стаканы. Я заметил, что не пью. Это произвело на моряков гнетущее впечатление, они растерянно переглянулись. Каплей протянул разочаровано: «Ну как же так?.. Не обмоем – птица летать не сможет. О! А сухого вина?» – «Ну, сухое можно!»

Буквально через час, пока мы поговорили о любви к пернатым, тот же молчаливый матрос принёс готовую изящно сработанную клетку из деревянных брусочков и нержавеющей проволоки. Прямо произведение искусства.

Я похвалил матросов: «Ничего себе! Такая шикарная клетка за какой-то час».

Офицеры, видимо, гордились своими матросами: «Эти ребята всё могут. Объяснять им не надо».

Капитан-лейтенант горячо меня благодарил за птицу. Настроение у него заметно улучшилось, ностальгии как не бывало. «Одному в каюте так одиноко бывает! А с птичкой – это сосем другое дело!» Правильно некоторые говорят, что моряки как дети.

Своему матросу Ивану Романовичу я сказал, что Филя теперь продолжит службу на БДК. И вообще, это ночная птица, а мне надо спать после вахты. Для моряка самое главное – регулярное питание и полноценный отдых. Ваня согласно кивнул. Но через несколько дней принёс мне новую птичку – сойку, пойманную ночью на палубе. Она тоже неосторожно присела отдохнуть.

Эта птица была полной противоположностью Филе. По ночам спала. Днём постоянно скандалила, кричала нечеловеческим голосом, клевалась, если я пытался её погладить. Когда входил в каюту с кусочками мяса в кулаке, набрасывалась с криком на меня и пыталась на лету вырвать у меня из руки мясо. За всё это я назвал её Черчилем.

Иллюминатор в хорошую погоду в каюте был обычно открыт, а Черчиль в открытом море, когда не было видно берегов, не пытался улететь. В каюте всё-таки лучше, чем в открытом море.

Но, когда мы пришли в Туапсе, он увидел зелёные Кавказские горы и со страшным криком вынырнул в иллюминатор, полетел на берег. Даже не попрощался. Похоже он решил, что морская служба не для него. А горы Кавказа ни чуть не хуже холмов Африки.

Глава 4

Частенько мы обеспечивали наши корабли в море Альборан. Это западная часть Средиземного моря, отсюда через Гибралтарский пролив выход в Атлантический океан. Места тут живописные: на европейском берегу высится Гибралтарская скала, на африканском – Атласские горы. Это так называемые Геркулесовы Столбы. В хорошую погоду видны оба берега. Места здесь туристические, погода почти всегда хорошая. Мы часто заходили в алжирский порт Оран, в Танжер, в Тунис и в Сеуту (испанский город-колония на берегу Африки). Один из заходов в Сеуту мне хорошо запомнился.

Сеута – место для душевного отдыха. Там можно хорошо погулять, сходить на пляж. Кафешки приличные под пальмами почти на каждом шагу. Солнце круглый год, море, ветер сухой из Сахары, говорят на испанском языке. Здесь отдыхают в основном богатенькие люди из всех североафриканских банановых республик, от Марокко до Египта. Особенно богатые шейхи (вожди племен) из Сахары любят эти места. Встречались тут и люди из Европы. Но они вели себя плохо. Тут я впервые в жизни увидел гомиков. Не мог понять, что это за отвратительное зрелище, пока старшие моряки не объяснили мне, что есть такое распространенное в Европе психическое заболевание.

Испания с Европой тут – рукой подать: до Альхесираса и Гибралтара на пароме час ходу через Гибралтарский пролив. Мы обычно становились на якорь на внешнем рейде Сеуты или швартовались к свободному портовому причалу, если такой был, и заказывали через агента снабжение. Поскольку доставка и погрузка занимала 2—3 дня, то было время погулять на берегу.

В один из таких заходов я сошел на берег, походил по магазинам, искупался на пляже, купил в ларьке какую-то книжонку на английском (читал только на английском) и не спеша пошел по набережной в сторону своего парохода.

Вижу: в открытом кафе за столиком сидят три моих матроса и какой-то мужчина лет 40—45 в военной форме, спортивного сложения и вроде как с сержантскими или капральскими погонами. Белый человек, явно европеец, но сильно загорелый, волосы рыжеватые, выцветшие на солнце.

Я подошел к столу. Ребята сидели пили вино с военным. Увидели меня, обрадовались: «Садись, Николаич, с нами». Я присел, поздоровался с военным. Ребята объяснили мужчине, что я их офицер. А мне объяснили, что этот человек понимает в море и говорит по русски.

Мне, конечно, любопытно, что делает русский моряк в Африке, да еще в военной форме. Стал задавать ему наивные вопросы. Этот мужчина отвечал как-то уклончиво, неопределенно. Больше сам старался узнать о нашей жизни. По тому, как он вел разговор, было видно, что в морских делах он разбирается, как настоящий моряк. По русски говорил хорошо, но с заметным польских акцентом. Так мы говорили ни о чем минут 15. Он все время присматривался ко мне.